Глава 7. Тень на крыше.
Слабый ветерок мягко касался кожи, щекоча лицо. Чишия сидел на краю слегка ссутулившись, свесив одну ногу вниз и спрятав руки в карманах. Прямо под ним Пляж затихал – ни музыки, ни разговоров. А впереди расстелился ночной город, словно мёртвый пейзаж, но в этой тишине он казался почти красивым. Ни одного фонаря. Ни движения. Только чёрный силуэт зданий, уходящих за горизонт. Он смотрел туда, не вглядываясь, не ища смысла.
Чишия не думал ни о чем, это было даже немного приятно – не размышлять и не планировать. Только ночь, ветер и пустота. Почти медитативное ничто. Иногда в такие моменты казалось, что он снова вернулся в родной Токио, где тишина – лучшая подруга.
Его внимание привлек тихий скрип двери слева. Чишия не вздрогнул и даже не удивился показавшейся знакомой фигуре. Эта крыша словно специально сталкивала этих двоих, не спрашивая их мнения. Девушка не заметила его, ну или сделала вид. Она мягко прошлась к другой стороне крыши и тяжело вздохнула.
– Здесь становится тесно.
Кику даже не обернулась на его голос.
– Ты живешь тут что ли?
Чишия коротко усмехнулся ее колючему голосу и насмешке, которые уже стали привычны их общению. Он не сдвинулся с места, потому что четко запомнил ее последнюю, брошенную под влиянием эмоций и алкоголя, фразу – «не приближайся ко мне». Его это совершенно не задело, да и в принципе подходить к виновнице, нарушившей его редкое уединение, желания не было.
– Я тут уже давно, это ты ворвалась в мой покой.
Кику села на край крыши, позволяя ногам свободно качаться над пустотой, а ладони тихо легли на холодный край бетонного ограждения. Чишия смотрел ей в спину – спокойно, почти отстранённо, но с лёгкой настороженностью, как будто ждал: вот-вот она что-нибудь скажет.
Он не сомневался – разговор будет. Может, не сразу, может, сквозь очередную насмешку или вздох. Вчерашние слова звенели в памяти не из-за боли, они не ранили. Но остались. Отпечатались. Парень понимал: та ссора была пустой, спущенной на эмоциях, и, вероятно, Кику уже жалеет, что сказала то, что сказала. Он не держал зла. Просто запомнил.
– Я не отказываюсь от своих слов.
– Я и не приближаюсь.
Чишия смотрел на аккуратную спину напротив и размышлял. В ней было упрямое несоответствие окружающему миру. Она сидела на краю крыши, уронив руки на шершавый бетонный парапет, волосы тёмной вуалью трепал ветер, и весь этот силуэт казался чужим среди холодных, строгих линий города. Слишком мягкая. Слишком живая.
Парень наблюдал за ней, как за сбоем в системе, который не вызывает ни капли жалости. Только интерес. Холодный, ровный, почти клинический, как у хирурга, оценивающего редкую опухоль перед удалением. Её поведение не поддавалось логике, шло вразрез с базовыми инстинктами. Он удивлялся тому, что спустя такое продолжительное время девушка все еще держалась, не сломавшись в начале пути.
«Глупая.»
В этом он не сомневался. В ней не было той логики, что спасала ему жизнь снова и снова. Она действовала по собственному внутреннему коду, явно несовместимому с миром, в который попала. Он видел таких. Они гасли первыми. Но Кику продолжала гореть, что не могло не заинтересовать.
Она раздражала своей бесхитростностью, уверенностью в том, что есть вещи важнее выживания. Он не понимал, отчего именно это цепляет. Не трогает, но заставляет замечать. Будто среди пустых оболочек, которые сражаются за очередную карту любыми способами, кто-то всё ещё пытается остаться человеком.
Парень не верил в человечность, считал глупостью пытаться вводить себя в рамки правильности здесь. Это не окупится, только умрешь раньше остальных. Жизнь никогда не была для него самоцелью. Чишия не цеплялся за неё, не искал оправданий, не нуждался в утешении. То, что он оказался здесь – в этом сломанном, безымянном мире, – не стало катастрофой и не вызвало протеста. Он просто принял это как ещё одну точку на безразличной оси координат.
– Как ты справляешься? Как избавляешься от гнетущих чувств?
– Я их и не чувствую.
– А хоть что-нибудь ты чувствуешь? – девушка резко развернулась в сторону голоса парня.
Чишия чуть приподнял подбородок и лениво перевёл взгляд на неё. Глаза столкнулись – её полные беспокойства и чего-то почти отчаянного, и его… пустые, как застеклённый ящик. Ни волны. Ни трещины. Только лёгкий отсвет ухмылки, почти насмешки, не злой, а скорее равнодушной.
«Ты правда ещё веришь, что кто-то будет отвечать честно?»
Она смотрела настойчиво, будто пыталась выудить из него что-то настоящее, вытянуть суть, эмоцию, боль – хоть что-то. А он всё так же сидел, легко откинувшись, и наблюдал, как она смотрит в него, а не на него. И не смог не вспомнить: в их первую встречу на этой самой крыше Кику вовсе не пыталась заглянуть внутрь. Не интересовалась мотивами, прошлым, не лезла под кожу. Просто сидела рядом.
