Обмен

Что такое справедливость?

"О справедливости легко говорить, но не легко ее добиться от других"

Людвиг ван Бетховен

Подняться на второй этаж  было испытанием. Каждый скрип ступеней отдавался в висках, словно стон из-под земли. А наверху меня снова накрыло сладковатым, удушающим запахом разложения. Подавив рвотный рефлекс, я постучал. Дверь открылась так быстро, будто Анна стояла за ней, ожидая меня. Ее усталый и раздраженный взгляд был красноречивее слов. 

— Мы с девчонками приготовили жаркое, пришел позвать тебя за стол к нам, — почему-то почти шепотом произнес я.

— Макс, не время. Я Чарльзу читаю, — отрезала она. — Оставьте мне немного, когда он уснет, я спущусь и поем. 

Не дав мне сказать ни слова, она захлопнула дверь прямо перед моим носом. 

Меня затрясло. По телу пробежала волна ярости. Кулаки сжались сами собой. Я хотел вломиться туда, вытащить из комнаты и заставить увидеть, во что превратились жизни детей. Единственное, что меня остановило — это мысли о девочках. Я сглотнул ком и, сделав глубокий вдох, спустился вниз.

За ужином я изо всех сил старался создать видимость нормальности. Рассказывал дурацкие истории из школьной жизни. Мия хохотала, а Агнес лишь пару раз усмехнулась за все время. После ужина она ушла в свою комнату, сославшись на то, что ей нужно делать уроки, а Мия осталась помочь мне помыть посуду. Это был мой шанс.

— Мия, скажи, почему Агги такая грустная? — начал я осторожно.

— Она все время теперь такая. Они с бабушкой постоянно ругаются, Агги часто запирается в своей комнате после этого и уходит рано утром, — с грустью в голосе ответила она.

— Из-за чего они ругаются?

— Агги говорит, что бабушке на нас плевать. А бабушка говорит, что мы глупые и только мешаемся. — На глазах девочки появились слезы.

Я присел перед ней, взял за руки.

— Слушай меня, малыш. Бабушке очень тяжело. Но я сейчас с вами. И я обещаю, что все обязательно станет лучше. 

Она кивнула, вытерла слезы ладонью и вдруг оживилась:

— Надо отнести пирожные... — она запнулась, будто хотела проговориться о чем-то, но вовремя остановилась.

Зардевшись, она протараторила, что отнесет их Агги, вывернулась из моих объятий, схватила два пирожных и ускакала в гостиную. Я лишь успел крикнуть, что Агнес в своей комнате, как дверь в гостиную захлопнулась.

Стало ясно, чтобы помочь девочкам, мне нужно сначала разобраться с источником всего зла. Мне нужно попасть в ту комнату и поговорить с Анной по-взрослому. 

Поднявшись по жуткой лестнице, я чуть не задохнулся. Трупная вонь на втором этаже была настолько густой, что, казалось, ее можно было резать ножом. Мое тело сопротивлялось каждым мускулом. Не став стучать, я дернул ручку. Заперто. Я громко заколотил в дверь. Она распахнулась и в проеме возникла Анна. Ее лицо было искажено безумием.

— Что ты творишь, поганец? — прошипела она. — Совсем сдурел? Его нельзя пугать громкими звуками. — Ее глаза горели ненавистью. Ругая меня последними словами, она пыталась оттолкнуть меня от двери, но силы были неравны.

— Это ты ответь мне! — рычал я, уже не сдерживаясь. — Ты совсем рехнулась? В доме пустой холодильник! Девочки голодают! Агнес — ходячий скелет, а Мия разговаривает сама с собой. Ты хоть понимаешь, что с ними делаешь?

Я втолкнул ее в комнату, захлопнул дверь и повернулся в сторону, где стояла кровать деда. Я сделал глубокий вдох и тут же вырвал себе под ноги от мерзкой вони, исходящей оттуда.  Глаза сразу заслезились. Я закрыл свой нос рукавом и сквозь пелену пытался рассмотреть то, что лежало на кровати. На ней, под легкой простыней был не человек. Высохшая мумия с кожей, натянутой на череп. Простыня проваливалась между ребер, обрисовывая скелет. Я не видел дыхания. Видел только широко раскрытые, остекленевшие глаза, уставившиеся в потолок.

И вдруг эти глаза повернулись и посмотрели на меня. Потом опустились вниз, и так несколько раз. Раздался хриплый, булькающий звук — не то вдох, не то предсмертный хрип.

Анна с воплем оттащила меня от кровати.

— Доволен?! — ее голос срывался на визг. — У него приступ из-за тебя!

Она вытолкнула меня в коридор и захлопнула дверь, быстро бросив:

— Завтра поговорим.

Меня снова вырвало. Я вытер рот рукой и, спотыкаясь, сбежал по лестнице, ворвался в свою комнату и рухнул на пол. Слезы текли ручьем от вони, от ужаса, от беспомощности. Я рыдал, захлебываясь, давясь собственной ненавистью и бессилием. 

Анна не просто была ослеплена любовью. Она была одержима. Она приносила в жертву все — себя, своих детей, теперь внучек. И она даже не осознавала, что творит.

Перед глазами все еще стоял тот скелет, бывший человеком, которого я так боялся. Дед не был тираном в классическом понимании, он был человеком с извращенной, уродливой системой ценностей. Его мир вращался вокруг Питера, его единственного продолжения. На мою мать ему было плевать. Ее успехи в учебе, ее жизнь — все это совсем не волновало деда. Его поведение было не просто несправедливым, оно было патологическим.

