Тени Слизерина

Ветер с озера был колючим, прозрачным — таким бывают только дни, когда небо будто вымыли до синевы. Поле квиддича манило блеском колец и свежестью травы; над трибунами развевались флаги факультетов, и с каждой минутой шум усиливался. Сегодня — матч Слизерина против Когтеврана, и это уже не просто очередная игра: слишком много глаз следит за первокурсницей-ловцом, чьё имя за последние месяцы выучил весь Хогвартс.
Ивлин Роузмонт стояла у края поля рядом с командой. Метла — верная, отполированная до зеркального блеска — лежала в её ладони так естественно, будто была продолжением руки. Сердце билось ровно: ни тени слабости. Но где-то глубоко внутри тянуло холодком предчувствие — не тревога, а острая сосредоточенность охотника, который знает: снитч сегодня легко не дастся.
— Их ловец силён, — негромко произнес капитан Маркус Флинт-старший, просматривая строй соперников. — Когтевранец Меррик Фоули. Не дергайся на его ложные пикировки. Он любит провоцировать.
— Приму к сведению, — ответила Ивлин и поймала взгляд Люциуса.
Малфой подтягивал перчатки — движение точное, почти церемониальное. Светлые волосы зачёсаны назад, лицо безупречно спокойное. Только глаза — голубые, прозрачные, — задержались на ней чуть дольше обычного.
— Держись повыше в начале, — сухо сказал он, как будто замечание по тактике. — Солнце низко, блики будут на твоей стороне.
— Забочешься? — с невинной мягкостью спросила Ивлин.
— Забочусь о победе, — отчеканил он, но уголок губ едва заметно дрогнул.
С трибун уже кричали их имена. На слизеринском секторе Лидия и Серафина размахивали зелёно-серебряными лентами; Джулиан и Феликс, в шарфах до пояса, орали так, что срывали голос. На гриффиндорских лавках было шумно — среди красно-золотых шарфов выделялся Эдгар Флинн: он стоял, сложив руки на перилах, и смотрел на поле пристально, без обычных шуток и толчков в бок от друзей.
С противоположной стороны профессор МакГонагалл разговаривала с мадам Хуч, кивая в сторону сильного ветра. Слагхорн сиял, как тускло начищенный самовар, и время от времени поглядывал сначала на Ивлин, потом на трибуны — будто искал свидетелей будущей гордости. Дамблдор, устроившийся чуть выше преподавательского ряда, глядел поверх очков, улыбаясь едва заметно, как зритель спектакля, финал которого он уже догадывается.
Свисток мадам Хуч разрезал воздух — и игра началась.
Квоффл взметнулся, загонщики понеслись, бладжеры вспыхнули чёрными молниями. Сразу стало ясно: Когтевран сегодня играл в умный, вязкий квиддич. Их охотники действовали как часы: короткие пассы, тихие обходы, резкие развороты под ветряными порывами. Слизерин отвечал скоростью. Люциус — холод, выверенность, резкая дуга вокруг кольца, слепящая передача Флинту. Первые десять минут — 20:0 в пользу зелёно-серебряных. Трибуны ревели.
Ивлин кружила выше всех, щурясь от световых бликов. Она цепляла взглядом золотые искры — пыль солнца, отблеск стекла на очках, шов на мячах — и отбрасывала ложное. Снитч держался низко, прячась в траве и тенях стыков досок, или взлетал внезапным шорохом, чтобы тут же пропасть.
Первый раунд провокаций устроил Меррик Фоули: стремительный бросок вниз, резкий подъём, «ножницы» у щита — классика, рассчитанная на нервы. Ивлин не купилась: повела метлу по высокой дуге, далила скорость, чтобы на следующем витке занять выгодный ракурс против солнца. Меррик поймал её взгляд и ухмыльнулся — признал. Сверху донёсся комментатор-равенкловец: «Осторожно, ловцы показывают зубы!»