Это его тогда даже чуть зацепило, не то чтобы всерьёз, но… выделило. Большинство либо опасались, либо пытались понять или использовать. А девушка просто приняла его существование как факт – как камень на обочине, с которым делят пространство, но не задают вопросов.
И вот теперь – она спрашивает. Настойчиво. Слишком по-человечески. Парень снова усмехнулся, на этот раз едва заметнее, и отвёл взгляд, как бы возвращаясь к ночному горизонту.
"Лучше бы ты оставила меня камнем."
– Наверное, нет.
– И тебе нормально так жить? С выжженным сердцем.
– Вот и вопросы, – он усмехнулся.
Кику отвернулась, словно закрыла перед собой окно, через которое потянуло холодом. Её лицо скрылось в тени, но линия плеч выдала всё: разочарование, попытку укрыться, горечь, которую она, возможно, не хотела признавать даже себе.
Чишия остался сидеть, по-прежнему спокойно, не шелохнувшись. На его лице не отразилось ни раздражения, ни насмешки. Только лёгкий оттенок усталости от самой ситуации – как от разговора, который предсказуемо скатился к попытке докопаться до глубины, которой в нём не было.
Он вновь перевёл взгляд к далёким силуэтам города, и линии горизонта показались особенно чёткими. Наверное, потому что больше не на что было смотреть. Всё, что могло стать интересным – только что испарилось, растворилось в чужом вопросе.
«С выжженным сердцем...» – эхом прошлось в его памяти. Чишия не чувствовал боли. Не ощущал укола. Но в самой попытке почувствовать за него было что-то невыносимо лишнее. Не любопытство, не забота. Желание прорваться, а он этого не допускал. Ночь снова стала просто ночью. Крыша – просто крышей. А она – просто силуэтом рядом, потерявшим к нему интерес.
Чишия молчал, но внутри ощутил незавершенность и, не подумав, сказал с бесстрастным тоном, но с оттенком, которого сам в себе не заметил:
– Мне не нравится идея кричать о себе через крышу, чтобы весь Пляж слышал.
Парень сказал это негромко, но так, чтобы девушка точно услышала, а между ними снова возникло напряжение, но иное. Словно он вытащил из воздуха ниточку и теперь ждал: дернет ли она за нее в ответ. Под кожей фраз пряталась банальная жажда смысла. Хотя бы от одной фразы, которую не нужно просчитывать и несколько раз взвешивать.
Потому что, несмотря на весь холод его природы, где-то глубоко в нём жила одна простая цель – найти кого-то, с кем можно поговорить. Не обменяться фразами. Не обсудить погоду или стратегию. А по-настоящему – диалог без масок, без сделки, без игры. Он искал ту редкую хрупкую искру: мысль, равную по весу его собственной. Не сочувствие, не доверие – интеллектуальное родство. Своего рода противника, с которым интересно не выигрывать, а просто быть.
Он молчал, часто подыгрывал равнодушию, отстранялся от других – не потому что был холоден, а потому что ничто не цепляло его достаточно. Люди бежали, дрались, умирали – и всё это происходило по предсказуемым, скучным законам. Ему нужен был не путь. Ему нужен был собеседник.
Кику вздохнула, а затем, взвешивая что-то в голове, протянула руку в сторону в приглашающем жесте. Чишия усмехнулся, оставшись довольным своим планом, тихо прошел до нее и сел неподалеку.
– Ну так что? Раскроешь свои тайны?
– Нет, – он улыбнулся.
– Зачем тогда попросился сюда?
– Я не просил, ты сама пригласила.
Девушка выгнула бровь, а потом закатила глаза.
– Чишия, да кто ты такой? Я не представляю даже, что у тебя происходит в голове, что ты такой спокойный и равнодушный ко всему.
– Ты слишком любопытная. Это не всегда доводит до чего-то хорошего.
– Мне не интересно твое прошлое, не лезу в что-то слишком личное, оставь все это при себе. Я просто спрашиваю о том, как ты живешь с таким умиротворением и безразличностью. Я никогда не встречала таких, как ты и мне, – она вздохнула, – интересно послушать мнение по ту сторону баррикад.
Слова Кику всё ещё висели в воздухе, но он не пытался их рассеять. Не было ни раздражения, ни желания ответить. Только привычная мысль:
«Скоро надоест.»
Её вопросы были настойчивыми, почти правильными. Но именно это его и утомляло. Он не был против диалогов, наоборот, искал в людях острые грани. Но не о себе. Никогда о себе. Потому что если Кику действительно узнает его ближе, если обнажит структуру, из которой он состоит – её интерес рухнет. Она отпрянет. И вся эта тишина, их странное сосуществование на грани, рассыплется.
А он не хотел терять эту историю так быстро. Её живость не притягивала. Она удивляла. В этом было что-то нелогичное, даже почти абсурдное: человек, который выбирает бороться в мире, где всё подталкивает к капитуляции. Он не испытывал к ней ни сочувствия, ни желания защитить. Но слабость, с которой она не боролась, а шла в лоб – вызывала любопытство.
Он никогда не верил в стойкость таких людей. Но Кику... она снова и снова отказывалась гаснуть. И Чишия хотел посмотреть, к чему это приведёт.
«Интересней, чем разбирать самого себя по кускам под чужим фонарём.»