Когда у Питера родилась Агнес, дед год не хотел видеть внучку, он ревновал. Ревновал сына к его же детям, которые отнимали у него внимание. А моя мать до конца надеялась заслужить его любовь. Она ломала себя, шла на нелюбимую работу, лишь бы он хоть раз взглянул на нее с одобрением. В конце концов, от отчаяния, она вышла замуж за моего отца, небогатого хирурга, назло деду. 

Я же стал разменной монетой. После моего рождения дед вдруг оживился. У него появился еще один "продолжатель рода". До двенадцати лет я жил в этом доме. Многое мне позволялось, но ценой было соблюдение странных правил. Латынь. Посещение мужского клуба, где я должен был читать непонятные тексты, пока он раскладывал какие-то предметы на столе. Он бредил Клифтонским колледжем, как фамильным проклятьем. А когда я сказал, что хочу быть врачом, а не членом парламента, как он, его отношение ко мне сразу же изменилось. В его глазах я был предателем. Он осыпал меня и отца оскорблениями. Но самое страшное, что мать, которая годами страдала от его невнимания, встала на его сторону. Она обвинила меня в том, что я разрушил ее хрупкое перемирие с родителями. 

Если бы не мой отец тогда... Без его поддержки, я бы, как и многие дети из неблагополучных семей, сбежал бы, спился, лишь бы заглушить боль.   

С этими мыслями я забрался на кровать и забылся беспокойным сном.

Проснулся я от скрипа на лестнице. Не просто скрипа, а это юыл мерзкий, протяжный звук, повторявшийся через равные промежутки. Кто-то медленно и мучительно спускался. Я посмотрел на часы: 3:15. Анна? Но она бы не стала так тянуть. Если это она, значит, она провела все это время с дедом.

 Я вышел в коридор и замер у подножия лестницы. Никого. Я прошел на кухню, включил свет — пусто. И снова скрип на лестнице. По телу побежали мурашки, меня передернуло. Чертовщина. Сделав шаг на первую ступень, я нажал на нее всем весом. Она застонала. Я отдернул ногу, и тут же сверху раздался ответный скрип. От страха я вцепился в перила и напрягся, готовый в любую секунду рвануть с места. Я понял, что перила не шатались. Они были зафиксированы, будто их кто-то держал сверху. В это миг скрипнула третья ступенька снизу и на меня пахнуло трупной вонью. Прямо в лицо. Я сорвался с места, как ужаленный и еще успел удивиться тому, что смог подавить крик. Выбил дверь ногой, перепрыгнул через крыльцо и помчался по двору. И почти сразу наткнулся на темную фигуру. Тут я и завопил, высоко и пронзительно. Сам не ожидая от себя такой реакции, я закрыл рот двумя руками и, пытаясь ретироваться в сторону забора, уже прикидывая, как через него перепрыгивать, заметил, что фигура начала двигаться к лунному свету. Любопытство пересилило страх, и я остановился. Это была пожилая женщина в белом платье, с седыми, растрепанными волосами. 

— Да стой ты, психованный! — ее голос был хриплым.

— Кто вы? — еле выдавил из себя.

— Миссис Соул, ваша соседка. Ты видел меня сегодня в окне, — быстро проговорила она, чтобы я не решил сбежать.

— Господи, что вы тут делаете? — выдохнул я.

— От чего ты бежал? — ее глаза в луном свете горели неестественным блеском.

— Почудилось... Устал, — пробормотал я, понимая, как это нелепо звучит.

Она пристально смотрела на меня и молчала. Только сейчас я понял, как на улице холодно, а она стоит в одном платье.

— Миссис Соул, давайте я вас провожу в дом. Вы можете простудиться. — Я сделал шаг ей навстречу и протянул к ней руку.

Она взяла меня за руку, и мы молча пошли по направлению к ее дому. Ее рука была ледяной, как у покойника, но при этом ее не трясло от холода, как будто она его и не чувствовала. Не прошли мы и пары метров, она резко развернулась ко мне и сказала:

— Ты босой, дрожишь. Возвращайся в дом, — она отпустила мою руку. Ее взгляд стал жестким. — Твоя бабка сама не ведает, что творит. Не иди у нее на поводу, будь начеку сам и не дай в обиду сестер.

С этими словами она развернулась и стала быстро удаляться, а я простоял посреди пустой улицы еще несколько минут, переваривая сказанное.

Я не стал возвращаться в дом, а пошел вдоль дороги, пытаясь собраться с мыслями. Слишком много произошло за одни сутки. И что за хрень была в доме? Я же не помешался рассудком? И что имела в виду миссис Соул , говоря об Анне? Ее уже столько лет считают сумасшедшей, стоит ли воспринимать ее слова всерьез? Я бродил по улицам до рассвета, не обращая внимания на то, как сильно продрог, и на то, что порезал левую стопу, наступив на осколок разбитой бутылки. Мой рациональный мир трещал по швам.

Когда небо озарило первыми лучами восходящего солнца, я вернулся к дому. Зайдя во двор, увидел, что входная дверь открыта, значит из-за мен никто непроснулся. В доме стоял ледяной холод. Я подошел к лестнице. При свете она была просто тсарой деревянной лестницей. Но мурашки по коже и тошнота вернулись мгновенно.

Только сейчас я заметил на кухне, что тарелка с едой для Анны нетронута. Она так и не спустилась. Я заварил кофе и пошел в свою комнату. Набрал горячую ванну, скинул с себя всю одежду и забрался в вод, пытаясь согреться и смыть с себя липкий ужас ночи. Выпив кофе, я рухнул на кровать. Сознание начало упылывать. Засыпая, лишь на какое-то мгновение показалось, что у моего изголовья стоит высокий и крепкий мужчина. А может это уже сон?