Снизу заворочались бладжеры. Один с грохотом просвистел мимо плеча Ивлин, ударился в стойку кольца и отскочил — загонщица Когтеврана ловко подвела его под траекторию Люциуса. Тот ушёл в штопор, бладжер срезал ему прядь волос; Левая перчатка Ивлин сама собой сжалась — мышцы отреагировали раньше сознания. Малфой вынырнул из штопора и, будто ничего не случилось, отдал квоффл вперёд — 30:10, равенкловцы отыграли два точных кольца.
— Держись! — перекрыл ветер голос Феликса с трибун.
— Ты сможешь! — сорвалась Серафина.
Эдгар не кричал. Он следил за воздухом между Ивлин и Мерриком так, как следят за тонкой нитью, готовой оборваться.
Минуты растягивались. Счёт качнулся — 40:30, 50:40, 60:50. Команды дышали в затылок. Меррик дважды обманул Ивлин мнимым сваливанием в штопор — оба раза она осталась на своей траектории, выжидая. «Умница», — коротко подумал Люциус, не позволяя себе отвести взгляд больше чем на секунду: охотники требовали максимальной собранности.
Снитч впервые показался на правом фланге: лёгкий золотой штрих, как вспыхнувшая пылинка. Ивлин и Меррик рванули туда одновременно. Бладжер, как чёрный кометный обломок, ударил рядом — повело метлу; Меррик подрезал траекторию плечом, это было грубо на грани фола, но мадам Хуч занята была под кольцами. Ивлин высекла баланс бедром, охая от боли, и перелезла через воздушную яму, сохранив линию. Снитч нырнул в тень. Исчез.
— Видела? — шипение «теней» (Слоан, Фолкнер и Кэрроу) под сводом слизеринской трибуны. — Фоули играет грязно.
— Играет ради победы, — отрезал Люциус холодно, не оборачиваясь. Но пальцы в перчатках чуть побелели.
Игра закипела. Загонщики Когтеврана, действуя парой, выбили квоффл у Флинта и провели изящную дугу — 60:60. Над полем поднялся ропот; Слагхорн тревожно приподнялся, МакГонагалл одобрительно свела брови: равенкловцы действительно хороши. Дамблдор тихо положил ладонь на перила, улыбка в уголках губ стала задумчивее.
И тогда случилось.
Бладжер, взвившись прямо из травы, как сорвавшийся со цепи зверь, ударил Ивлин в правое плечо. Удар гулом отдался в костях; мир на секунду померк, слёзы сами выступили на глазах от боли. Метла качнулась, пальцы онемели. Болезненная волна докатилась до шеи, до уха; дыхание перехватило.
— ИВЛИН! — раздалось сразу с трёх сторон: Серафина, Лидия и... Эдгар, который сорвался с места так резко, что едва не перевернул сидевшего рядом друга.
Люциус сжал зубы. — Держись, — сказал он сквозь них тихо, почти беззвучно.
Мадам Хуч свистнула, поднимая руку, но Ивлин уже выравнивала метлу. Холодный воздух обжёг лёгкие, адреналин прожёг от боли мостик к ясности: есть матч. есть небо. есть снитч.
Правое плечо пульсировало, рука отзывалась тупым металлическим гулом. Она перехватила древко левой, прижав правую к телу. Мышцы скрутила судорога, но мозг был чист: она отметила положение охотников, дугу бладжера, траекторию Меррика, угол солнца. Всё сложилось в одну схему — и в этот миг на краю поля, в золотой крошке света под третьим кольцом, он дрогнул.
Снитч.
— Не смей! — выкрикнул Джулиан, увидев, как она опускает правую руку, словно снимая с себя лишний груз.
Ивлин нырнула. Меррик спикировал за ней, закрывая линию телом, — грубо, рискованно. Бладжер, как чёрная птица, свистнул у уха — она ушла вниз, в самый слой перед травой, где метлы едва не срезают стебли. Равенкловец среагировал с опозданием: солнце ударило ему в глаза. Ивлин поймала свой микро-ракурс и... отпустила древко.
