Репортаж перед смертью

  Люси уже почти сорок минут мерила шагами асфальт перед входом в кафе «Синий пегас». Заведение давно гостеприимно открыло свои двери для посетителей, но того, кто был нужен журналистке, на рабочем месте до сих пор не наблюдалось. По какой причина Миражанна Штраус ещё не приступила к своим обязанностям за стойкой, девушке так и не удалось узнать. Щупленький парнишка, меланхолично готовящий кофе для пары посетителей, на её вопрос о платиновой блондинке только пожал плечами и абсолютно равнодушно сказал: «Да придёт, наверное», после чего, уточнив у Люси, не будет ли она что-нибудь заказывать, и получив отрицательный ответ, потерял к ней интерес, переключившись на стоящий рядом с кофе-машиной маленький телевизор. Решив не мозолить ему глаза, журналистка вернулась в свою машину, но усидеть спокойно в ней не смогла, в скором времени начав беспокойно ходить туда-сюда по тротуару и высматривая среди спешащих по своим делам прохожих девушку с длинными серебристо-белыми волосами.

После вчерашнего разговора с мисс Штраус и слов Локи о том, что сестра убитой может скрывать какую-то информацию, относящуюся к преступлению, Люси просто не находила себе места. Подобные подозрения появились у неё ещё после первой встречи с Миражанной (собственно, именно поэтому журналистка и обратилась за помощью к Стейнлизу), сейчас же это была почти уверенность. Но как заставить девушку говорить? И, самое главное, почему она молчит? Если у Миры есть доказательства причастности Драгнила к убийству, утаивать это глупо – парня уже осудили. Значит, то, что скрывает Штраус, должно, наоборот, оправдать его. Умалчивать правду в таком случае можно либо из-за личной неприязни, либо потому что девушка чего-то или кого-то боится. Второе было более вероятно, и причины у этого страха могли быть разными: от предположения, что она знает настоящего убийцу, до версии, по которой Мира сама убила сестру.

Так или иначе, но блондинка имела какое-то отношение к этому делу – на это косвенно указывал кулон, пропавший с места преступления и неизвестным образом появившийся на шее барменши. Люси, конечно же, прекрасно понимала, что раскручивать этот запутанный клубок лучше всего доверить профессионалам, но и спокойно стоять в стороне она не могла. У них осталось чуть больше суток, чтобы повлиять на судьбу одного заключённого. Поэтому уже больше получаса девушка беспокойно ходила рядом со своей машиной, прокручивая в голове заготовленные для разговора фразы.

Однако, как бы с ней не ждали встречи, Миражанна появилась совершенно неожиданно. Люси на мгновение отвернулась, в задумчивости зацепившись взглядом за проезжающий мимо ярко-красный автомобиль, а когда снова повернулась к кафе, невольно вздрогнула, увидев прямо перед собой высокую стройную девушку в вишнёвом, подчёркивающем фигуру платье. Мисс Штраус, нахмурившись, смотрела на журналистку и, когда её заметили, раздражённо спросила:

– Может, вы оставите меня, наконец, в покое? Я уже рассказала всё, что знала. Больше мне добавить нечего. Перестаньте меня преследовать, иначе я обращусь в полицию, – блондинка развернулась и, цокая каблуками, пошла по направлению к кафе. Люси, в первый момент опешившая от столь внезапной встречи, пару секунд смотрела уходящей девушке в спину, а потом, очнувшись, догнала и схватила за руку:

– Мира, подождите! – Штраус вздрогнула и отшатнулась. Журналистка поспешила отпустить её, но встала так, чтобы преградить дорогу. – Я не буду ни о чём вас спрашивать.

– Тогда зачем вы приехали?

– Я... – почему все заготовленные фразы имеют обыкновение исчезать из головы именно тогда, когда они так нужны? – Я не знаю... – действительно, зачем? Она не может, как Локи или тот же следователь Роуг Чени, задавать девушке вопросы, чтобы не лишить их, возможно, последних зацепок в этом деле. Не может ничего просить или требовать от Миражанны – Лисанна была её сестрой, и хоть в горе люди часто бывают жестоки, ей, Люси, придётся уважать чувства стоящей перед ней блондинки. Она сама прошла через подобное, и память о тех днях, когда боль была почти невыносима, до сих пор живёт в её сердце. И с годами она не становится меньше... – Мне жаль, правда, жаль. Вы лишились сестры и можете мне не верить, но я знаю, какое горе вам пришлось пережить. Потому что завтра будет десять лет, как я потеряла свою.

– Её тоже убили?

– Да. Мишель было всего девять, но я помню всё так, как будто это случилось вчера.

– Мне очень жаль, – Мира повторила её слова, выражая сочувствие, и Люси лишь кивнула головой, принимая соболезнования. – Вы ведь репортёр? Я помню, вы говорили о какой-то передаче про заключённых.

– «Репортаж перед смертью» на канале «True News».

– О чём она?