– Зачем? Чтобы начать спор и доказывать свою правоту? – парень посмотрел ей в глаза. – Тебе это не нужно. Мне – тем более. Мне не интересно потом выслушивать какой я плохой человек по твоему мнению.
– Ты абсолютно прав, – она замолчала ненадолго. – Давай тогда снова просто посидим.
Она замолчала – не обиженно, не с упрёком, а будто устало сложила разговор в сторону, как книгу, в которой не нашлось нужной главы. Он ожидал сопротивления, вспышки, новой попытки разбудить в нём хоть что-то, а в ответ услышал простое согласие. И это… странным образом разочаровало.
«Так вот и всё?»
Ни вызова, ни иронии. Даже привычного огня в её голосе не осталось. Будто она приняла его правила и тем самым сделала игру неинтересной.
– Еще вчера ты не желала, чтобы я приближался.
– И до сих пор не хочу. Мне просто стало интересно тебя понять, но, кажется, это лишнее. Думаю, где-нибудь в душе ты хороший человек и просто пытаешься выжить как можешь. Чи запретила общаться с тобой и, возможно, я сейчас совершаю самую большую ошибку… Но мне здесь хорошо, а раз и ты здесь, то давай не будем портить друг другу обстановку.
– Вот как. Интересно. Ты слишком добрая, это может когда-нибудь сработать тебе во вред.
– Боже, меня уже раздражает эта фраза.
Он не знал, чего именно ждал, может, ещё одной фразы, подкола, удара под дых. Любой ноты, заставляющей мозг цепляться. Он же всегда считал, что люди интересны, пока сопротивляются. Пока не соглашаются слишком легко.
И всё же, когда их разговор снова растворился в тишине, Чишия ощутил не пустоту, а… что-то другое. Лёгкое и почти незаметное. Будто этот вечер не хотел заканчиваться злостью или скукой – и находил смысл в простом: сидеть рядом. Без слов. Без правил.
Она больше не пыталась копаться в нём. И он это ценил. Даже если в этом моменте не случилось спора, не вспыхнула искра – парень поймал себя на том, что молчание с ней не давит. Оно не требует ответов.
«Может быть, и в этом есть что-то стоящее.» – подумал он, удивлённо, почти с иронией.
И остался.
***
Чишия уткнулся взглядом в Пляж – в переплетение крыш и окон, где ночь затаилась среди теней. Узкие улочки, подсвеченные редкими отблесками, казались разложенными чертежами: аккуратными, молчаливыми. Он водил по ним взглядом, как пером по знакомой схеме, и в его голове вновь опустилась тишина. Та самая – ровная, чистая, без усилий. До того момента, как её нарушила Кику.
Теперь она сидела рядом, не высказываясь, не вмешиваясь. И всё же он чувствовал: смотрит. Не сверлит, а просто смотрит с непрошеным интересом, будто ждёт, что он выдаст какую-то реакцию. Это было одновременно раздражающе и… забавно. Чишия усмехнулся краем губ, не обернувшись. Не потому что не хотел – потому что не собирался облегчать ей наблюдение.
«Глупо.»
Всё это внимание, потраченное на него, бессмысленно. Он не даёт тепла, не предлагает ответов. Он холоден ровно настолько, чтобы оттолкнуть. И всё же она остаётся. Словно упрямство – это её единственный щит.
С одной стороны, это мешало, вторгалось в его порядок, разбивало ритм. С другой… наблюдать за ней, за тем, как она снова и снова выбирает оставаться, даже когда для этого нет причин, было любопытно. Не трогательно. Не вдохновляюще. Просто странно живо. А живое Чишия всё-таки замечал.
И в этом, возможно, была её главная глупость.
– Знаешь... – тихо сказала девушка, поворачивая голову. – Ты можешь не рассказывать о себе, но твоя родинка под глазом говорит больше, чем ты бы хотел.
– Ты серьёзно веришь в эти приметы? – спросил парень с лёгкой усмешкой.
– Кажется, у меня есть наглядный пример, – ответила она спокойно, даже мягко.
Один уголок брови приподнялся настолько лениво, что это вполне могло быть случайностью. Но всё же в этом движении было что-то... небрежное. Не из той области, где он держал свои реакции под контролем. Он смотрел на неё прямо, спокойно, но внутри что-то ощутимо сдвинулось – тонко, как шелест бумаги под пальцами.
Родинка под глазом… Вот уж чего он точно не ожидал. Ни анализа, ни предположений. Никакой психологии – просто это. Обычное, случайное наблюдение. И именно в нём – простая правда: она смотрит. Не под маску, а на лицо. И, пожалуй, это всё-таки задело.
Не раздражением. Не тревогой. Просто... отклонило его взгляд в сторону на секунду дольше, чем он привык. Но почему-то слова Кику не прозвучали как укор или разоблачение. В этом и было странное – и даже опасное – очарование: она снова не попыталась взять у него больше, чем он готов был отдать. Просто вслух произнесла то, что заметила.
Чишия вновь перевёл взгляд на звёзды. Слова не требовали ответа. А может быть… он просто не знал, что хотел бы сказать.
– Загадывай желание, звезда упала!
– Падающая звезда? – протянул он лениво. – Ты правда думаешь, что какое-то сгорающее в атмосфере тело исполнит твоё желание? Я думал, в сказки верят до десяти лет.