Её левая ладонь осталась на швах, правая — взвилась в пустоту, как крыло, и она, ложась всем телом на метлу, проплыла над полосой травы, видя снитч в шестидесяти, пятидесяти, сорока сантиметрах от кончиков пальцев. Боль в плече стала чужой. Ещё. Ещё.
Меррик рванул в сторону, пытаясь перехватить сверху. Он задел её локтем; мир качнулся. Но точка света была уже здесь, и золотые крылышки ударили по подушечкам пальцев, как сердцебиение — чужое, упрямое.
Ладонь захлопнулась.
Снитч ударился о кожу — живой, дрожащий. Ивлин обхватила древко обеими руками (правое плечо прострелило так, что потемнело в глазах), повела метлу вверх, вышла на спираль, чтобы не рухнуть, и уже на высоте пяти метров смогла выдохнуть, сжимая в кулаке их победу.
Стена звука обрушилась на поле.
— СНИТЧ ПОЙМАН! — голос комментатора ломался на крике. — СЛИЗЕРИН!!! СЛИ-ЗЕ-РИН!!!
Зелёно-серебряная трибуна взорвалась. Ленты полетели в воздух, заклинания искрились, кто-то — возможно, Феликс — выстрелил зелёным салютом раньше, чем успели остановить. МакГонагалл, не скрывая, аплодировала стоя. Слагхорн обернулся к коллегам, сияя как фейерверк, и что-то торопливо, восторженно забормотал. Дамблдор улыбнулся шире, чем позволял себе обычно, и кивнул — себе, миру, игре.
На гриффиндорской трибуне стоял бледный Эдгар. Его ладони дрожали. Он хлопал — сильно, от души, не сводя взгляда с Ивлин. В последний хлопок он вложил все слова, которые не мог сейчас выкрикнуть.
Люциус сел плотнее на метле и резко спикировал к ней. Слизеринцы уже окружали свою ловчиху, но он прорезал круг как нож. Его взгляд впился в её лицо — бледное, сияющее потом, с болью, отступившей за адреналин. Он увидел, как она едва держит правую руку неподвижной, прижимая к телу.
— Плечо, — тихо сказал он. Это не был вопрос.
— Ничего, — улыбнулась Ивлин. Губы дрогнули, но взгляд оставался ясным. — Мы выиграли.
— Дура, — выдохнул он слишком тихо, чтобы кто-то ещё услышал, и в этом «дура» было больше нежности, чем ей когда-либо говорили вслух.
Дальше всё случилось быстро. Мадам Хуч, ворча о безрассудстве, отправила Ивлин в больничное крыло. Мадам Помфри уже стояла в дверях, сжав губы в тонкую линию, вид у неё был такой, что даже бладжеры бы стыдливо уползли обратно в ящик.
— Внутрь, мисс Роузмонт. Сняла мантию, села, не спорить, — отрывисто скомандовала она. — Перелома нет, слава Мерлину, но сильный ушиб, растяжение связок и... — она коснулась аккуратно — ...да, вышибло сустав на миллиметр. Сейчас вправим.
— Будет... неприятно? — осторожно спросила Ивлин.
— Будет неприятно, — сухо подтвердила Помфри. — И не геройствуйте. Геройство я уже видела на поле.
Пока мадам Помфри готовила мази и зелий, в крыло, нарушая все приличия, ввалились её друзья — Лидия, Серафина, Джулиан и Феликс — целой волной. Их лица были красными от бега и эмоций.
— ИВИ! — Серафина едва не перепрыгнула через кровать, но Помфри подняла бровь, и подруга осела на стул. — Ты видела, как ты... как ты...
— Я видела, — улыбнулась Ивлин, и тут же скривилась от боли.
— Ты сумасшедшая, — сказал Джулиан, сияя. — Но наша.
