Феникс [Vlad Kuertov]

Водитель не сказал ни слова, когда я села в машину, не обернулся, не уточнил адрес — просто повёз. Папа всё устроил за считаные минуты, как и обещал. А я сидела сзади, прижимая к себе сумку, и пыталась понять, правильно ли сделала, втянув его в это.

Когда мы свернули на частную территорию, шлагбаум поднялся сам. Двор охраняли двое мужчин в форме — не просто телохранители, они были из «тех». Из тех, кто работает неофициально. Папа не любил рисковать.

Двор дома выглядел, как всегда, безупречно: симметричные деревья, гранитная крошка, глухой металлический забор с камерами по углам. Безопасность у отца всегда стояла на первом месте. Особенно после истории с налоговой — ту он выиграл, но стал вдвое осторожнее.

Машина плавно остановилась у лестницы, а дверь открыл один из телохранителей. Он ничего не сказал, просто кивнул. Всё было слишком правильно.

Слишком спокойно.

Отец уже ждал в холле. Прямой, уверенный, сдержанный, как всегда. Его лицо не выражало ни гнева, ни тревоги — только хладнокровную сосредоточенность. Именно это меня и пугало: он не спрашивал, что случилось. Он знал. он стоял в безупречно выглаженной рубашке, с тем самым взглядом, от которого когда-то дрожали вице-президенты его корпорации. Но сейчас в этом взгляде была тревога. Не страх — он никогда не боялся. Но беспокойство за меня — редкое чувство, которое он не всегда умел прятать.

— Привет, милая, — сказал он, подходя ближе. — Ты выглядишь... не очень.

— А ты, как обычно, дипломатичен, — усмехнулась я, обнимая его. Его руки были крепкими, уверенными, как будто он мог удержать не только меня, но и всё, что было готово рухнуть на мою голову.

Он провёл меня в кабинет. Тяжёлые шторы были закрыты, лампы горели тёплым светом. На столе уже стояли два бокала и бутылка виски — его способ сказать: мы будем говорить серьёзно, но спокойно.

Я села, он налил нам по бокалу и только тогда произнёс:

— Значит, ты всё-таки решила копнуть под «Феникс».

Я застыла.

— Ты... знал?

Он усмехнулся — не злобно, не с сарказмом. Скорее с какой-то усталостью.

— Амелия, месяц назад ты соврала нам. Сказала, что это был пьяный идиот в баре, что всё под контролем. Но ты забыла, с кем говоришь. Я проверил. Уже тогда.

Я уставилась в стакан, не зная, что сказать. Лёд медленно таял.

— И ты ничего не сказал? — выдохнула я.

— А что я должен был сказать? «Доченька, ты наступила на горло самому опасному кластеру в тени нашего рынка»? — он сделал глоток и поставил стакан на подставку. — Это не так работает, Амелия. Я знал, что ты не отступишь. Тебе нужно было дойти до этой точки самой.

— Но ты всё это время... молчал?

— Наблюдал. Держал на контроле. — Он смотрел на меня внимательно. — Как и сейчас.

В его взгляде не было ни страха, ни паники. Только расчёт. И в этом расчёте было что-то тревожное.

— Ты ведь знал не толькоо них, — медленно проговорила я. — Ты знал больше. Намного больше.

Он не ответил сразу. Подошёл к окну, раздвинул штору, посмотрел на глухой сад. Затем, всё так же спиной ко мне, сказал:

— Иногда, чтобы оставаться чистым, нужно запачкаться. Только тогда можно контролировать, кто и где проливает грязь. Я никогда не был наивным, Амелия. И ты — тоже не будь.

— Ты работал с ними? — спросила я. Голос дрожал. Внутри всё рушилось.

Он обернулся. Его лицо было всё таким же спокойным.

— Я не дам тебе погибнуть. Ни от них, ни из-за своих иллюзий.

— Это не ответ.

— Его и не будет, — сказал он жёстко. — Потому что есть вещи, о которых ты лучше не будешь знать. Даже если тебе кажется, что ты готова.

Он сделал шаг ко мне, положил руку на спинку кресла, приблизился:

— Я не враг тебе, Амелия. Но и не твоя исповедь. Я твой отец. И если ты собираешься продолжать войну с «Фениксом» — знай: ты идёшь против системы, которая существует не первый год. И я не позволю тебе сделать это вслепую. Но и не расскажу всего. Не сейчас.

— Почему?

— Потому что ты всё ещё слишком честная, — он выпрямился. — А честность — опасна, если ты не знаешь, кому и когда её позволять.

Мы замолчали.

Теперь я знала: он знал. Всегда знал. Но не потому, что хотел помочь — потому что хотел контролировать. И если он когда-то работал с «Фениксом»... значит, у него свои причины. И, возможно, свои слабые места.

Он молчал долго, разглядывая меня так, будто впервые видел. Я старалась удержать его взгляд, но ощущала, как под кожей поднимается тепло, а руки становятся слишком заметными — неуютными, как будто я перестала быть хозяйкой собственного тела.
И тогда он сказал:

— Зачем ты вчера каталась с Павлющиком?

Вопрос прозвучал просто. Ни давления, ни обвинения. Но от этого стало только хуже.

Я опустила взгляд. Сначала на свои колени, потом — в бокал с виски. Лёд в нём почти растаял. Словно ускользающее время. Я чувствовала, как щеки заливает жар. Проклятый румянец — он всегда выдавал меня в моменты, когда я хотела оставаться спокойной.

— Я... — начала я, но не закончила. Подбирала слова. — Он сам предложил. Сказал, хочет извиниться. Поговорить. Было поздно, и... я согласилась.

Отец чуть приподнял бровь.

— Прокатиться за город — чтобы извиниться?

Я смотрела в сторону. Даже не в окно — просто в темноту между мебелью и стеной. Там, где не было его глаз. Я не могла признаться, что чувствовала к Павлющику не только тревогу. Что в какой-то момент мне стало интересно, что у него в голове, не как у объекта расследования, а... просто. Как у человека. Как у мужчины.

— Он рассказывал... про звёзды, — выдохнула я, как будто это что-то объясняло.

Отец откинулся на спинку кресла. На лице по-прежнему не было явного осуждения, но в глазах появился тот самый холод — сухой аналитический блеск, который он включал на переговорах с партнёрами, когда понимал, что те начали лгать.

— Амелия, — спокойно сказал он, — Влад Павлющик не тот человек, с которым стоит смотреть на звёзды. Он не романтик. Он игрок. Хищник. Всё, что он делает — ради результата.

Я кивнула, всё ещё не в силах поднять глаза.

— Я знаю, — прошептала я. — Но если я хочу понять, кто он...

— Только не перепутай наблюдение с вовлечением, — его голос стал тише, почти сухим. — Тень тоже может увлечься светом. Только она всегда остаётся позади.

Я закрыла глаза. Слова были резкими, но справедливыми. Он знал, как действуют такие люди. И, возможно, знал, насколько опасным может быть любой шаг, который кажется слишком личным.

Но я не могла признаться — ни ему, ни себе — что вчера, в темноте, наедине, под звёздным небом, я хотя бы на миг почувствовала, что Влад может быть не только частью моего расследования.

Что-то во мне всё ещё хотело верить в человечность. Даже там, где давно не осталось ничего человеческого.