Часть 14
Длинные гудки в трубке начинали действовать на нервы. Пять, шесть, семь... Она знала, что дальше заставлять звонить телефон было невежливо, но понимала: если не поговорить сейчас, потом у неё просто не хватит духа набрать этот номер. И поэтому продолжала считать. На десятом раздался щелчок, и высокий женский голос отчётливо и немного торжественно произнёс:
– Дом Джудо и Лейлы Хартфилиев. Слушаю вас.
Люси невольно сжалась, но всё же заставила себя сказать:
– Здравствуй, мама.
– Люсьена? – странно, мать всегда называла её только полным именем, в отличие от Мишель или того же отца. Последний обращался к ней так лишь в случае, когда у них назревал какой-то серьёзный разговор, но даже тогда не мог долго быть официальным и строгим, довольно быстро переходя на столь привычное краткое «Лю». – Здравствуй.
– Как ваши дела? Папа уже забрал машину из ремонта? Что нового обсуждали на заседании церковного клуба? – она задавала эти и множество других ничего не значащих вопросов, почти не вслушиваясь в ответы. Зачем ей знать, сколько денег собрали на последней благотворительной ярмарке и где проведут летние каникулы соседские ребятишки? Или почему закрыли маленький магазинчик на углу, в котором Люси любила покупать кофейные тянучки. Ей было совсем не интересно слушать описание новой формы, которую школьники станут носить в следующем учебном году по распоряжению мэра, и полный список книг, переданных их семьёй в городскую библиотеку. Но так было нужно. Этого требовали правила приличия. Ведь она была дома год назад, да и звонила не чаще одного раза в месяц, но как послушная и хорошо воспитанная дочь должна интересоваться тем, чем живёт её семья и город, в котором выросла.
А ещё надо рассказать о себе – кратко, не вдаваясь в подробности и не жалуясь: зачем кому-то знать о твоих проблемах? Это невежливо по отношению к другим. Всего несколько фраз, на которые собеседник даже не сочтёт нужным ответить. Но которые нельзя не произнести.
«Люси врушка! Люси трусишка!»
Нет, она так и не смогла избавиться от удушающих оков прошлого. Сколько раз она давала себе слово, что в этот раз обойдётся без лишних, ничего не значащих разговоров? Сколько раз мысленно проговаривала всё то, что собиралась сказать матери, желая раз и навсегда покончить с бесконечной ложью? Но стоило Люси только услышать в трубке хорошо поставленный, размеренный голос миссис Хартфилии, и вся её решимость бесследно исчезала, оставляя в душе противное чувство беспомощности и стыда. Сегодня будет так же?..
– Люсьена, ты помнишь, какой завтра день?
– Да, мама, конечно.
– Хорошо. Твоя комната уже готова. Постарайся приехать пораньше. Тёти Мэри не будет, поэтому мне потребуется твоя помощь. Эти её близнецы...
– Я не приеду, – пауза, длинная, звенящая, тянущая нервы. И резкое, как удар, слово:
– Что?
– Я не приеду, мама, – повторить чуть громче, отчетливее и твёрже. Словно прыгнуть с вышки в бассейн: глубокий вдох, отчаянный прыжок в пустоту, трёхсекундный полет, дарящий удивительную, головокружительную лёгкость и заставляющий всё внутри сжиматься от ужаса перед надвигающейся бездной, холодная упругость принявшей тебя водной стихии, пришедшее с запозданием осознание безумия совершённого шага...