– Может, ты просто разучился хотеть чего-то всерьёз? – спокойно сказала девушка. – Не всё в этом мире можно разложить на формулы и факты. Иногда люди верят, потому что им надо за что-то держаться.
Чишия криво усмехнулся:
– А если держишься за иллюзию, то что? Она тебя спасёт? Или просто даст красиво сгореть – как та звезда?
– А тебе разве не хочется хоть раз поверить, что что-то хорошее может случиться просто так?
– Я не трачу силы на то, что бесполезно, – тихо бросил он, глядя вперёд.
– А я трачу. Потому что, может, именно в этом и есть сила – верить, когда все вокруг уже перестали.
– Как ты вообще дожила до этого момента с такой наивностью?
Он произнёс фразу почти на автомате, с привычной иронией, уже зная, что слегка обожжёт её воодушевление. Но внутри что-то неуловимо сдвинулось. Кику в тот миг была не той, к которой он уже привык. В её голосе была легкость. Как отблеск прежней жизни, которой он никогда не касался, но почему-то узнал сразу. Она словно забылась и позволила себе быть не бойцом, не упрямой фигурой, а просто... собой.
«Загадывай желание…» – её слова прозвучали слишком искренне, чтобы не обратить внимание. Он смотрел, как глаза Кику светятся на фоне ночного неба, и вдруг понял: он не знает, что бы загадал, даже если бы верил.
Ирония была защитой – привычной, выученной. Но в ней звучала и досада: не на неё, а на себя. Потому что, может быть, в этот единственный миг он бы и хотел не спорить, а просто кивнуть. Принять эту мимолётную глупость. Но Чишия по привычке отступил. И теперь сидел молча, слегка раздражённый тем, как легко она на мгновение вытянула из него то, что он не собирался показывать. И тем, как быстро он это снова закрыл.
Она выводила его из равновесия не поступками, не словами, а самой своей непоколебимой наивностью. Парень слегка злился. Не кричаще, не вспышкой, а тем холодным, сухим раздражением, которое у него появлялось, когда что-то начинало рушить внутреннюю структуру, выверенную и спокойную.
Чистая. Вот слово, которое вертелось на краю сознания. Чистая настолько, что почти невыносима. Как стекло, в котором всё видно слишком ясно. Кику с её светлыми реакциями, с этой верой в людей, с тем, как она смотрит на него – как будто он тоже человек, а не набор функций и границ. Ей, кажется, и в голову не приходило, что он может навредить. Или что за молчанием кроется не покой, а холодная пустота. Она доверяла. Глупо. Безрассудно.
И вот за это он злился ещё больше – не на неё, на себя. За то, что позволил её взгляду цепляться. За то, что в какой-то миг поймал себя на мысли: а если бы поверить хотя бы на минуту? В падающую звезду. В возможность быть понятым. В то, что он – не просто зеркальная поверхность.
«Дурочка.»
Чишия понимал, что её вера – это иллюзия, щит, за которым она прячется от разочарования. Он захотел разорвать это. Показать ей настоящую суть. Не из злости. Не из жалости. А потому что стало интересно: как долго продержится этот свет, если его погрузить в тьму. Как долго она будет смотреть на мир так же, если дать ей увидеть, насколько он равнодушен. И насколько он – холоднее, чем она может себе позволить поверить.
«Интересно.» – отметил он, как бы в сторонке от самого себя. – «В ней есть что-то, что хочется разрушить. Только чтобы увидеть, встанет ли снова.»
– Хочу показать кое-что, что заставит тебя задуматься над своими убеждениями на счет людей в этом мире.
– Почему-то я чувствую, что из этого не выйдет ничего хорошего.
Кику слегка колебалась.
– Ладно.
– Приходи ранним утром в фойе.
***
Чишия чувствовал её за спиной. Не шаги, а напряжение. Тонкое, чуть неловкое присутствие, сдержанное, но упорное. Он не оглядывался. Корпус отеля остался позади, дорожки пустели, воздух стал прохладней и, как ни странно, именно сейчас он чувствовал усталость особенно отчётливо. Она тянулась в плечах, в затылке, в лёгкой сухости век. Не выспался. И теперь вот – продолжение ночи на чужой частоте.
Кику уже пыталась осторожно начать разговор несколько раз. Фразы были брошены наугад, как камешки в воду – не чтобы разбить гладь, а чтобы проверить, жива ли она вообще. Он слышал. Конечно слышал. Просто не отвечал. Он не любил, когда тишину разрезают без нужды. Тем более – тишину, в которой он прятался от своих собственных мыслей.
И всё же чувствовал, как её терпение теряет форму. Как она ждёт, чтобы он хоть как-то отреагировал, хотя бы взглядом. Но парень не дал ей этого. Потому что молчание было не местью, не защитой – просто выбором. Он не хотел впускать. Не хотел объяснять. И уж точно не собирался разменивать утреннюю тишину на диалог, который, скорее всего, снова попытается дотянуться до него, а не до смысла.
Она раздражала в лучших смыслах этого слова. Её колкости не скатывались в банальные упрёки, в её голосе не было жалости, и она не играла в «исцеление монстра». Это не было про спасение. Это было про дерзость, которую он почти уважал.