– Это интервью, – начала объяснять Люси. Она не понимала, почему вдруг Штраус заинтересовалась этим, но обрадовалась, что у них завязался хоть какой-никакой диалог. – Интервью с приговорёнными к смертной казне на электрическом стуле.

Мира чуть заметно вздрогнула и тихо, почти шёпотом спросила:

– Скажите... Это очень страшно?.. – она не договорила, но журналистка и так поняла, что имела в виду её собеседница. Недавно виденный сон вновь всплыл в памяти, заставляя холодеть ладони и учащённо биться сердце. Люси посмотрела в голубые, широко открытые глаза стоящей напротив девушки и так же тихо ответила:

– Да... – их зрительный контакт продолжался, кажется, целую вечность. И только залаявший неподалёку пёс заставил Штраус дёрнуться от неожиданности и отвести взгляд. Немного поколебавшись, она всё же спросила:

– Вы ведь виделись с... Нацу? Какой он?

– Какой? – Люси растерялась, не совсем понимая, что Мира имела в виду. – Ему трудно, но он... держится. Старается держаться. Хотя всё должно случиться завтра.

– Завтра? – Штраус резко вскинула голову. – Уже?!

Журналистка с нескрываемым удивлением посмотрела на неё:

– Разве вы не знали?

– Я... я забыла, – блондинка старательно прятала глаза, нервно теребя поясок платья. Теперь не увидеть, что она нервничает и всеми силами желает закончить разговор, мог только слепой. На её счастье, из дверей кафе выглянул давешний щуплый парнишка и, увидев Миражанну, окликнул девушку. Та буркнула извинения и поспешила уйти. Люси растерянно смотрела ей вслед. Забыла? Что вообще происходит с этой девушкой? То она впадает в истерику от одного имени убийцы своей сестры, то забывает дату казни. Сама журналистка до сих пор помнила не только число, но и почти всё, что происходило в тот день. Помнила, как стучал по стеклу дождь, как горчил на языке любимый грейпфрутовый сок, как хмурился отец, стоя у входной двери. Родители не сказали ей, но она прекрасно знала, куда и зачем они едут. С тех пор девушка ненавидела запах лаванды – именно так пахло от мамы в этот день, который она помнила лучше, чем тот, в который хоронили Мишель. А мисс Штраус...

Нет, Люси её не осуждала, она просто не понимала. Наверное, поэтому журналистка и не стала догонять Миражанну: что она могла ещё сказать ей, кроме того, что уже было сказано? Ни-че-го. Все слова внезапно закончились под тяжестью собственных воспоминаний и осознания того, что все её усилия были напрасны. Если Локи тоже ничего не сможет сделать... Нет, отдернула себя Люси, она не имеет права сдаваться, даже мысленно – ради того, кому так опрометчиво дала надежду.

Однако с каждым часом уверенность становилась всё меньше. Медленно таяла, как горка сливочного мороженого в стеклянной креманке, которое она заказала в первом подвернувшемся кафе. После разговора с Мирой Люси не смогла заставить себя поехать на работу, несмотря на то, что новый материал к её отъезду, как она планировала, не был готов. Сейчас все мысли занимал Нацу Драгнил, и девушке не хотелось ни видеть на экране чужое лицо, ни слушать другую историю. В конце концов, у неё ещё будет три дня. Хотя начальство и устроило ей небольшой «отпуск», она не собиралась задерживаться дома дольше обычного.

Дом... Увы, деревянное двухэтажное строение под черепичной крышей с вечными клумбами пряно пахнущих флоксов и баскетбольной площадкой на заднем дворе давно утратило этот статус, став не более чем пунктом назначения, к которому раз в год мчалась её машина, накручивая на спидометре серые километры дороги. Да, она помнила вкус черничного пирога, который пекла мама по выходным. И сильный с мороза аромат новогодней ёлки, что сердито колола пальцы тонкими жёсткими иголками, когда они с сестрой осторожно, едва дыша, развешивали по веткам прозрачные стеклянные шарики. Она могла услышать, стоило ей закрыть глаза, глухие, размеренные удары мяча по мягкому покрытию и папин голос, насмешливо подзадоривающий: «Ну, что, Лю? Дать тебе фору в пару очков?». Всё это было – яркое, живое, правдивое, настоящее. До смерти Мишель.

А потом осталась только ложь: в маминой улыбке при разговоре со знакомыми («Смерть дочери – тяжкое испытание, но вера поддерживает нас»), в уголках отцовских глаз («Я устал сегодня, Лю, сыграем в выходные»), в их чинных семейных ужинах, в походах в церковь по воскресеньям. В каждом движении, слове, взгляде. Люси задыхалась в этой атмосфере каждодневного обмана. Никто из них не говорил о произошедшем, не плакал, не смотрел рисунки Мишель, убранные вместе с остальными вещами на чердак. После первой годовщины отец снял со стены её фотографию: «Так надо, Лю. Маме очень больно смотреть на снимок. Ты же понимаешь?». Нет, она не понимала. Не хотела, не могла мириться с тем, что миссис Хартфилия просто вычеркнула из их жизни даже такую память о смешливой курносой девчонке с двумя соломенными косичками. Но выиграть эту войну в одиночку было невозможно.