— Я принёс... — Феликс вытащил из-за пазухи коробочку с шоколадными лягушками. — Это лучшая обезболивающая в моральном смысле.
— Моральную анестезию я одобряю, — вмешалась Помфри, — а вот физическая сейчас будет от меня.
Щелчок, лёгкое заклинание, знакомый жар мази — и волна тупой боли схлынула, оставив после себя ноющее тёплое место. Помфри закрепила плечо мягкой повязкой, заставила выпить две настойки и стакан воды.
— Час — тишина. Никаких гостей, — строго сказала она.
— Мы... — Лидия виновато посмотрела на Ивлин. — Мы уйдём, как только...
— Как только скажете, — добавила Серафина. Но глаза у обеих были влажными, а руки не отлипали от покрывала.
Первым послушно поднялся Джулиан. — Я выгоню всех, обещаю, но сначала... — Он бережно коснулся пальцев Ивлин. — Ты — невероятная. И всё равно: не рискуй так больше. Мы хотим праздновать ещё много лет.
Феликс кивнул. — И я хочу состариться, вспоминая, как моя лучшая подруга сводила с ума стадионы, а не как мадам Помфри сообщала мне о твоих глупостях.
— Феликс, — устало, но с теплом улыбнулась Ивлин.
Они вышли, оставив Серафину и Лидию до «ровно одной минуты», как разрешила Помфри, а затем и их выгнали — под бурчание, вздохи и заверения, что они вернутся с тёплым шарфом и журналом с кроссвордами.
Наступила тихая пауза.
И тут на цыпочках в крыло зашёл Эдгар. Он снял шарф на пороге, будто в храм вошёл. На лице — та же открытая, тёплая тревога.
— Можно? — спросил он с порога, не переступая незримую линию.
— Две минуты, — предупредила мадам Помфри, но голос её смягчился. — И тихо.
Эдгар подошёл ближе. Он не сел. Просто стоял рядом, глядя на её перевязанное плечо, и в его глазах было очень много — обида на себя, что не мог защитить; гордость; растерянная нежность.
— Ты... — начал он и осёкся. — Ты молодец. И... пожалуйста, береги себя.
— Постараюсь, — прошептала Ивлин. — Спасибо.
Он кивнул, уже собираясь отступить, и вдруг вынул из внутреннего кармана маленький пакетик. — Это глупость. Травяной чай. Тот, который ты любишь, — смущённо улыбнулся, — с вереском. Попросишь у Помфри... если можно.
— Можно, — из дверей отозвалась мадам Помфри, неожиданно мягко. — Чай — это святое.
Эдгар кивнул ей с благодарностью и, встретившись с Ивлин взглядом на одно лишнее сердце-биение, тихо ушёл.
Тишина опять легла мягким пледом.
И тогда с тенью от дверного косяка отделился Люциус. Он не попросил «можно» — просто появился, как появляется в комнате холодный сквозняк, от которого хочется выпрямиться. На секунду мадам Помфри сузила глаза, но ничего не сказала.
— Малфой, — первой нарушила молчание Ивлин. — Твоя «забота о победе» сработала.
— Ты поймала снитч левой рукой, — сухо констатировал он. — И позволила бладжеру ударить тебя. Тактика не идеальна.
— Я ещё поработаю над идеалом, — она улыбнулась глазами. Голос вышел слабее, чем хотела.
Он замолчал, пытаясь, кажется, подобрать правильные слова. Посмотрел на её повязку, на бледные пальцы, на белую складку простыни под ладонью. На секунду его взгляд стал тёплым — опасно тёплым. Он отдаливался от него так, как отступают от края — не глядя вниз.
— Это... — он положил на тумбочку тонкую зелёную закладку с серебряным ободком. — Для твоей книги. Чтобы ты помнила, на какой странице ты оставила небесоразрезающий манёвр.
— Ты же видел, что я упала на страницу, где написано «не делать так никогда»? — тихо поддела Ивлин.