Она сделала это. Теперь главное – выстоять под напором холодного недовольства миссис Хартфилии. Как жаль, что трубку не взял отец. Именно сейчас Люси так было необходимо его молчание. Как в тот день, когда через неделю после окончания школы она в спешке собирала вещи, намереваясь уехать дневным поездом. Джудо зашёл в её комнату, молча понаблюдал за тем, как заполняется старенький дерматиновый чемодан, и так же молча вышел, оставив на покрывале конверт. В нём оказались деньги – вполне приличная сумма, которой хватило на несколько месяцев. Это единственное, чем отец смог помочь ей тогда, но Люси была ему за это очень благодарна. Как и за короткие телефонные разговоры, если он успевал раньше матери взять трубку: «У нас всё хорошо, Лю. Я передам маме, что ты звонила. Береги себя». Три фразы, оберегающие её от необходимости лгать и притворяться, щелчок разъединения и быстрые гудки, как отпущение грехов. Сегодня этого не будет.
– Потрудись объясниться, – голос Лейлы был жёстким и не просто холодным – пробирающим до костей. А ведь когда-то она умела смеяться...
– Прости, у меня есть неотложные дела, – не важно, что это было лишь наполовину правдой. Мать не будет её слушать в любом случае.
– Что же такое важное могло заставить тебя забыть свои обязанности по отношению к семье? Ты подумала о том, что скажут люди и как мы будем выглядеть в глазах родственников, если моя старшая дочь завтра будет отсутствовать? Это недопустимо, Люсьена. Ты должна всё перенести на другой день и приехать.
– Я не могу, мама. Прости. Мне нужно быть здесь. Я позвоню вам... потом... До свидания, – Люси быстро сбросила звонок и, подумав несколько секунд, совсем отключила телефон. У неё не было ни сил, ни желания больше ни с кем разговаривать, особенно с матерью, а то, что та непременно попробует позвонить дочери ещё раз (и, скорее всего, не один), чтобы наставить её на путь истинный, можно было даже не сомневаться. Девушка понимала, что рано или поздно, но ей всё же придётся поговорить с миссис Хартфилией и выслушать все обидные и нелицеприятные слова в свой адрес. Не важно, сколько пройдёт времени – месяц или год, мать ничего не забудет и при случае обязательно напомнит о произошедшем.
Однако сейчас Люси была не готова к тому, чтобы слушать нотации и объясняться по поводу своего поведения. Более того, ни на то, ни на другое у неё просто нет времени. Наручные часы показывали уже половину четвёртого, и ей придётся поторопиться, чтобы успеть получить разрешение на последнее свидание. Как бы не было трудно, она должна найти в себе силы посмотреть в глаза тому, кто стал жертвой её самоуверенности и не сбывшейся надежды. Нацу Драгнил имеет право хотя бы на извинения.
И всё же ехать в тюрьму в одиночестве девушка не решилась. Ей хотелось, чтобы рядом был хоть кто-то, кто смог бы, пусть не надолго, отвлечь от страшных мыслей, при этом не задавая лишних вопросов и не устраивая сцен ревности. Пожалуй, лучшей, если не единственной, кандидатурой на эту роль был Ромео Конбальт. Наверное, это было немного эгоистично с её стороны – заставлять парнишку снова ехать туда, но Люси не собиралась вести его внутрь: ей будет достаточно и его присутствия в машине.
Оставив автомобиль на стоянке перед телестудией, журналистка быстро поднялась по ступенькам крыльца и уже в холле, занятая своими мыслями, не заметила идущего навстречу человека и столкнулась с ним. Жертва её задумчивости недовольно цокнула языком, но уходить с дороги не собиралась. Более того, даже загородила ей проход, когда девушка, буркнув: «Извините!», хотела обойти неожиданное препятствие. Пришлось поднять голову. Перед ней стоял Грей Фуллбастер.
Пожалуй, он был последним, с кем Люси хотела бы сейчас общаться. Их недавняя ссора и странное поведение чернявого оператора, которое больше подходило брошенному возлюбленному, чем давнему другу, больно ранили и смущали, а неподтверждённые догадки о чувствах Фуллбастера лишь увеличивали сумятицу, царящую в голове девушки. Было совершенно не понятно ни что испытывал к ней Грей, ни чего он в итоге добивался. То, что им двигала ревность, ясно читалось в его чёрных, гневно следящих за ней глазах. Но чем это чувство было вызвано? Искренней симпатией или желанием вернуть привычные отношения? Кажется, её не устраивал ни один из вариантов. Вновь становиться тихой гаванью между очередными любовными приключениями Фуллбастера и довольствоваться несколькими неделями жаркого и ни к чему не обязывающего секса? Нет, увольте. Четырёх лет вполне хватило на то, чтобы понять, что подобное положение вещей её не устраивает.