Словесные перепалки с ней были как тонкий лед – не потому что опасно, а потому что приятно слышать, как хрустит под ногами. Она умела держать ритм, ловить паузу, иронизировать так, что даже ему приходилось задерживать ответ, чтобы не выдать раздражение, перемешанное с... интересом.
Иногда ему даже хотелось спровоцировать её специально – швырнуть фразу, остро, без фильтра, просто чтобы посмотреть, что она придумает в ответ. И она придумывала. Всегда. Чишия не привык, чтобы с ним спорили и не теряли интереса, даже когда он откровенно отталкивал. Её фразы не были обороной. Это были шаги навстречу – упрямые, честные, как у человека, который решил: если ты молчишь – я просто буду говорить рядом.
И это работало. Он слышал каждую реплику. Её остроумные подколки, будто брошенные из-за плеча, и эту особенно дерзкую – «антисептик, а чувства – бактерии» – парень почти захотел запомнить. Его усмешка была не показной, а искренней. Приятно разъедающей.
Потому что это не была банальная борьба. Не попытка его понять. Это был танец. Слово в ответ на слово. Паузой – по его правилам, остротой – по её. Но не это его пугало. Пугали те моменты, когда за всей её живостью вдруг проступала слишком точная фраза. Слишком близкая к нему самому. Как будто Кику, сама того не желая, ставила фонарик под правильным углом и освещала угол внутри него, который он давно прятал даже от себя. Ей нельзя заглядывать глубже. Никому нельзя.
Чишия всё ещё не решил, остановить ли – или смотреть, как далеко она дойдёт, прежде чем потеряет интерес. Но пока она не останавливалась. Он не ждал от неё правды. Тем более такой – сказанной между делом, будто нечто обыденное: «Я хотя бы живая.»
Эти слова задели его сильнее, чем он хотел бы признать. В них не было упрёка, не было показного вызова, наоборот, сказано просто, как констатация, как факт. И, может быть, именно в этой простоте был крюк, который зацепился глубже, чем хотелось.
Он хотел, чтобы она увидела. Чтобы лишилась иллюзий. Увидела Чи, отдающую приказ почти без эмоций. Увидела людей на коленях – не врагов, не абстрактных противников, а обычных, живых. Увидела, как смерть происходит просто, без пафоса, без крика, как выключение света.
Чишия хотел показать, каким становится этот мир, когда снимаешь с него розовые линзы. Какими становятся люди, когда выбирают выживание. Каким он стал. И кем она рискует его видеть, если будет смотреть слишком пристально. Не для мести. И не из жестокости. А потому что её свет… раздражал. Раздражал тем, что заставлял верить, будто, может быть, всё ещё возможно по-другому.
Он хотел стереть это «по-другому». Чтобы она поняла: всё, что у него есть – это точность, холод и расчёт. Потому что только так не падаешь. Только так не сгораешь, как звезда, которой она так отчаянно верила.
Он ждал этого момента. Не ради жестокости – ради ясности. Он хотел, чтобы Кику увидела, наконец отбросив свои наивные верования о том, что человеческая теплота – это валюта, которой можно расплачиваться в мире, где жестокость давно стала единственным курсом. Он хотел, чтобы эта иллюзия треснула, как лёд под ногой. Так и вышло.
Чишия смотрел на неё вплотную, не отворачиваясь, с той самой полуулыбкой, в которой таилась не усмешка, а нечто тоньше: ожидание, проверка. И даже интерес. Но когда Кику произнесла: «Ты отвратителен» – слова ударили по нерву, о существовании которого сам уже забыл.
Он не дрогнул. Внешне – всё та же маска: чуть приподнятая бровь, лёгкая полуулыбка, ленивое равнодушие. Но внутри – крошечный сбой, едва уловимый. Не от обиды. Нет. От узнанности. От того, что она сказала вслух то, что он сам давно носил внутри. Пустота, спрятанная за маской.
Парень хотел разрушить её видение мира. Хотел показать ей правду – резкую, уродливую, не обёрнутую в оправдания. Он привёл её к этой черте сам. Кику сорвалась резко, не оглянулась, не бросила даже фразы на прощание. Только шаги, быстрые, сбивчивые, исчезающие где-то за поворотом, оставили след напряжения в воздухе. Чишия не пошевелился.
Он стоял, как будто укоренился в плитку, взгляд по-прежнему направлен вперёд, но глаза уже не смотрели – просто фиксировали. Внутри вдруг стало тихо.
«Интерес исчерпан.»
И это прозвучало, как закрытие книги. Хлопок переплёта. Недалеко послышался тяжелый топот шагов. Из-за угла вышла Чи. Глаза её метали молнии. Не сдержанная, не безмолвно-спокойная, как обычно. В ней было движение, злость, огонь. В шаге – угроза. В лице – ярость, спрятанная за привычной чёткостью. Она смотрела на него как на проблему.
Чишия повернул голову едва заметно, скользнув по ней взглядом, как сканер. Ни удивления, ни страха. Только лёгкая скука, будто его отвлекли от чего-то более важного. Он не пошевелился. Чи с глухим щелчком вогнала его в стену прикладом. Звон бетона, приглушённый глухим ударом. Чишия откинулся назад, позволив этому случиться – не сопротивляясь и не возражая.