— Видел, — он позволил себе короткую тень улыбки. — Но ты всё равно сделаешь так ещё раз, если будет нужно.
Они встретились взглядами. В эти несколько секунд не было ни «теней», ни трибун, ни чужих голосов — только тихий воздух больничного крыла и свет, мягко ложащийся на край его скулы.
— Время, — мягко напомнила мадам Помфри.
Люциус кивнул, словно отдавая честь — ей или строгому порядку виной. Уже у дверей задержался, не поворачивая головы: — Роузмонт, не позволяй никому подумать, что твой свет — случайность.
И исчез, как исчезают самые хрупкие признания — прежде чем их назовут.
К вечеру в крыло заглядывали профессора. Слагхорн принёс груду карамелизованных ананасов и прослезился от гордости, обещая «лично составить рекомендательный список» (зачем — не объяснил, но звучало торжественно). МакГонагалл подошла бесшумно, кивнула — уважительно, по-взрослому, — и сказала: «Безрассудно и талантливо. Иногда квиддич требует и того, и другого»; в её глазах был стальной огонь человека, тоже однажды летавшего безрассудно. Мадам Хуч произнесла лекцию о дисциплине и опасностях, но под конец задержалась, чтобы показать правильный хват при резком нырке «от плеча», и даже чиркнула в воздухе маленькой траекторией, которую Ивлин тут же в уме запомнила.
Дамблдор выглянул в проём, как школьник, заглянувший на кухню: — Славная игра, мисс Роузмонт. Поберегите себя. Главное в полёте — возвращаться на землю вовремя. — И, подмигнув мадам Помфри, исчез так же тихо, как появился.
Когтевран в этот день держался достойно. Команда прислала записку: «Честная победа. Увидимся в небе ещё». Это было красиво — и оттого ценно.
А «тени»... Кэрроу шипел где-то в коридоре, что «слишком много чести», Слоан язвил, будто ей «вечно везёт», но замолкли оба, когда за их плечами замер ледяной взгляд Люциуса. Фолкнер пару раз начал фразу с «ну вообще-то», но так и не договорил — перегорело.
Поздно вечером, когда в больничном крыле стихли шаги, и даже мадам Помфри смягчила свет ламп, в форточку тихо постучала семейная сова Роузмонт. Она протянула лапу; к ней был привязан конверт кремовой бумаги и маленькая коробочка. Ивлин развязала ленту.
«Наша девочка, — писала мама узнаваемым, как тёплое одеяло, почерком. — Мы гордимся тобой всегда — не только, когда ты побеждаешь, но и когда ты просто остаёшься собой. Береги плечико. Папа сказал, что упрямство в тебе от меня, но ловкость — точно от него. (Ты не спорь, пусть он радуется.) Дэмиан шлёт смешной шарф, который «обязательно придаёт +10 к скорости». Любим. — Мама, Папа, Д.»
В коробочке действительно был нелепый шарф: полосатый, с крошечной вышивкой снитча на конце и криво пришитой зелёной змеёй, явно дело рук брата. Ивлин рассмеялась и вдруг — неожиданно даже для себя — смахнула две быстрые слезинки. Боль в плече стала мягче от этого смеха.
Она легла, притянув шарф к подбородку, и закрыла глаза. За веками стекла дышала ночь; где-то далеко посвистывал ветер, похожий на раззадоренную метлу.
Завтра снова будут разговоры, планы, тренировки. И снова — «тени», и друзья, и два взгляда, таких разных — тёплый и открытый Эдгара, холодный и острый Люциуса, который почему-то каждый раз греет.
Но это — завтра.
А сегодня вся школа говорила о том, как первокурсница Ивлин Роузмонт поймала снитч левой рукой, небо над Когтевраном стало зелёным, а её имя — ещё на шаг ближе к легенде.
***
Окак 2462 слова написала, сама этого не заметив, я думала где то 500 слов тут пока не заметила правом углу надпись.