Там, где нас нет.

Дверь кабинета захлопнулась за спиной с таким же глухим финальным аккордом, как и его последнее слово. "Завались". Оно все еще звенело в ушах, отдаваясь металлическим привкусом на языке. Но внутри бушевало нечто куда более громкое и разрушительное.

Уилл - нет, он - шел по длинному, слабо освещенному коридору главного корпуса. Шаг был мерным, директорским, но каждый удар каблука о каменные плиты отдавался в висках пульсирующей болью. Руки, сжатые за спиной в замок, дрожали от сдерживаемого напряжения. Кости пальцев ныли - он едва не проломил ими дубовую столешницу в своём же кабинете.

<Черт бы тебя побрал, Филл> - мысль пронеслась, острая и ядовитая. <Лезешь не в свое дело. Тысячу лет жил себе спокойно в своем уютном мирке, а теперь решил поиграть в совесть?>

Он миновал пустую столовую. Тени от высоких окон ложились на пол длинными, искаженными полосами, напоминая прутья клетки. Клетки, из которой он выбрался. Клетки, где теперь томился другой. Мысль о подвале, о том, что скрыто под ногами, на мгновение притупила ярость, заменив ее холодным, знакомым удовлетворением. Его дом. Его владения. Его правила.

Но удовлетворение было мимолетным. Слова Фила впивались в сознание, как занозы. "Ты был другим... Ты изменился»". И этот взгляд! Этот жалкий, осуждающий, знающий взгляд! Как будто Филл видел... сквозь. Сквозь идеально отутюженный костюм, сквозь выверенную осанку, сквозь маску ледяного контроля, которую он оттачивал годами. Как будто видел ту слабость, то старое, ненавистное <я>, которое он закопал глубоко, навсегда.

Он резко свернул в боковой коридор, ведущий в старый, почти заброшенный крытый переход к учебному корпусу. Здесь было темнее, тише. Воздух пах сыростью и пылью. Он остановился, прислонившись лбом к прохладной каменной стене. Закрыл глаза. Вдох. Выдох. Попытка вернуть контроль. "Я Уилл. Я директор. Я тот, кто контролирует все. Я сильнее"

Но вместо успокоения перед внутренним взором встало другое лицо. Не Фила. Лицо девочки. Алекс. С ее дерзкими, слишком умными глазами. С ее необъяснимой живучестью. Она была здесь. Под его крышей. Ирония судьбы была настолько горькой, что вызывала не смех, а новый прилив ярости, смешанной с чем-то... другим. Чем-то опасным.

Почему? - этот вопрос гвоздем засел в мозгу. Почему он позволил ей остаться? Почему не избавился, как от других? Из-за сходства? Из-за того, что она была его кровиночкой, хоть и не его плотью? Или... или потому, что видеть ее здесь, в его власти, не ведающую правды, было последним, самым изощренным мучением для того, кто томился внизу? Пищей для его собственной темной радости?

Он оттолкнулся от стены. Нет. Он не позволит себе слабости. Ни жалости, ни сомнений. Он стал Уиллом. Стал лучше его. Сильнее. Холоднее. И никто, никто не отнимет у него то, что он завоевал. Ни Филл со своими дурацкими подозрениями, ни эта девочка с ее не вовремя проявившимся сходством, ни...

Он вышел из перехода в небольшой, запущенный внутренний дворик. Раньше здесь пытались разбить сад, но теперь царили сорняки и одинокая, облупившаяся каменная скамья. Посредине стояла старая, покрытая мхом статуя какого-то забытого благодетеля - искаженное временем лицо смотрело в ночное небо с немым укором. Он подошел к статуе, провел рукой по шершавому, холодному камню. Чувство власти немного вернулось. Он был как эта статуя. Незыблемый. Вечный. На своем месте.

