Обожженные ложью

Мама снова уехала в недельную командировку, оставив квартиру на попечение Васи. Но на этот раз в воздухе витало не одиночество, а тихая уверенность — Евгения, всей душой привязавшаяся к Соне, спокойно доверила ей заботу о дочери.

После той неприятной встречи в парке Романова чувствовала навязчивую потребность в близости, в подтверждении того, что они — это они, а прошлое осталось далеко позади. Едва переступив порог квартиры и захлопнув дверь, она оказалась прижатой к ней спиной. Губы Сони нашли её губы в порывистом, почти отчаянном поцелуе.

Сначала это было нежно — лишь лёгкое, вопрошающее прикосновение, сродни вздоху. Но уже через мгновение в нём проснулся голод, долго сдерживаемая жажда. Поцелуй стал глубже, властнее, губы Кульгавой двигались настойчиво, но с какой-то бережной уверенностью, словно она заново узнавала вкус Романовой, впитывая его, пытаясь раствориться в нём. Её руки вцепились в складки Васиной куртки, притягивая её ещё ближе, стирая последние крохи расстояния между ними.

Они, не разрывая объятий, едва не спотыкаясь, переместились в комнату. Соня мягко, но уверенно повалила Васю на кровать, нависнув над ней, опираясь на руки. Её взгляд, тёмный и бездонный, был полон такого обожания и благоговения, что у Ромашки перехватило дыхание.

Кульгавая склонилась и начала целовать её лицо — сначала веки, смыкая их своими губами, словно желая подарить покой, затем виски, где стучала кровь, сбежавшийся кончик носа, и, наконец, снова губы — долго, сладко, заставляя мир сузиться до точки их соприкосновения. Её губы спустились ниже, оставляя влажный, горячий след на шее, в том месте, где пульс бился бешеным ритмом. Зубы слегка задели кожу, заставив Васю вздрогнуть и тихо застонать. Движения Сони замедлились, когда она добралась до ключиц, целуя каждую косточку с почти религиозным трепетом.

И вдруг она замерла, оторвавшись на несколько сантиметров. Её грудь тяжело вздымалась.

— Вась... — её голос прозвучал хрипло, срываясь от переизбытка чувств.

— Что? — выдохнула Романова, не в силах оторвать от неё затуманенного взгляда.

— У тебя... у тебя когда-нибудь было? — в её глазах читалась не тревога, а огромная, всепоглощающая забота.

— Нет, Сонь, не было, — прошептала Вася, и густой румянец залил её щёки, шею, грудь.

Кульгавая сделала глубокий вдох, её пальцы нежно погладили Васины виски.

— Ты хочешь этого? Со мной? Я не тороплю тебя. Мы можем остановиться прямо сейчас, и для меня это ничего не изменит. Всё решишь ты.

Но Васино сердце уже дало ответ раньше, чем успели прозвучать слова.

— Хочу, — это вырвалось у неё резко, громко, почти по-детски прямо, и от этой внезапной искренности они обе тихо рассмеялись, и остатки смущения рассеялись, уступив место тёплому, доверительному ожиданию.

Соня медленно склонилась и вновь поцеловала её. На этот раз поцелуй был другим — нежным, но безгранично глубоким. Кончик её языка ласково коснулся рта, спрашивая разрешения, и, получив его, проскользнул внутрь, не спеша, дразня и изучая. Вася ответила робким движением, и тихий стон вырвался из её груди, потерянный где-то между их слившимися губами.

— Уверена? — Софья прошептала прямо в её губы, их дыхание сплелось воедино, горячее и сладкое.

— Да, — просто дышала Романова, и этого было достаточно.

Кульгавая снова целовала её губы, но теперь в её движениях появилась новая, трепетная уверенность. Она нежно прикусила Васину нижнюю губу, заставив её вздрогнуть от нового, приятного ощущения.

Всё её существо было сосредоточено на любимой. Каждое прикосновение было выверено, каждое движение продумано и осторожно. Когда её пальцы, тёплые и чуть шершавые, медленно скользнули под край футболки, коснувшись кожи на животе, она замерла, ловя реакцию. Вася ахнула, её тело выгнулось в ответ на это простое, но такое интимное прикосновение.

— Всё хорошо? — шёпот Сони был похож на ласку.

— Да... просто... я никогда... — слова терялись, превращаясь в прерывистое дыхание.

— Я знаю. Я здесь.

