Глава 11. Мир
Стася продолжала тихо покачиваться в кресле-качалке, прижимая свою маленькую дочку к груди. Эвелина спала беспокойно — её тельце то слегка дёргалось, то вытягивалось, как будто ей снилось что-то странное, может, тревожное. Маленькие пальчики всё ещё крепко цеплялись за ткань маминой блузки, а носик чуть сморщивался, как у обиженного котёнка.
Стася чувствовала это каждой клеточкой: Эвелина словно проверяла, не исчезла ли её самая главная защита — мама. Не ушла ли она, не бросила ли, не передала ли чужим холодным рукам, не растворилась ли вдруг, как тень, оставив её в этом большом мире одной.
— Я тут... я никуда не уходила, слышишь, зайка моя... — шептала Стася, прижимаясь губами к виску дочери, — Мамочка рядом... Мамочка не бросит тебя... никогда, слышишь? Никогда.
Она гладила Эвелину по спинке, по мягким рыжим волосам, по маленьким плечикам, повторяя одни и те же слова, как мантру. Сердце билось сильно, в груди стоял комок, потому что даже в таком крошечном жесте — в попытке держать её, удержать, — она видела не просто материнскую любовь, а целый мир. Мир, где девочка чувствует, где её любят. Где она нужна.
Эвелина немного вздохнула, маленький ротик чуть открылся, и она ткнулась носиком в шею матери, окончательно устроившись. Стася уловила этот крошечный миг доверия и снова поцеловала её — на этот раз долго, почти молясь, почти боясь оторваться.
— Моя ты девочка... моя любимая... — выдохнула она. — Мамочка всегда будет рядом. Слышишь? Даже если все уйдут — я останусь.
Где-то в коридоре поскрипели половицы. Наверное, кто-то из родителей или сама свекровь шла на кухню. Но Стася даже не вздрогнула — сейчас всё было неважно. Только Эвелина, тёплая, мягкая, родная. Её смысл, её воздух, её сердце.
— Ты всё чувствуешь, да? Знаешь, как мне тяжело отдать тебя даже на минуту... Ты ведь тоже боишься. Больше не бойся... я не уйду. Никогда.
А внутри, в глубине, она понимала: ребёнок чувствует всё. Даже когда не говорит. Даже когда только улыбается или хмурится. Он знает — рядом ли мама на самом деле, с душой и телом, или только телом. И именно поэтому Эвелина сейчас дёргалась во сне, искала рукой — проверяла: здесь ли она. Или тоже может исчезнуть, как свет, как тепло, как безопасность.
Стася снова поцеловала её, укрыла своим телом, как плащом. Она была ей всем: и домом, и стеной, и сердцем.
Стася с трудом оторвала себя от кроватки, где наконец спокойно спала Эвелина. Она ещё раз поправила одеяльце, нежно поцеловала дочку в лобик и, стараясь не издать ни звука, вышла из детской. В груди покалывало от тревоги — сердце как будто осталось там, с малышкой, но Стася знала: Даня ждёт. Он не любил, когда она задерживалась надолго, даже если дело касалось дочери. Особенно если дело касалось дочери.
В спальне было полутемно. Шторы уже задернули, лампа горела тускло, и Даня лежал на кровати, закинув руку за голову, глядя в потолок. Его массивное тело казалось расслабленным, но Стася знала: в нём всегда, даже в отдыхе, таилась готовность ко всему. Он был словно натянутый канат — крепкий, напряжённый, способный в любую секунду сорваться и стянуть кого угодно в бездну.
Она легла рядом с ним, осторожно коснулась его руки, потом прижалась щекой к его плечу.
— Она сегодня такая милая была... — прошептала Стася, не открывая глаз. — Такая нежная, как будто сама чувствовала, что я вся на нервах.
Даня молчал, только дыхание его было ровным и тяжёлым. Стася продолжила, поглаживая пальцем его грудь:
— Вот вырастет наша Эвелина... Будет такая же ласковая, красивая, как ты. Или, может, как я... — она улыбнулась, хоть он и не видел. — А потом... найдёт себе мужа...
Слово «мужа» будто ударило по воздуху, как выстрел. Даня тут же напрягся. Его глаза, которые ещё секунду назад были закрыты, распахнулись, взгляд стал колючим, будто лезвие ножа. Он медленно повернул голову к Стасе, и брови его нахмурились. Губы сжались в тонкую линию.
— Мужа? — произнёс он глухо, с недоверием. — Ты, значит, уже ей мужика нашла?
Стася тут же испуганно замолчала. Она не ожидала такой реакции. Всего лишь мечтала вслух, как делают все мамы. Но с Даней всё всегда было иначе. В его мире не было места другому мужчине в жизни его дочери. Ни в шутку, ни в мечтах.
— Дань... ну я просто так сказала... когда-нибудь ведь всё равно...
— Ничего не будет "всё равно", — резко перебил он, приподнявшись на локте. Его глаза сверкнули опасным огнём. — У неё не будет никакого мужа. Она моя. Ты это запомни. Пока я жив, никто даже не подойдёт к ней.
