21 глава. Чистюля.
Вода была ледяной. Ледяной и липкой, смешанной с едким запахом хлорки, который въедался в кожу, в волосы, в ноздри, вытесняя все другие запахи - даже запах страха, казалось бы. Я шваброй, тяжелой и неудобной, водила по кафельному полу столовой, выжимая тряпку в ведро с водой, которая уже давно превратилась в мутную серо-коричневую жижу. Каждый квадратный сантиметр. До блеска. Его слова звенели в ушах, как приговор. "До блеска".
Руки горели. Ладони, стертые рукояткой швабры и жесткой тканью, ныли. Спина гудела от постоянного наклона. Но физическая боль была почти благословением. Она отвлекала от другого. От того, что сверлило мозг с момента той встречи во дворе.
Его рука.Вытянутая. Пальцы, почти коснувшиеся моего подбородка. Что он хотел? Ударить? Унизить прикосновением? Или... или что-то еще? Что-то более страшное, непонятное? Я снова резко дернулась назад в памяти, снова услышала грохот книги на камни. Свой собственный вопль страха, заглушенный лишь сдавленным всхлипом. Позор. Жгучий, унизительный позор от того, что он заставил меня так бояться. От того, что я бросила книгу - свою броню, свое убежище.
Я с силой опустила швабру в ведро, брызги ледяной грязи попали на фартук. Книга... "Мифы Древней Греции". Лежит ли она еще там, во дворе? Или ее подобрал кто-то? Или он? Мысль о том, что он мог прикоснуться к ней, к моей книге, вызвала новый приступ тошноты. Я сглотнула ком в горле, заставив себя продолжить. Полосы грязной воды сливались, оставляя за шваброй мокрый, тусклый след. Никакого блеска. Как и в моей голове - только мутный хаос.
Он стоял передо мной. Не директор. Не просто убийца. Что-то иное. Что-то сломанное и чудовищное одновременно. В его глазах, когда он смотрел на меня... это был не просто гнев. Это была ярость. Личная. Глубокая. Как будто я была не просто очередной сироткой, нарушившей правила, а... оскорблением. Пощечиной. За что? За то, что жива? За то, что посмотрела на него? За то, что упала его книга?
И этот вопрос, который я задавала себе снова и снова: Почему я? Почему он не тронул меня, как других? Почему эта странная забота - наказать, припугнуть, но не устранить? Теория Дилана о дочери всплыла, как спасительный круг. <Может, я напоминаю ему о ней?> Мысль была одновременно леденящей и... странно щемящей. Представить, что где-то есть девчонка, примерно моего возраста, которая потеряла отца (пусть и такого), которая, возможно, жива... Это добавляло новый слой к его образу. Слой трагедии, который я отказывалась считать оправданием, но который делал картину еще более жуткой и запутанной.
Эй, Чистюля! Уже блестит? - саркастичный голос из дверного проема заставил меня вздрогнуть. Дилан прислонился к косяку, наблюдая. Мэри робко выглядывала из-за его спины. Их лица выражали смесь сочувствия и тревоги.
Как видишь, - буркнула я, снова опуская швабру в ведро. Голос звучал хрипло от усталости и сдержанных слез. Блеск нереален. Как и его мозги.
Что случилось, Алекс? - спросила Мэри, осторожно входя. - Ты вся... дрожишь.
Я рассказала. Кратко, сбивчиво. О встрече во дворе. О его ледяном тоне. О наказании. О... руке. О книге. Я не стала углубляться в свои догадки о дочери, не хотела сеять ложные надежды или пугать их еще больше. Но сам факт его необъяснимой, гипертрофированной злости из-за такой мелочи, как нарушение отбоя, говорил о многом.
Тварь, - процедил Дилан, его кулаки сжались. - Он просто ищет повод. Любой повод, чтобы выместить свою дурь.
Но почему на тебя? - настаивала Мэри, ее глаза были огромными от страха. - Он что... выделяет тебя?
Может, потому что ты единственная, кто не боится смотреть ему в глаза? - предположил Дилан. - Или потому что ты услышала тот разговор с Филом? Он мог догадаться.
Не знаю, - честно ответила я, чувствуя, как дрожь снова пробегает по спине. Но он... он ненавидит меня. Лично. Это чувствовалось. Я посмотрела на свои красные, стертые ладони. А эта 'работа'... это не просто наказание. Это напоминание. Кто здесь главный. Кто держит меня в ежовых рукавицах.
