38. Ложь обжигает
Слова Сони повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как дым после взрыва. Вася застыла, её слезы внезапно иссякли, уступив место полному, оглушающему недоумению. Она снова уставилась на фотографию, всматриваясь в детали, которые раньше утонули в волне шока и боли.
— Но... это же твои глаза... — прошептала она, и голос её дрожал, словно тонкое стекло. — И родинка... здесь, на шее...
Кульгавая мягко взяла телефон из её дрожащих пальцев. Она увеличила изображение, её собственное лицо расплылось в пикселях.
— Смотри внимательнее, Вась. Да, глаза похожи. Но брови — чуть другой изгиб. И родинка... — она провела пальцем по своей шее, где была крошечная, едва заметная точка. — У меня она чуть выше. А у этой... девушки — чуть ниже. И губы... Видишь? В уголке шрамчик маленький. У меня его нет.
Она говорила тихо, методично, как следователь, разбирающий улики. Каждое её слово было гвоздём, вбиваемым в гроб нелепой, чудовищной ошибки. В груди Василисы что-то сжималось и разжималось — дикая, пьянящая надежда боролась с остатками леденящего ужаса.
— Но кто... зачем?.. — она не могла собрать мысли в кучу. Мир, который только что рухнул, теперь пытался собраться обратно, но кусочки не стыковались.
Кульгавая положила телефон и взяла её лицо в свои ладони. Её пальцы были тёплыми и твёрдыми.
— Кто не знаю. Зачем-чтобы сделать нам больно. Чтобы нас разрушить. — В её глазах горел холодный огонь. — И знаешь что? У них ничего не вышло.
Она прижала лоб к Васиному, закрыв глаза. Их дыхание смешалось, неровное, прерывистое у Романовой и намеренно ровное, успокаивающее у Сони.
— Прости, — выдохнула Вася, и её голос сорвался на детский, беспомощный шёпот. — Я... я сразу поверила... Я даже не подумала...
— Тсс, — Соня легонько провела большими пальцами по её мокрым щекам. — Не извиняйся. Если бы мне прислали такое с тобой... я, наверное, школу бы снесла. — Она попыталась пошутить, но в голосе слышалась неподдельная дрожь.
Они сидели так несколько минут, просто дыша друг другом. Адреналин постепенно отступал, оставляя после себя пустоту и лёгкую дрожь в коленях. Василиса вдруг почувствовала страшную усталость, будто её избили.
— Я так испугалась, — призналась она, впервые за весь вечер обнимая Соню первой, впиваясь пальцами в её спину, словно боясь, что её унесёт течением. — Мне показалось, что всё... всё кончено.
Кульгавая крепче прижала её к себе, её губы коснулись Васиного виска.
— Ничего не кончено. Никогда не кончится. — Она говорила это с такой непоколебимой уверенностью, что Вася почти поверила. — Мы найдём этого урода вместе.
Она отстранилась, и в её глазах Вася увидела не просто обиду, а яростную, хищную решимость. Это была не та Сонечка, что ласково перебирала её волосы. Это была Кульгавая. Та, что готова разорвать любого, кто посмеет причинить боль ей или её Ромашке.
— А сейчас, — Соня взяла её за руку и потянула к ванной, — ты пойдёшь умоешься. Потом я сделаю тебе какао. С зефирками. И мы будем смотреть тот дурацкий сериал, который ты любишь.
Её голос снова стал мягким, тёплым, хозяйским. Она вела себя так, будто только что не стояла на краю пропасти. И в этой её силе, в этой способности брать ситуацию под контроль, Вася наконец нашла точку опоры. Она позволила себя вести, чувствуя, как ледяной ком в груди понемногу тает, сменяясь слабой, но живительной теплотой.
Они ещё долго сидели потом на кухне, обнявшись, над остывающими кружками. И хотя тень от полученных фотографий ещё витала в комнате, она уже не казалась такой огромной и всепоглощающей. Потому что они были вместе. А вместе они были сильнее любой лжи, которая могла их обжечь