Феникс [Vlad Kuertov]

Я посмотрела на него, стараясь не выдать, насколько меня выбивает из колеи эта информация.

— А склад... тоже ты подстроил? — спросила я, голос срывался. — Но в чём смысл давать улики на самого себя?! Или... этим ты втянул меня ещё глубже?

Он тяжело вздохнул, глядя в пол, затем тихо ответил:
— Это не я. Это «Белые волки».

«Белые волки»... Я совсем забыла про них, погрузившись в мир Влада, в «Феникс».

— Подожди... — я прищурилась, пытаясь сложить пазл, — то есть они хотели помочь мне, дав улики на тебя, но при этом пытались убить? Я не верю тебе.

Влад поднял глаза, устало посмотрел на меня и сказал:

— Документы и правда оставили они. Но всё остальное... — он сделал паузу, — моих рук дело. Очевидно, что они следили за тобой в тот день и увидев нас вместе... В общем, теперь ты для них мишень. Женщина их врага.

В моём горле пересохло. Мир, который казался таким простым — враги с двух сторон, — вдруг превратился в сплетение предательств и лжи.

Я смотрела на него, не отпуская глаз, и снова задала вопрос, словно пытаясь вырвать правду силой:

— Спрашиваю ещё раз... Ты Феникс?

Он на мгновение опустил взгляд, а когда поднял, ответ был тихим и твердым:

— Нет.

Сердце сжалось, и вдруг слёзы хлынули сами — без предупреждения, без остановки. Всё, что сдерживала внутри, вырвалось наружу — усталость, боль, обида.

Влад осторожно подошёл ко мне, опустился на колени, обнял за плечи.

— Всё будет хорошо, — тихо сказал он, стараясь успокоить меня. — Ты не одна.

Я дрожала в его руках, чувствуя, что, несмотря на все предательства и лжи, в этот момент мы были просто людьми, которые боялись потерять друг друга.

— Зачем тогда всё это? — прошептала я, чуть отстраняясь, чтобы посмотреть ему в глаза. — Зачем эта вся игра, эти угрозы, обман?

Влад вздохнул, глядя на меня с какой-то усталой тяжестью.

— Потому что в нашем мире иначе нельзя, — сказал он. — Здесь нет места честности, если хочешь выжить. Я хотел защитить тебя... хоть и неправильно.

Я ощутила, как злость снова вспыхивает, но теперь в ней была и жалость.

— Ты пытался сделать меня своей, — сказала я тихо, — но ты забыл, что свобода — не игрушка.

Он кивнул.

Мы молчали. Между нами висела та самая зыбкая грань — между доверием и предательством, между любовью и болью.

— Что будешь делать? — наконец спросил он.

Я посмотрела на него, голос дрожал от накопившейся усталости и обиды:
— Влад, если ты вновь соврал мне, то...

Он не дал мне закончить. Серьёзно, с той тихой угрозой, что пробирала до костей, перебил:

— То ты убьёшь меня.

Мы замерли, и воздух в комнате стал таким плотным, что казалось — можно разрезать ножом.

В этих словах было столько правды, боли и страха — больше, чем в любых объяснениях.

Я с трудом подняла глаза на него, мои зрачки блестели от невыплаканных слёз, голос дрожал от подавленной боли и усталости:

— Ты не выпустишь меня отсюда?

Он посмотрел на меня с печальной улыбкой, в его взгляде мелькнула усталость и какая-то мягкость, будто он тоже устал от этой бесконечной борьбы. Но всё же, медленно покачал головой, отвечая молчаливым «нет».

В комнате повисла тягучая тишина, и только тихое потрескивание огня в камине нарушало мёртвую атмосферу. Я почувствовала, как холод пробирает к костям, хотя в воздухе было тепло. Всё вокруг казалось расплывчатым, словно я погрузилась в сон, из которого нет выхода.

Медленно я укуталась в одеяло, ощущая, как оно сжимает меня — словно напоминание о тех цепях, что держали меня в этом замкнутом пространстве. Я опустилась обратно на подушку, мышцы расслабились, но сердце продолжало колотиться с болью, словно оно вот-вот разорвётся.

Я слушала, как за окнами играют первые лучи утра, но внутри меня царила ночь — глубокая, беззвёздная и холодная. В груди навис груз бессилия, осознания того, что свобода стала лишь призрачной мечтой.

И в этой тишине я поняла: я не могу больше полагаться на обещания и слова. Мне нужно найти свой путь — даже если для этого придётся пройти через огонь и воду.

Я долго молчала, глядя в одну точку, словно пыталась вырваться из собственного тела, вернуться в жизнь до всего этого ада. Потом, совсем тихо, почти шёпотом, сказала:

— Я хочу увидеть маму и папу.

Влад замер. Его спина напряглась, будто он уже знал, что я попрошу именно это. Он медленно обернулся, и в его голосе прозвучала странная смесь сожаления и раздражения:

— Ты же знаешь, что будет, если твой отец увидит меня.

Я посмотрела на него, взгляд потухший, уставший, но в нём всё ещё тлела просьба, почти детская:

— Отвези меня к ним... хоть на день. Мне нужно это. Пожалуйста.

Он смотрел на меня какое-то время, молча. Лицо его оставалось непроницаемым. И потом — холодно, отчётливо:

— Нет.

Одно короткое слово. Как удар. Как приговор.

Он развернулся и вышел, не сказав больше ни слова, даже не обернувшись. Просто исчез за дверью, оставив за собой глухую тишину.

Я сидела на постели, сжав одеяло пальцами до побелевших костяшек. И только когда за ним захлопнулась дверь, позволила себе дрожать.

Слёзы покатились по щекам беззвучно, медленно. Не от гнева. От боли, от чувства потери — не только семьи, но и себя. Я плакала тихо, как ребёнок, которому пообещали — и не сдержали.

И в этом плаче была не слабость. Была попытка вспомнить, что я человек. Что у меня всё ещё есть дом. Или был.