– Ты сделал это специально. – голос хрипел от злости, но держался в границах.
Парень посмотрел прямо в неё. Медленно. Почти с интересом.
–Я показал ей правду. – сказал он так тихо, будто просто озвучивал погоду. – Кику просто не готова была это осознать.
Она будто хотела ударить ещё. Но застряла. Потому что за его маской – привычной, ленивой – была настоящая пустота, и, может быть, что-то ещё страшнее: уверенность.
– Как же я тебя ненавижу. Ты разрушаешь все, до чего дотрагиваешься.
Её палец дрогнул на спусковом крючке. Но не пошёл дальше.
– Осторожно, – добавил он, всё так же мягко. – Ты же не хочешь быть такой же, как я.
Он знал, что провоцирует. Может даже делал это специально.
***
Чишия лежал на спине, уставившись в потолок, не фокусируясь на трещине в углу или полоске света от щели в занавеске. Просто смотрел, будто в пустоту, отражённую снаружи. Комната была тиха, как внутри черепа после долгого дня – не звенящая, а усталосдержанная.
Кику где-то там, за стеной – её пульс, её дыхание, её мысли наверняка сейчас рвутся в беспорядке. Он знал, что она чувствует: отвращение, гнев, возможно, предательство. Но всё это касалось её. Не его. Он сделал всё правильно. В рамках собственной логики.
Она была не человеком – экспериментом. Возможностью посмотреть: может ли кто-то, вроде неё, остаться собой здесь, где каждое мягкое чувство подрезают под корень, где эмпатия превращается в уязвимость. Ответ был очевиден – нет.
Кику пришла слишком живая, слишком наивная. Она цеплялась за принципы, будто они способны защищать, а не ломать. Он позволил ей подойти ближе не потому что верил, а потому что хотел видеть, как именно произойдёт излом.
Теперь было интересно другое. Что она сделает дальше. Будет ли ненавидеть? Замкнётся? Попытается снова спорить, доказывать ценность своих идеалов? Или... всё-таки сломается? Он не знал. Но наблюдать будет любопытно. Потому что выбор после правды всегда и есть настоящая сущность человека.
Он перевернулся на бок, прикрыл глаза. Добрые не выживают здесь. Искренние – тем более. Она просто стала ещё одним доказательством. Но, в отличие от других, Кику всё же оставила в нём едва заметную занозу.
И, может быть, именно поэтому он и не спешил засыпать. Чишия поднялся с кровати, как будто тишина комнаты наконец отдала приказ – холодный, но точный. Никаких лишних движений, никаких эмоций. Просто встал и пошёл, словно шаги были продолжением мысли, а не тела.
Ночь на крыше встретила его безмолвием. Высоко, над всем. Над криками, над выстрелами, над упрёками. Здесь ветер был чище, а тьма – откровеннее. Он встал у края, глядя вглубь города, не вглядываясь ни во что конкретное. Его лицо оставалось спокойным, но внутри как натянутая струна. Не дрожащая, но звучащая.
Она придёт. Он знал это почти с упрямством. Не из прощения. Из гнева. Из желания отбросить в его сторону всё: ненависть, злость, возмущение. И в этом было что-то по-настоящему живое.
Он хотел этого. Хотел её такой – настоящей, сорванной с роли. Без фальшивой доброты, без принципов, которые дрожат при первом столкновении с правдой. Он хотел слышать, как она говорит грубо, колко, резко – потому что тогда каждое её слово будет её, а не тем, кем она пытается быть.
Парень знал наверняка – именно сейчас она настоящая. Сломанная, но не покорённая. И, странным образом, это было прекрасно. Потому что, несмотря на всё, она задела его. А теперь он хотел увидеть, как этот огонь будет гореть.
Он так и остался на крыше, среди ветра, покоя и тьмы. Ночь медленно стекала по краям бетонных парапетов, унося с собой напряжение, но не мысли. Чишия стоял долго, не ожидая ничего конкретного, просто позволяя секундам истончаться, как пепел с конца сигареты. И всё же – Кику не пришла.
Никакого разочарования. Никаких сожалений. Лишь пустое место там, где могла бы прозвучать её злость. Он пожал плечами, даже не глядя в сторону выхода. Может быть, завтра. Может быть, под утро. А может, вообще никогда. Это не имело значения – он уже увидел, на что она способна, и теперь хотел только одного: продолжения.
Если появится – будет говорить грубо, отбросит всё лишнее, всё правильное. Никакого милосердного тепла, никакой очаровательной доброты. Только острые края. Рвущие, цепляющие, настоящие. И в этом вся ценность. Она, одна из немногих, отозвалась. Остальные гаснут или превращаются в маски. А она загорелась. Пусть от боли, от гнева, но вспыхнула. И если этот огонь не потух, он хотел быть ближе. Смотреть, что будет дальше. Не трогать, а только наблюдать.
Кику стала чем-то большим, чем эксперимент. Теперь – она вопрос. А Чишия любил искать ответы. Особенно если они были живыми. Особенно если жгли. Потому что в этом мире почти всё давно потеряло вкус. А она – нет.
***
Ночь на Пляже была как обычно тёплая, затянутая электрическими отблесками и приглушённым смехом где-то из глубины корпуса. Музыка с вечеринки звучала глухо, как будто проходила через слой воды. Чишия шёл по своему маршруту – медленно, вальяжно, с руками в карманах и выражением лица, в котором никогда не угадаешь, о чем именно он думает.