Нет, отец не принимал сторону матери, он просто молчал. Собираясь на казнь человека, убившего его дочь, поднимаясь по лестнице на чердак с коробками в руках, отвозя соседскому мальчишке новенький велосипед Мишель, снимая фотографию... Господин Хартфилий не сказал ни слова даже тогда, когда Лейла, услышав крики Люси, вошла в гостиную и, недовольно пождав губы, дала дочери пощечину. И лишь гораздо позже, пожив вдалеке от ставших ненавистными стен, глотнув новых, «взрослых» проблем, она смогла понять отца.

Смерть Мишель не просто лишила её родителей дочери, но и разрушила то, что когда-то было крепкой и дружной семьёй. Вместо того, чтобы помочь друг другу, каждый из супругов переживал свалившееся на них горе в одиночку, спасаясь от боли так, как умел: мать – за внешней благопристойностью и строгостью, отец – в молчании и покорности судьбе. Холодность матери задевала, коверкала душу и заставляла Люси искать спасение и поддержку у того, кто всегда был ей ближе, но теперь не мог помочь. Внешне мужественный и уверенный в себе человек, перед лицом столь жестокого испытания Джудо Хартфилий оказался внутренне слаб и беспомощен. В отличие от своей жены, женщины властной и менее эмоциональной от природы, да к тому же обратившейся за поддержкой к религии, глава семейства не нашёл в себе силы (а, может, и желания) противостоять ударам судьбы. Он безропотно покорился воли супруги и поплыл по течению, отгородившись от столь жестокого к нему мира любимыми книгами. Тогда, отчаянно нуждающаяся в помощи, Люси не могла этого понять и простить. И только переступив порог дома и оказавшись от него за несколько десятков километров, девушка осознала всю тяжесть положения отца: она, в отличие от Джудо, имела возможность покинуть это полное скорби и отчаяния место, ему же придётся прожить здесь до конца своих дней.

Телефонный звонок выдернул девушку из воспоминаний прошлого. Едва увидев высветившийся на табло номер, она дрожащей рукой нажала на зеленую кнопку и поднесла аппарат к уху.

– Люси, – голос Стейнлиза был тихий и надтреснутый, словно он говорил через силу. – Мне очень жаль. Прокурор отказался заново открывать дело Драгнила. Придётся действовать через судью, который вёл процесс, но его сейчас нет в городе, а телефон недоступен. Я буду пытаться дозвониться до него в течение оставшегося времени, но...

– Я поняла... – она не маленькая и вполне способна понять столь очевидные вещи. Они проиграли. – Спасибо, Локи. За всё спасибо... – девушка судорожно выдохнула и сбросила звонок. Посидела пару минут, закрыв лицо руками, и снова потянулась к телефону, чувствуя, как дрожат пальцы, пока она набирала номер. Её ждал ещё один неприятный разговор.

***

Она медленно шла по коридору, вздрагивая от малейшего шороха и пряча от попадающихся навстречу людей глаза. Приехать сюда было чистым безумием, но её словно кто-то толкал в спину. Впрочем, как и всегда, когда дело касалось Его. И судьба, словно смеясь над её жалкими попытками вырваться из того сладкого кошмара, в котором она жила уже несколько лет, делала всё, чтобы связывающие девушку путы лишь сильнее затягивались вокруг неё. Как и сегодня... Она надеялась, что встреча по какой-то причине не состоится, но уже меньше, чем через час сидела перед тем, кого, думала, уже никогда больше не увидит.

Он молчал и, чуть склонив голову на бок, смотрел на неё. Прямо в глаза. Так, как только Он это умеет: пристально, спокойно, с чувством осознанного и неоспоримого превосходства – как хозяин смотрит на свою собственность. Она и была Его собственностью, всегда, с первого мгновения их встречи. Так решил Он, и у неё не нашлось сил, чтобы противостоять Ему. И уже не будет.

– Я... – голос сорвался, руки затряслись, и она со всей силы вцепилась холодеющими пальцами в сумочку. Воздуха стало катастрофически не хватать, но под Его взглядом невозможно было вздохнуть полной грудью. Оставалось только дышать быстро и коротко, как собака, чувствуя резь в глазах от закипавших слёз.

– Ты ведь знаешь, что нужно делать, детка? – сидевший напротив нарушил, наконец, молчание, и от этого вопроса, и слова, которым Он назвал её, и Его голоса всё сжалось внутри, словно кто-то завязал внутренности в горячий, тугой узел.

– Да... Да, я сделаю... – выдохнула почти не слышно. Но Он услышал. По губам пробежала улыбка:

– Не разочаруй меня, – медленно поднялся и пошёл к двери, сильный и грациозный, как дикий зверь. И такой же опасный, даже здесь, даже сейчас. Она не осмелится ослушаться Его. Он слишком глубоко запустил в её душу свои когти. Если бы она не приехала, у неё ещё оставался бы шанс вырваться на свободу. Теперь это уже невозможно...