Тишину двора нарушил сдержанный кашель. Он резко обернулся. В дверном проеме перехода стояла она. Алекс. Замершая, как олененок перед фарами, широко раскрытыми глазами впиваясь в него. В руках она сжимала какую-то книжку - видимо, возвращалась из библиотеки.

Их взгляды встретились. В ее глазах он прочел знакомый коктейль: страх, ненависть, любопытство. И что-то еще... упрямство. То самое упрямство, которое было у него. У когда-то настоящего.

Ярость, только что начавшая стихать, вспыхнула с новой силой. Как она смеет? Как смеет смотреть на него так? Как смеет быть здесь, напоминая?

Он сделал шаг к ней. Она инстинктивно отпрянула, прижав книгу к груди как щит. Он видел, как напряглись ее плечи, как побелели костяшки пальцев. Хорошо. Пусть боится. Страх - это правильно. Страх - это порядок.

Он остановился в шаге от нее. Не сводя с нее ледяного взгляда. Его собственная маска была безупречна - ни тени недавней бури, только привычная, отстраненная строгость директора.

- Поздно, Алекс, - его голос прозвучал ровно, но каждый слог был как удар хлыста. - Отбой был полчаса назад. Правила существуют не для того, чтобы их игнорировать.

Она не ответила. Только сглотнула, не отводя взгляда. Эта наглость! Эта... живучесть. Она выжила. На улице. Пять лет. Как я... Мысль пронеслась неожиданно и была тут же растоптана.

- Завтра, - он продолжил, медленно, подчеркивая каждое слово, - ты будешь мыть полы в столовой. После уроков. До блеска. Понятно?

Она кивнула, почти незаметно. Страх в ее глазах боролся с непокорной искрой. Это раздражало. Сильнее, чем следовало.

Он вдруг протянул руку, не для удара, а чтобы... прикоснуться? Поднять ее подбородок? Заставить опустить взгляд? Он сам не понял этого импульса. Его пальцы едва не коснулись ее кожи.

Она резко дернулась назад, как от ожога. Книга грохнулась на каменные плиты. Звук эхом разнесся по тихому дворику.

Он замер. Его рука повисла в воздухе. Внутри все сжалось в ледяной ком. Что это было? Слабость? Глупость? Он опустил руку, медленно, с достоинством, будто так и было задумано. Смотрел, как она, не поднимая книги, пятясь, скрылась в темноте перехода. Ее быстрое, прерывистое дыхание еще секунду висело в воздухе.

Он остался один. С каменным лицом и бушующим хаосом внутри. Слова Филла, образ девочки, ее страх, ее упрямство - все смешалось в ядовитый коктейль. И под ним, глубоко, глубже подвала, шевелился древний, знакомый голод. Голод разрушения. Голод, который требовал жертвы, чтобы утолить эту ярость, это... это чувство.

Он повернулся к статуе. Ударил кулаком по мшистому камню. Боль пронзила костяшки, но была ничто по сравнению с болью внутри. Он смотрел на искаженное лицо каменного изваяния, и оно вдруг напомнило ему другое лицо. Лицо в подвале. Изможденное. Ненавидящее. Его лицо.

Нет - прошипел он в тишину, обращаясь к тени, к статуе, к самому себе. - Никто не испортит этого. Никто.

Он выпрямился, отряхнул ладонь. Боль в костяшках была хороша. Она напоминала, кто он. Что он выдержал. Что он способен выдержать. Он снова был директором Уиллом. Ледяным. Контролирующим. Безупречным.

Он бросил последний взгляд на темный проход, где исчезла Алекс. В его глазах не было ни тепла, ни сожаления. Только холодное, хищное любопытство и обещание.

Не заставляй меня, девчонка - подумал он, разворачиваясь и направляясь обратно, в свою крепость, к своим бумагам, к своей власти. Не заставляй меня показать, кем я стал на самом деле.

Тень от статуи, длинная и уродливая, потянулась за ним по земле, сливаясь с мраком ночи, как неотъемлемая часть его самого.