Обожженные ложью

Субботний воздух парка был необычайно теплым. Похоже природа совсем забыла о том, что сейчас зима Солнце ласково пригревало спины, а где-то вдалеке доносился смех детей. Идиллия. Совершенная, хрупкая, почти что нарисованная.

Вася, смеясь, пыталась удержать растаявшее мороженое, капли которого упрямо стекали ей на пальцы. Соня, ухмыляясь, вытирала их платочком с таким видом, будто совершала важнейшее в мире дело.

— Ты вся в клубнике, Ромашка, — её голос был бархатным, полным нежности. — Совсем ребёнок.

— А ты моя нянька, — парировала Василиса, тыча ей в нос липким пальцем.

Они устроились на скамейке под раскидистым клёном, покрывшийся небольшим слоем снега, и Романова пристроилась головой на Сонином плече, закрыв глаза. В этот момент мир сузился до точки: до биения двух сердец, до тепла кожи. Она почти что дремала, убаюканная этим покоем, как вдруг...

— О, боже! Сонька? Настоящая?

Голос прозвучал слишком громко, слишком слащаво-восторженно для этого тихого уголка. Вася вздрогнула и открыла глаза.

Перед ними стояла девушка. Высокая, спортивная, с идеально уложенными каштановыми волосами и вызывающе яркой помадой на губах. Её узкие глаза скользнули по Васе с мгновенной, безошибочной оценкой и тут же вернулись к Соне, заигравши знакомым, хищным блеском.

Кульгавая застыла. Её рука, только что нежно перебирающая Васины волосы, внезапно окаменела. Вася почувствовала, как напряглись все мышцы под её щекой.

— Катя, — произнесла Соня, и в этом одном слове прозвучала целая гамма эмоций: удивление, досада, и... что-то ещё, что заставило сердце Романовой сжаться ледяным комом.

— Сколько лет, сколько зим! — Катя сделала шаг вперёд, её парфюм — тяжёлый, цветочно-мускусный — ударил в нос, перебивая все запахи. — Ты совсем пропала, а я тут как раз вспоминала наши эпизоды. — Она многозначительно прикусила губу, бросая взгляд на Василису, будто приглашая её в некий закрытый клуб, куда у той не было доступа. — Помнишь, как мы тогда на крыше. Никто нас найти не мог целую вечность.

Вася почувствовала, как по её спине побежали мурашки. Она медленно выпрямилась, отодвинулась от Кульгавой, стараясь сделать лицо невозмутимым, но внутри всё оборвалось и полетело в бездну.
«Эпизоды». «На крыше». «Целую вечность».
Слова, как отравленные иглы, впивались в самое сердце.

Соня молчала. Слишком долго. Её взгляд был прикован к Кате, но выражение лица было нечитаемым. Василиса видела, как сжались её челюсти. Эта пауза длилась всего несколько секунд, но для Романовой они растянулись в вечность.
Внутри всё кричало: «Скажи что-нибудь! Останови её! Посмотри на меня!»

— Катя, это... — наконец начала Легавая, но голос её звучал глухо, не её собственный.

— Ой, да я всё понимаю, — Катя махнула рукой, снова перебивая. Её взгляд снова скользнул по Васе, на этот раз с открытой снисходительной жалостью. — Новые увлечения. Мило. Ну не буду мешать вашим девичьим посиделкам. — Она сделала паузу, давая словам повиснуть в воздухе. — Сонь, созвонимся? Обо многом потрещать надо.

И, бросив последний многообещающий взгляд, она развернулась и ушла, оставив за собой шлейф тяжёлого запаха и гробовую тишину.

Воздух вокруг сгустился, стал вязким и давящим. Вася не смотрела на Соню. Она уставилась на свои пальцы, испачканные липкой розовой клубникой. Внутри всё застыло. Не было даже боли — лишь пустота и леденящий ужас от той тишины, что последовала за словами Кати.

— Вась... — Софья наконец повернулась к ней. Её рука осторожно потянулась, чтобы коснуться её плеча.

Романова дёрнулась, отстраняясь. Она подняла на неё глаза, и в них читалась такая беззащитная, животная боль, что Соня ахнула.

— Она... это одна из тех... интрижек? — голос Романовой дрожал, срываясь на шёпот. Она ненавидела себя за эту дрожь, за эти слёзы, которые предательски выступили на глазах.

— Вася, послушай... — Кульгавая попыталась снова заговорить, её лицо исказилось от муки.