Что же касается более глубоких чувств со стороны Грея... Такой поворот не был бы для Люси полной неожиданностью, однако события последних дней совершенно затмили собой даже такую (пусть пока лишь и предполагаемую) новость. В любое другое время девушка постаралась бы разобраться в собственных чувствах, чтобы в случае необходимости дать другу ответ. Но сейчас черноглазый оператор со своими невысказанными проблемами доставлял лишь дополнительные неприятности. И, судя по его нахмуренным бровям и поджатым губам, он готов прямо сию минуту добавить к уже имеющимся новую порцию.
– Если ты торопишься на третий этаж, хочу тебя расстроить – Эвклиф уехал час назад, – сказал молодой человек.
– С чего ты взял, что он мне нужен? – только очередной сцены ей не хватало.
Фуллбастер пожал плечами, убирая руки в карманы брюк:
– Кто знает? Например, закончить то, что вы не успели сделать в понедельник.
– Грей, – журналистка постаралась придать своему голосу твёрдость, максимально убрав из него раздражённые нотки. – Мои отношения со Стингом...
– Ого! – перебил её собеседник. – Ты уже называешь его по имени? И как далеко вы успели зайти за три дня?
Люси молча смотрела на стоящего рядом молодого мужчину, кривящего губы в ядовитой усмешке. И словно видела этого человека в первый раз: столько сарказма и презрения было в его глазах и нарочито ленивом голосе, да и во всём его облике, начиная от чуть задранного подбородка и заканчивая слегка поскрипывающей обувью, когда он пару раз качнулся с пяток на носки и обратно. И это ранило гораздо сильнее, чем слова, которые Фуллбастер бросал ей в лицо:
– А как же твои принципы, а, Люси? Или стоило ему поманить тебя, и они стали не нужны? Конечно, кто же откажется от возможности устроить свою карьеру столь лёгким и приятным способом? Кстати, – Грей вдруг сделал шаг вперёд и, прищурившись, негромко спросил: – Эвклиф знает, что ты уже наставляешь ему рога со своим бывшим?
– Что?..
– Не делай такое лицо, Люси. Неужели ты думаешь, я не понял, почему вчера на тебе было то же самое платье, что и накануне утром, когда у студии тебя ждал Стейнлиз? Или ты решила, что с двумя будет интереснее? Как там говорят: в тихом омуте черти водятся? А ведь такую скромняжку из себя строила. Скольких ты таким образом обманула? Стерва ты, Хартфилия, всегда только о себе и думала. И когда с адвокатишкой спала, и когда под меня ложилась...
Наступившая в холле тишина ударила по барабанным перепонкам сильнее, чем звонкая пощёчина, оставившая на бледной щеке Фуллбастера чёткий красный след. Девушка резко развернулась и выбежала из здания. В ушах ещё раздавался едкий голос и несправедливые, до слёз обидные слова. Зачем он так с ней? За что? Ведь они были друзьями, и Грей, как никто другой, знал её. Почему же тогда говорил подобные вещи? Сердце болело, глаза застилали слёзы. Люси спешила к своей машине, чтобы как можно скорее уехать отсюда. Она уже забыла, что хотела попросить Ромео поехать с ней в тюрьму, и не слышала, как кто-то окликнул её по имени. Автомобиль раздражённо рыкнул мотором и послушно дёрнулся с места, покидая стоянку, а затем и пределы города. И только когда напротив скрипнул стул и густой, приятный баритон обратился к ней, девушка немного пришла в себя и подняла глаза на сидевшего напротив мужчину.
