Глава 10. Пока тихо
После обеда в доме Кашиных воцарилась тишина. Напряжённая, настороженная — будто каждый знал, что спокойствие здесь всегда временное. На столе остывали остатки домашнего татарского супа, аромат которого всё ещё витал в воздухе. Стася, как всегда, приготовила всё с душой: лапша получилась в меру мягкой, бульон — насыщенным, а курица — нежной, тающей во рту. Даже его мама, скупая на похвалу, тихо хмыкнула и съела целую тарелку до конца. Но не сказала ни слова.
Родители разошлись по комнатам. Кто-то прилёг, кто-то — просто ушёл, чтобы не попадаться на глаза Даниле. Сам Даня молча вышел во двор. Курить. Он всегда так делал, когда не хотел ни с кем говорить. И Стася это прекрасно понимала. Не стала звать, не стала смотреть в окно. Она знала — ему надо выдохнуть. Побыть наедине с собой и с тишиной. Так он справлялся с гневом, с напряжением. С этим днём.
На кухне она аккуратно ставила посуду в раковину. Вода была горячей, пар поднимался и грел лицо. Стася терла тарелки, погружённая в свои мысли. В зале, который плавно перетекал из кухни, на пушистом ковре с принтом розовых бабочек и цветочков, лежала Эвелина. Она била ручками по мягким игрушкам, тянулась к висящей погремушке, смешно хмуря лобик. Иногда она лепетала что-то себе под нос, как будто вела важный разговор с мишкой.
Стася невольно улыбнулась, глядя на дочку. Этот коврик — один из немногих уголков в их доме, где царило настоящее детство. Тепло, мягкость, покой. В остальной части дома — взрослые разговоры, громкие шаги, сигаретный дым, тяжёлые взгляды и непрошеные советы. Но здесь, на коврике, Эвелина была в безопасности. В своей сказке.
Стася бросила взгляд в окно — Даня всё ещё стоял на крыльце. Курил, опираясь на перила. Его широкая спина, напряжённые плечи, рыжие волосы, растрёпанные ветром. Что-то было в нём сейчас особенно тревожное. Он выглядел как человек, которого нельзя трогать. Но которого хочется обнять, даже если страшно.
— Ты не спишь, зайка? — прошептала Стася, обращаясь к дочке, будто та могла её услышать.
Эвелина подняла голову, словно отозвалась. Улыбнулась в сторону матери, захлопала руками. У неё были мамины глаза, но характер — отцовый. Стальной. Упрямый. Не по возрасту осознанный. Иногда Стася думала: «Если она уже сейчас так смотрит, что же будет потом?»
Она закончила мыть посуду, вытерла руки о полотенце, подошла к ковру и присела рядом. Эвелина потянулась к ней, и Стася сразу взяла её на руки. Девочка прижалась к груди, уткнулась носиком в шею. Стаси захотелось расплакаться — от любви, от страха, от усталости.
— Мамина девочка... — прошептала она. — Такая хорошая у меня. Такая любимая. Если бы ты знала, как я за тебя переживаю...
Девочка чихнула, и Стася тихонько засмеялась. Гладя её по спинке, покачивала из стороны в сторону. Эвелина зевнула, но засыпать не собиралась.
— Стася, — раздалось сзади. Голос был хриплый, раздражённый. — Она опять не спит?
Стася обернулась. Даня стоял в дверях, стряхивая пепел с руки. Он всё слышал. И, судя по взгляду, ему не очень понравилось, как долго Стася сидела с ребёнком.
— Только что на руки взяла, — тихо ответила она. — Всё было спокойно. Она просто соскучилась.
Он ничего не ответил. Снял куртку, бросил её на спинку стула. Подошёл ближе, посмотрел на дочь.
— Надо, чтобы она спала вовремя. Иначе потом всю ночь на ушах.
— Понимаю, — кивнула Стася. — Сейчас умою её и попытаюсь уложить.
Он кивнул, но взгляд был тяжёлый. Не такой, как утром — в нём было что-то другое. Что-то уставшее, беспокойное. Он отвернулся и пошёл в сторону своей комнаты, не сказав больше ни слова.
Стася снова посмотрела на дочку. Та уже дремала, уткнувшись в плечо. Её реснички дрожали, а губки чуть шевелились во сне.
— Спи, моя малышка... спи, пока тихо, — шептала Стася, вставая с ковра и направляясь в детскую. — Пока всё хорошо. Пока мы вместе.
Она знала — покой в этом доме всегда приходит лишь на несколько часов. И каждый такой момент — на вес золота
. Стася зашла в детскую и прикрыла за собой дверь. Комната была тихой и тёплой, в воздухе витал лёгкий запах детского масла и пудры. Свет от ночника отбрасывал мягкое золотистое сияние на стены, на кроватку с розовыми бортиками, на полку с игрушками, на кресло-качалку у окна.
Она подошла к кроватке, наклонилась — и не смогла. Просто не смогла положить Эвелину. Сердце сжалось. В груди поднималась волна нежности, от которой перехватывало дыхание. Её девочка. Маленькая. Тёплая. С такой мягкой кожей и пушистыми рыжими волосиками, которые в свете лампы отливали золотом.
Стася стояла, покачивая Эвелину на руках, прижимая её к себе крепко-крепко. Девочка уже спала, ровно и тихо, но иногда вздыхала или шевелила пальчиками. Она носиком уткнулась в мамино плечо, а крошечные ладошки крепко сжимали ткань блузки.
— Моя хорошая... моя родная... — тихо шептала Стася, целуя её в щёчки, лобик, веки. — Мамочка рядом... Мамочка тебя любит больше жизни...
Она не могла остановиться. Целовала её снова и снова, будто пыталась этим поцелуем защитить, согреть, уберечь от всего. От этих людей в доме, от страха, от шепота за дверью, от упрёков свекрови, от резкого голоса Дани.
Эвелина во сне зашевелилась. Её крошечные пальчики прижались к Стасиной груди и начали слегка царапать сквозь ткань. Лёгкие царапки, почти незаметные, но от которых Стася вздрогнула. Она знала, что это всего лишь бессознательное движение — малышка иногда так делала, когда искала грудь во сне. Даже сейчас, спустя пять месяцев, в ней жила эта потребность — быть ближе к маме, чувствовать её тепло, её кожу, её запах.
Стася улыбнулась, но с горечью. Её сердце разрывалось от любви к дочке. Она не могла отпустить её даже ночью. Её тело болело от усталости, но душа требовала быть рядом. Держать. Обнимать. Охранять. Потому что кто ещё, если не она?
— Такая ты у меня сильная, Эвелиночка... Такая умная... — шептала Стася. — Не бойся. Мамочка всегда рядом...
Она опустилась в кресло-качалку, прижимая дочку к груди. Эвелина посапывала, всё ещё шевеля пальчиками, будто проверяя — не отпустила ли её мама. Нет, не отпустила. И не отпустит.
Стася закрыла глаза. Рядом с дочкой всё было иначе. Все страхи, тревоги, боль — всё отступало. Только её девочка была настоящей, безусловной, чистой.
Но где-то в глубине души она знала — скоро снова будет буря. Дом, наполненный взрослыми голосами, давлением, правилами. Муж, который любит по-своему — тяжело, строго, сдержанно. Семья, в которой у нежности нет места, кроме как здесь — в этой комнате, на этом кресле, в этих руках.
Стася смотрела на Эвелину, и в её глазах блестели слёзы. Не от боли. От любви. Такой глубокой, что от неё хотелось кричать.