Новые игроки появились недавно – пара потерянных лиц. Он уже всё прикинул: Куина умеет говорить правильно, умеет располагать. Парень отправил её первой протянуть руку. Внутри уже начал складываться план. Усаги с её спокойствием, Арису с тем типом наивной логики, который, как это ни странно, часто выживает – они были теми самыми инструментами. Пазл уже крутился. Ему оставалось только уложить последние куски.
И всё же… Он сворачивал в тени. Переходил от фонаря к фонарю, не потому что ждал кого-то. Просто взгляд сам собой скользил по перилам, по лестничным пролётам, по тем углам, где прежде мелькало движение тонкой фигуры. Она не пришла на крышу. Не появилась ни в коридорах, ни за ужином. Ни одной случайной встречи. Ни одного обмена фразами.
Чишия не думал об этом напрямую. Просто молчаливо фиксировал. Где-то между тем, как анализировал слабые места в охране и пересчитывал людей, которых можно склонить в союзники. Но в этом отсутствии была какая-то... шероховатость.
«Разочарование?» – проскользнуло в уме.
Это не важно. Один эксперимент не значит ничего. Она не единственная. Он уже всё увидел, всё проверил. Всё произошло логично. Завершилось, как и должно. И всё же… взгляд в тени задерживался дольше, чем нужно. И в тишине шагов было что-то неуловимо недосказанное.
Как будто внутри него продолжалась фраза, которую никто не произнёс. И он сам не был готов признать, что хотел бы услышать её снова. Парень продолжал идти, будто просто разминал вечер тишиной. Пляж в это время затихал особенным образом – все громкие, лишние звуки сдувало ветром в сторону костра, где кто-то ещё пытался верить в праздник. А он шагал вдоль стен, скользя взглядом по пустым переходам, будто и не искал ничего.
И когда увидел – сразу всё понял. Фигура, стремящаяся к выходу, слишком торопливый шаг, неестественная лёгкость рюкзака на плече, хрупкие плечи, втянутые от тревоги – всё это складывалось в слишком знакомую картину. Она. Уходит. Не обсуждая. Не бросив даже взгляда.
Это было предсказуемо. И оттого особенно пресно. Он не пошёл за ней. Просто остановился в тени, скрестив руки на груди. Следил, как она замирает у ограды, озирается так, будто за ней может кто-то наблюдать. Так, будто знает, что он может быть рядом. И это, странным образом, даже приятно щекотнуло внутри.
Кику не пришла к нему на крышу. Не появилась в коридоре. Не бросила ни взгляда, ни удара в ответ. Вот так заканчивается то, что могло стать интересным.
«Уходит.»
Он отметил это, как констатацию, не как потерю. Было даже не разочарование, а подтверждение теории. Люди вроде неё долго не держатся здесь. Не в этом месте, не в этой реальности. Она была слишком настоящей, чтобы остаться. Слишком прозрачной, чтобы стать бронёй.
И всё же – внутри что-то отозвалось. Не тоской. Не виной. А слабым, почти незаметным импульсом: жаль, что уйдёт, не докричавшись. Потому что в ней был голос. Острый. Живой. А теперь всё это исчезнет в шаге за чертой. Чишия позволил ей дойти почти до самого края. А потом, лениво, не поднимая голос, бросил:
– Предателей убивают.
Слова упали, как камень в воду – глухо, но с эхом, которое далеко расходится. Он не кричал, не угрожал. Кику обернулась. Парень смотрел на неё спокойно. Как наблюдатель. Как тот, кто уже видел результат, но на секунду позволил себе почувствовать игру.
– Сдашь меня?
– Нет.
– Так и знал, что ты это сделаешь. Не понравилось истинное лицо людей?
– Да. Особенно твое.
Слова соскользнули легко, как камень в воду, но круги от них продолжали расходиться внутри. Он стоял, казалось бы, в привычной маске – та же вальяжная осанка, руки в карманах, будто скука снова стала его бронёй.
«Особенно твоё.»
Он знал, что она скажет что-то в этом роде. Ожидал. Даже хотел. Но реальность всегда звучит иначе, чем её предполагаешь. Она прозвучала не с обидой, не со слабостью, а с точностью. А он уважал точность. Даже когда она била по нему.
И всё же не дрогнул. Только чуть плотнее сомкнулись пальцы в карманах. Только чуть медленнее стал подниматься вдох. Её ответ был не отказом, не гневом – отражением. Она просто отдала ему его собственное лицо. Иронично.
Чишия чуть сильнее приподнял уголок губ, как будто усмехнулся, но, скорее, чтобы не показать паузу внутри. Он мог бы ответить. Отмахнуться. Поддеть. Но не стал. Потому что истина уже прозвучала. И она, наконец, стала зеркалом, которое не искажает. И это стоило всех сломанных слов до неё. Чишия видел, как напряжённо она дышит. Видел, как пальцы сжаты на ремне рюкзака. Как шаг уходит в полуоборота, будто тело её уже выбрало направление, даже если разум всё ещё цеплялся за последнее «может быть».