Стася сглотнула. Сердце упало куда-то в живот.
— Я... я не имела в виду ничего плохого, просто...
Он опустился обратно, но напряжение с его лица не исчезло.
— Не думай даже про это. Ей пятнадцать лет не исполнится, как я уже буду думать, как оградить её от всех этих шакалов. А ты — мать. Твоя задача — растить её правильно, чтобы ни один к ней не подошёл. Ни один, понялa?
Стася кивнула, прижалась к нему сильнее, как будто желая унять эту бурю, которая начала подниматься в нём. Она знала: Даня не шутит. Никогда. Если он сказал — значит, так будет. Он мог быть жестоким, особенно в том, что касалось защиты своих близких. А дочь для него — это святыня. Часть его самого.
— Прости... — прошептала она. — Просто страшно, что время пройдёт... и она станет взрослой. Хочется, чтобы она всегда оставалась нашей крошкой...
На секунду в глазах Дани мелькнула тень чего-то мягкого. Может быть, это была память. Может, он представил, как эта маленькая девочка, которая сейчас спит в своей кроватке, однажды пойдёт по жизни сама.
— Она всегда будет нашей, — сказал он чуть тише. — Но не смей больше говорить таких слов, понялa?
Стася кивнула и поцеловала его в щеку. Она больше не спорила.
***
Они лежали в тишине, нарушаемой лишь размеренным дыханием. Комната была окутана мягким полумраком, лампа в углу светила едва заметным жёлтым светом, отбрасывая тени на потолок. Воздух был тёплый, пропитанный чем-то родным, домашним — и в то же время опасным, как дыхание зверя в темноте.
Стася лежала, прикрыв глаза, пытаясь прийти в себя. Грудь быстро вздымалась, пальцы слегка дрожали от пережитого — всё было, как всегда: неожиданно, резко, властно. Даня не терпел просьб, он просто брал. Но в этом, как бы странно это ни звучало, и был весь он — сильный, несдержанный, такой, каким она и любила его. Даже если иногда внутри было страшно.
Он тоже лежал молча, одна рука под головой, другая — на её талии. Дыхание его тяжёлое, но спокойное. Казалось, он не просто отдыхал, а обдумывал что-то важное, что-то, что назревало в нём давно.
Стася тихо вздохнула, повернулась к нему, уткнулась лбом в его плечо. Она не говорила ничего, не смела нарушить эту хрупкую тишину между ними. Её ладонь легла ему на грудь — кожа под ней ещё пульсировала.
— Даня... — шепнула она. — Ты... ты не злишься?
Он чуть наклонил голову, глядя на неё в полутьме.
— Зачем мне злиться?
Стася пожала плечами. Она чувствовала, что он всё ещё был в напряжении. Будто бы не до конца отпустил ситуацию с отцами, с матерью, с её "тоном", с этими дурацкими фразами про «мужа для Эвелины». Всё накапливалось, как снежный ком, и она боялась, что он в какой-то момент сорвётся.
— Просто... ты сегодня нервничал. Я не хотела тебя расстраивать. Ни с платьем, ни с разговором. Ты ведь знаешь, я стараюсь...
Он смотрел на неё молча, потом коротко кивнул.
— Стараешься. Вижу. И я это ценю, — сказал он серьёзно. — Но и ты пойми: я не просто так всё держу под контролем. Не потому что хочу давить или ломать. А потому что слишком много вокруг врагов. Того и гляди — кто-то протянет руку к нашему дому. К тебе. К Эвелине.
Стася кивнула. Она это понимала. Понимала с самого начала, как только стала его женой. Это была не просто любовь — это был выбор. И путь назад давно закрыт.
— Я знаю, — ответила она тихо. — Просто иногда мне хочется, чтобы ты был чуть мягче. С нами. Со мной.
Даня усмехнулся, коснулся её щеки.
— Я и так с вами мягкий. Ты бы видела, каким я бываю с остальными.
Она попыталась улыбнуться. Знала, что это правда.
— А ты с ней... с Эвелиной... ты ведь правда её любишь?
Его взгляд стал немного другим — глубже, серьёзнее, почти отстранённым.
— Она моя. Она кровь от крови. Я за неё любого порву. Даже тебя, если надо, — сказал он, глядя в потолок.
Стася вздрогнула, но не потому, что испугалась. Просто она знала: в его словах нет игры. Он бы и правда мог, если бы почувствовал угрозу. Но вместе с тем, в этом была его любовь. Суровая, железная, как и всё в этом доме.
Она прижалась к нему крепче, и он не отстранился. Это был его знак, что всё хорошо. Что она в безопасности. Что рядом с ним — она цела.
Они замолчали. За стеной, в детской, послышался лёгкий писк — Эвелина перевернулась во сне. Стася улыбнулась. Даня молча потянулся к сигарете, но передумал, опустив руку обратно на её талию.
— Спи, — сказал он. — Завтра будет новый день. И, может быть, снова непростой.
Она кивнула и закрыла глаза.