– Люси, – он снова накрыл её руки своими. Это стало некой традицией, чувственной, почти интимной и крайне необходимой: видеть, как бережно его ладони сжимают ледяные пальцы, ощущать осторожные, успокаивающие поглаживания и пить по каплям живительное тепло, что дарили эти короткие минуты. – Спасибо, что приехали сегодня.
– Я не могла не приехать, – глубокий, рваный вдох, от которого, кажется, начали гореть лёгкие. Но сказать ей не дали.
– Ничего не получилось? – тихий... нет, даже не вопрос – утверждение.
– Простите... – она так и не нашла в себе силы посмотреть ему в глаза.
– Не вините себя, – почему его голос звучит так тепло? Почему он не кричит, не сердится на неё, а словно пытается успокоить, убедить её, что всё хорошо? – Я знаю, вы сделали, что было в ваших силах. Значит, просто не судьба. Спасибо.
– За что?..
– За то, что выслушали и поверили. За то, что пытались помочь. Иногда даже этого бывает достаточно, – Драгнил откинулся на спинку стула и сцепил пальцы в замок, разорвав их телесный контакт. Девушка же обхватила себя руками, словно пытаясь согреться, и вместо ответа кивнула головой – говорить просто не было сил. Да и нужны ли слова, эти ничего не значащие наборы звуков, которые не могли ни унять рвущую изнутри боль, ни помочь спасти одну-единственную человеческую жизнь? Люси была журналистом, она, как никто другой, умела подбирать слова и строить фразы так, чтобы её репортажи заставляли зрителей сопереживать, плакать, надеяться... Но сейчас любое слово казалось наполненным ложью. Стоит ли тогда их произносить? – Знаете, это даже хорошо, что всё случится завтра – вы будете со своими родными и...
Девушка отрицательно мотнула головой:
– Я никуда не поеду, – как она сможет отвечать на бесконечные вопросы матери, смотреть в глаза отцу, возиться с близнецами тёти Мэри или слушать рассказы её мужа о рыбалке, и думать, что в этот самый момент... Горло перехватило судорогой, и комната начала медленно расплываться перед глазами.
– Люси, – голос Драгнила был строг и серьёзен. – Я помню нашу первую встречу и то, что сказал тогда о вашем присутствии на моей казне. Забудьте. Вам не стоит на это смотреть.
Ей потребовались все оставшиеся силы, чтобы не закричать. ОНА УЖЕ ЭТО ВИДЕЛА. Какая разница, что всё было во сне? Вряд ли завтрашняя действительность будет чем-то отличаться от пережитого кошмара. Для неё весь этот ужас был вполне настоящим ещё тогда, и достаточно всего лишь зажмуриться, чтобы отчётливо представить до мельчайших подробностей то, что через несколько часов станет реальностью.
– Мне бы хотелось попросить вас кое о чём, – снова заговорил заключённый. – Я ведь имею право на последнюю просьбу? – девушка перевела на него взгляд и молча ждала, не замечая бегущим по щекам слёз. – Улыбнитесь мне, Люси. Завтра там я хочу вспомнить вашу улыбку, – Нацу протянул к ней скованные руки, и она тут же вложила в его ладони свои. Последнее, длившееся чуть дольше обычного рукопожатие. – Прощайте.
Резкий звук вызывающего охрану звонка – её собеседник снова сам нажал на кнопку. Лязг двери, шаркающие шаги. У порога мужчина на секунду остановился, обернувшись к ней, и Люси всё же сумела выполнить его просьбу, растянув губы в почти искренней улыбке. Драгнил слегка кивнул, одновременно благодаря и прощаясь, и вышел.
Она не помнила, как доехала до города и поднялась в квартиру. Последняя картинка, чётко отпечатавшаяся в её сознании в тот день – подаренный Греем на день рождения большой плюшевый слон, грустно взирающий на неё чёрными, как у оператора, глазками-пуговками.