Всё это начинало его утомлять. Он вышел за ней скорее по инерции, чем по желанию. Где-то внутри, на грани мысли, была возможность: она скажет что-то новое. Что-то, что изменит его вывод. Но реплики шли по кругу: та же решимость, та же наивная вера в выбор, который чего-то стоит. Он слушал не ухом, а привычкой. И чем дольше длился этот диалог, тем явственнее ощущал: времени на это нет.
Её глаза – слишком открытые, слишком живые. Для этого места – опасные. Слишком заметные. Чишия смотрел на неё и не понимал: для чего она вообще заглянула в его мир, если сейчас стоит с рюкзаком и дрожащим дыханием. Не сдаётся, но и не остаётся.
И всё же... он не двинулся. Не преградил путь. Не потянул за руку. Он только наблюдал с выражением человека, который уже всё увидел. Она не просила спасения. Только слышать её до конца. И это было по-своему честно. Её шаги стихли в темноте быстро. Кику не оборачивалась.
***
Темнота расползалась по крыше мягко, почти нежно. Чишия сидел, как обычно: прислонившись к бетонной стенке, одно колено подтянуто, руки беззвучно играют с краем рукава. Внизу – движение, глупые разговоры, хлопки дверей и смех не по теме. А здесь только ветер. Только тишина.
И всё бы ничего, если бы не мысли. Кику снова была в них, как назойливый шорох в наушнике, который не отключить. Он не звал, не вспоминал специально, но взгляд сам метался к тому месту, где она тогда сидела. Где молчала, как будто слышала всё – даже то, что он не говорил.
Дурацкое совпадение. Чишия раздражался. Не потому что скучал. А потому что позволил себе впервые за долгое время почувствовать. Позволил ей стать искрой. Ведь ему просто нужен был честный собеседник и не тот, кто кивает в ответ, не тот, кто прячется за нравоучениями. Кто умеет говорить остро. Кто не боится замолчать в самый важный момент. И она была такой.
И теперь её нет. И всё снова затихло. Внутри – пусто, вокруг – пустее. Он видел насквозь этих людей: скучные, предсказуемые, вечно играющие в роли. Он не жалел о том, что показал ей правду. Это был чистый, правильный выбор. Но… жаль, что огонь погас так быстро. Жаль, что среди всего этого мусора она оказалась чем-то по-настоящему интересным. И теперь тишина, которая раньше лечила, стала просто очередной пустой комнатой, в которой некого ждать.
Однообразные лица. Пресные диалоги. И снова он один – не потому что хочет, а потому что никто не прошёл дальше стены, которую он же сам и построил.
***
Ночь отдалась тяжело, словно не спала вместе с ним. Сон не пришёл не потому что мысли терзали, а потому что пустота слишком шумела. Каждый переворот на постели казался слишком громким, как шорох на фоне полной тишины. Даже веки, опущенные на глаза, не выключали внутреннего напряжения. Он ненавидел это состояние: не боль, не тревогу – бессмысленную паузу.
К рассвету парень сдался. Поднялся без резких движений, накинул кофту и вышел. Тело двигалось автоматически, а разум... будто уже решил, куда направиться, задолго до того, как он это осознал.
Чи открыла дверь быстро, будто ждала или не удивилась. Во взгляде её, как обычно, был лёд. Чистый, прямой, колючий. Он знал его давно и никогда не принимал лично. У каждого своя защита.
– Она не пошла к Северу, слишком очевидно. – его голос прозвучал ровно, почти лениво. – Если умная, двинулась к ближайшим торговым центрам. Виза сегодня закончится, а значит пойдет на ближайшую арену.
Чи не ответила. Только смотрела с той же хищной сосредоточенностью, будто решала, нужно ли это или его стоит уже вышвырнуть. Парень не стал дожидаться слов.
– Мне всё равно, – добавил он, почти шёпотом, и уже отворачивался. – но тебе, кажется, будет полезно знать, где искать.
Чишия ушёл так же спокойно, как пришёл, не бросив взгляда назад. И только когда шаги унеслись вглубь коридора, внутренняя тишина внутри него пошевелилась:
«Зачем ты это сказал?»
Он не знал. Не хотел знать. День прошёл в обыденной серости, как будто растворился, не начавшись. Всё было по кругу: Пляж шумел, как всегда, лица сновали вокруг – знакомые, но пустые. Чишия наблюдал, отвечал, принимал решения, строил ходы. Механика. Жизнь по инструкции, где ничто не трогает.
Но тень не уходила. Она – внутри. Скользкая мысль, не дающая покоя. Иногда её голос всплывал в памяти не фразами даже, а интонацией. Как будто что-то не закончилось. Как будто где-то всё ещё возможен поворот, который он упустил.
Он злился на себя за это. За то, что вспоминает. За то, что тратит ресурс внимания на ту, кто выбрала уйти. Ему не было грустно. Не было больно. Было раздражающе пусто. Не то чтобы её не хватало. Просто с ней было... интересно. Без фальши. Острые перепалки, редкие молчания, в которых звучала сдержанная правда.
Как мог человек задеть за такой короткий промежуток времени? Чишия не знал. Но то, что хотел поговорить с ней о чем-угодно еще раз, даже поругаться – было очевидным фактом. Она не станет лгать, притворяться и надевать маски, с ней будет интересно даже помолчать.