Мы помолчали. Запах хлорки висел в воздухе тяжелым покрывалом. Я снова повела шваброй, пытаясь выжать из тряпки последние капли относительно чистой воды. И вдруг мокрый угол тряпки зацепился за что-то под скамейкой. Я наклонилась, заглянула в темный угол. Там, в пыли и мусоре, лежала старая, потрепанная брошюра. Я подцепила ее шваброй, вытащила.
Что это? - заинтересовался Дилан.
Я отряхнула грязь. Обложка была выцвевшая, название едва читалось: "Семья и ее Тайны: Психология Взаимоотношений". Какая-то старь из библиотеки или брошенная кем-то из воспитанников. Год издания - десятилетней давности. Я машинально открыла ее. Страницы были пожелтевшими, местами с пятнами. И... между страниц 127 и 128 торчал сложенный вчетверо листок.
Сердце екнуло. Я вытащила его. Старая, тонкая бумага. Развернула. Это была не страница книги. Это была вырезка из газеты. Пожелтевшая, с надорванным краем. И на ней - фотография. Групповой снимок. Мужчины в дорогих костюмах на каком-то благотворительном приеме. И в центре...
Смотрите! - прошептала я, тыча пальцем.
Дилан и Мэри наклонились. На фотографии, чуть сбоку от важных персон, стоял молодой, но узнаваемый Филл. Рядом с ним - мужчина постарше, с властным лицом и холодными глазами, положивший руку на плечо третьему человеку. Третьему... который был вылитый наш директор. Только моложе. Без седины у висков. И без той ледяной маски. Он улыбался на фото. Неловко, но... искренне? А подпись под фотографией гласила: "Господин Эдвард Вандерли с сыновьями, Филлипом и Уиллом, на приеме в поддержку детского фонда 'Надежда"
Эдвард Вандерли... - прочитал вслух Дилан. - Это... их отец?
Вандерли... - повторила Мэри. - Значит, Уилл - это... Вандерли? Директор Уилл Вандерли?
- Но у него другая фамилия сейчас. Неужели он поменял её после ссоры с отцом? И у Филла фамилия тоже Фурр. А может Фурр материнская фамилия? Но если у Филла и Уилла фамилия матери..получается у Кайлда была фамилия отца? Так?, - я вглядывалась в фотографию.
Я смотрела на молодое лицо Уилла на фотографии. На его улыбку. Она не была похожа на ту, что я видела сегодня во дворе. Ни капли. Это был другой человек. Или... или он стал другим? До неузнаваемости? Трагедия стерла того человека и оставила только... ледяную статую с его лицом?
Их отец...- прошептала я, поднимая глаза на друзей. Напряжение усталости и страха вдруг сменилось острым, холодным возбуждением. "Филл говорил Уиллу просить помощи у отца. Значит, он жив. Эдвард Вандерли. И он где-то есть." Я сжала в руке мокрую, грязную вырезку. Это... это ключ. Первая зацепка.
Дилан усмехнулся, но в его глазах вспыхнул тот же огонек.
- Нашла блеск, Чистюля. Настоящий блеск. Не на полу, а здесь, - Он ткнул пальцем в вырезку, - Ища иголку в стоге сена, а находишь... целого монстра
Я посмотрела на ведро с грязной водой, на свою красную ладонь, на невымытый до блеска угол пола. Физическая боль и унижение никуда не делись. Запах хлорки все еще висел в воздухе. Но внутри что-то переключилось. Страх остался, но его оттеснила новая, острая решимость. Мы нашли имя. Первую ниточку, ведущую в прошлое Уилла. В прошлое, которое, возможно, объяснит его настоящее. И, может быть... приведет нас к его дочери.
Нужно узнать о нем все, - тихо, но твердо сказала я, аккуратно складывая драгоценную вырезку. Эдвард Вандерли. Где он? Чем занимается? Почему Уилл с ним в ссоре?
Дилан кивнул, уже оглядывая столовую в поисках других "сокровищ". Мэри осторожно улыбнулась, ободренная моей уверенностью.
Я снова взялась за швабру. Пол все еще нужно было мыть. Но теперь каждый взмах был не просто наказанием. Это был жест вызова. Я терла грязь с кафеля, как будто могла стереть с лица земли того, кто стоял над нами. И знала: это только начало. Настоящая грязь, которую предстояло отмыть, была куда глубже и темнее. Но теперь у нас было имя. И это меняло все. Запах хлорки стал пахнуть не только чистотой, но и охотой.