— Почему ты молчала? — вырвалось у Васи, громче, чем она планировала. — Ты блять просто... смотрела? Я ждала... Я не знаю, чего я ждала. Что ты скажешь. Что рассмеёшься. Что обнимешь меня и скажешь, что это просто бред. А ты... ты просто молчала.

Слёзы, наконец, потекли по её щекам, горячие и безостановочные. Все старые демоны, все страхи и неуверенность поднялись из глубин души, затопив её собой.
В голове крутилось множество разных мыслей.

«Она такая вся из себя... уверенная. А я... я просто я. С моими морожеными и глупыми шутками. Она знает другую Соню. Ту, что на крышах. А я... я что? Надоела уже?»

Кульгавая смотрела на неё, и её собственные глаза наполнялись влагой. Она не пыталась больше прикоснуться, просто сидела, сгорбившись, будто приняв на себя весь этот удар.

— Блять..прости, — выдохнула она, и это было похоже на стон. — Я..я опешила. Я не ожидала её увидеть. И эти её намёки... Это было давно. Это было очень глупо.

— Но было, — прошептала Вася, смахивая слёзы тыльной стороной ладони, оставляя на щеке розовый размазанный след. — И для неё это не пусто. Она смотрела на тебя так будто знает тебя насквозь. Будто у вас есть общие секреты, о которых я никогда не узнаю.

— Нет! — это прозвучало резко, почти отчаянно. Соня наклонилась вперёд, её глаза горели. — Нет никаких секретов. Нет ничего важного. Она — прошлое. О котором я даже не вспоминаю. Ты— её голос дрогнул, стал тихим и прерывистым. — Ты — моё настоящее. И всё моё будущее. Ты думаешь, эти её эпизоды можно сравнить с тем, что я чувствую, когда просто сплю и чувствую твоё дыхание? Или когда ты смеёшься над моими дурацкими шутками? Или когда... когда ты смотришь на меня вот так, как сейчас, и мне хочется стать лучше, просто чтобы быть достойной этого взгляда?

Она говорила страстно, сбивчиво, слова путались и вырывались наружу, как будто она боялась, что Вася исчезнет, не дослушав.

— Она... она была просто весельем. Минутной глупостью. Ты... ты всё. Ты — первое, о чём я думаю утром, и последнее — вечером. Ты — тот человек, ради которого я учусь не лезть в драку из-за каждого косого взгляда. Потому что я боюсь потерять тебя. Потому что твой покой для меня дороже всей моей гордости.

Вася слушала, и лёд в груди понемногу начинал таять. Эти слова были не отточенными и заученными, они были сырыми, настоящими, и от этого — бесконечно ценными.

— Мне... мне стало страшно, — призналась она, наконец, позволив себе посмотреть Соне в глаза. — Потому что я тебя так сильно люблю. Что боюсь оказаться недостаточно яркой, интересной и опытной.

— Не говори так, — Кульгава медленно, давая ей время отстраниться, снова протянула руку и на этот раз коснулась её щеки, смывая слезу и размазанную клубнику большим пальцем. — Ты — самая яркая и самая интересная девушка, которая когда-либо была со мной. И этот «опыт»... — она с отвращением поморщилась. — Он ничего не стоит по сравнению с тем, что я чувствую, просто держа тебя за руку.

Она взяла Васину липкую ладонь в свою, крепко сжала.

— Я выбрала тебя осознанно. Каждый день я выбираю тебя снова. И буду выбирать всегда. Никакая Катя с её намёками и крышами не может сравниться с одной твоей улыбкой.

Тишина, что повисла между ними теперь, была совсем другой — тёплой, пронзительной, полной понимания и безмолвных обещаний. Романова глубоко вздохнула, и казалось, что вместе с воздухом она вбирает в себя эту уверенность, эту любовь, которая оказалась сильнее её страхов.

— Ладно, — прошептала она, наклоняясь и прижимаясь лбом к Сониному плечу. — Просто... в следующий раз скажи что-нибудь сразу. А то я тут, понимаешь, с ума схожу.

Соня рассмеялась — счастливо, с облегчением, и обняла её, крепко-крепко, будто действительно боялась отпустить.

— Обещаю. Сразу. Буду читать лекции о бесполезного бытия и бренности прошлого перед любыми Катями.

Они сидели так ещё долго, пока солнце не начало клониться к закату, окрашивая всё в золотые краски. Тень былого отступила, не выдержав света их настоящего. И Вася поняла, что самые сильные отношения — это не те, в которых нет сомнений, а те, где есть достаточно любви, чтобы эти сомнения вместе пережить.