Пальцы Кульгавой двигались с невероятной нежностью, исследуя каждый сантиметр кожи, как будто она боялась пропустить что-то важное, боялась причинить малейшую боль. Её ладони скользили по бокам, рёбрам, чуть дрожа от сдерживаемых эмоций. Она постоянно смотрела в глаза Романовой, читая в них каждую эмоцию — удивление, робость, зарождающееся наслаждение.

Для Васи мир распался на осколки ощущений. Губы любимой девушки на её коже. Тепло её рук. Тихое, ободряющее бормотание, которое она слышала где-то очень близко. Это была не просто физическая близость. Это было падение в бездну, но с полной уверенностью, что на дне тебя поймают. Это была полная уязвимость и абсолютное доверие. Каждое новое прикосновение было открытием, каждое движение — молчаливым вопросом и таким же тихим ответом.

Она закрыла глаза, позволив чувствам захлестнуть себя с головой, и в этом водовороте была лишь одна неизменная точка опоры — Соня. Её Соня. Которая в этот момент была нежной, терпеливой и бесконечно любящей, дарящей не просто первый опыт, а первую главу их общей, новой истории.

Соня с невероятной, почти священной бережностью снимала с Васи каждую вещь, её движения были лишены всякой торопливости. Касания её пальцев были такими лёгкими и трепетными, будто она разворачивала самый драгоценный подарок в своей жизни, боясь повредить хрупкую упаковку. Каждый сантиметр обнажающейся кожи она встречала горячим дыханием и благоговейным взглядом, словно перед ней открывалось нечто прекрасное и непостижимое.

Софья опустилась ниже, и её губы, горячие и влажные, начали свой неторопливый путь по напряжённой коже бёдер. Каждый поцелуй, каждый нежный укус был наполнен таким обожанием, что у Ромашки перехватывало дыхание. Из её груди вырывались тихие, прерывистые стоны, больше похожие на мольбы — она тонула в водовороте новых, ослепительных ощущений, цепляясь за простыни, чтобы не улететь совсем.

Когда же тёплый, уверенный язык Кульгавой коснулся самой сокровенной, трепетной части её, Вася вздрогнула всем телом, издав глухой, сдавленный стон. Её бёдра непроизвольно дёрнулись, но руки Сони мягко, но настойчиво удержали их, её ладони нежно поглаживали горящую кожу, успокаивая и ободряя одновременно.

Кульгавая ласкала Василису языком с мастерством, которого Романова никогда не могла бы предположить — то медленно и плавно, то быстрее и настойчивее, находя те ритмы, что заставляли Васино тело выгибаться в немом экстазе. Каждое движение было продуманным и посвящённым только ей, только её удовольствию.

Затем последовало нечто новое. Осторожно, с замиранием сердца, Соня аккуратно, с бесконечной нежностью ввела в девушку сначала один палец, давая телу привыкнуть к новому чувству наполненности. Вася замерла, её глаза широко распахнулись, в них читалась и тень испуга, и море доверия. Уловив её взгляд, Кульгавая замерла, и в её глазах был немой вопрос. Вася, не в силах вымолвить слова, лишь кивнула, и её пальцы вцепились в плечи девушки.

Вскоре последовал второй палец, и Софья начала двигаться внутри неё с такой бережной медлительностью, что слёзы навернулись на глаза Романовой — не от боли, а от нежности и щемящей полноты чувств. Каждое движение было выверено, подстроено под её дыхание, под содрогания тела. Вася стонала, закинув голову назад, её тело пело дрожало.

Внезапно охваченная волной стеснения от собственных громких звуков, Вася прикусила собственную руку, пытаясь заглушить стоны. Но Кульгавая мгновенно остановилась, её лицо выразило лёгкую тревогу.

— Нет, — её голос прозвучал хрипло, но твёрдо. Она мягко высвободила Васину руку из зубов. — Хочу слышать тебя. Хочу слышать, как ты сладко стонешь. Только для меня.

Её слова, полные  собственничества и обожания, сняли последние оковы стыдливости. Вася покорно расслабилась, и новый стон, уже громкий, чистый и беззастенчивый, вырвался из самой глубины её души. Он звучал как признание, как молитва, как самая искренняя благодарность.

Услышав это, Соня улыбнулась — счастливо, победоносно — и продолжила своё нежное, методичное движение, теперь уже под аккомпанемент открытого, прекрасного звука  наслаждения. В этой музыке их тел и голосов не было места прошлому и страхам — было только настоящее, полное жаркого доверия и всепоглощающей близости.