31. Гром среди ясного неба
Школьный коридор гудел, как растревоженный улей. Утренняя суета — скрип кроссовок по линолеуму, грохот металлических замков, смех — всё это сливалось в привычный фон. Вася шла, прижав к груди стопку учебников, её пальцы подсознательно искали в кармане куртки шершавую поверхность брелка Софьи, подаренного на прошлой неделе. Это стало её талисманом, островком спокойствия.
Они с Соней шли рядом, почти соприкасаясь плечами. Не нужно было слов — достаточно было лёгкого касания мизинцем, взгляда, полного безмолвного диалога, чтобы мир вокруг обретал яркие краски. Саша болтала что-то о контрольной по химии, жестикулируя так оживлённо, что чуть не выбила учебник из рук у задумчивого одноклассника.
Идиллию разорвал резкий, сиплый смех из-за угла. Из группы старшеклассников отделился рослый парень с коротко стриженными висками и насмешливым прищуром — Костик, известный своими острыми шутками и любовью к самоутверждению за счёт других.
— О, смотрите-ка, голубки наши неразлучные, — его голос, громкий и умышленно грубый, прорезал гул, заставляя замолкнуть нескольких стоящих рядом. — Кульгавая, что, домой к своей принцессе уже переехала? Или это она у тебя в конуре ночует?
Воздух выстрелил ледяной иглой прямо в солнечное сплетение Романовой. Веки задрожали, пальцы вцепились в учебники так, что костяшки побелели. Она инстинктивно шагнула назад, стараясь стать невидимой, раствориться в стене. Где-то в глубине сознания зазвучал противный, знакомый шепот:
«Спрячься. Не показывай слабость. Тебя не тронут».
Но Соня не отступила. Наоборот, она выпрямилась во весь рост, и её осанка из расслабленной вмиг стала собранной, чёткой, как струна. Василиса ждала взрыва — того самого, яростного, сметающего всё на своём пути. Ждала, что её Сонечка кинется в драку, как это бывало раньше.
Вместо этого Кульгавая медленно, почти с невозмутимым спокойствием повернулась к Костику. Её лицо было не искажено злостью, а выражало холодное, почти академическое любопытство.
— Костик, — её голос прозвучал на удивление ровно, без привычной хрипотцы, лишь с лёгкой усталой насмешкой. — Твои шутки, как и твои конспекты, всегда отличались удивительной... примитивностью. Неужели ничего оригинальнее в голову не пришло? Ни одной новой нейронной связи не образовалось с прошлого раза?
Она не повышала тона, не сжимала кулаков. Она просто стояла и смотрела на него — не свысока, а как будто разглядывая под микроскопом любопытный, но не особо значимый экземпляр.
Костик опешил. Он привык к двум реакциям — страху или агрессии. Это спокойное, уничижительное вежество было для него в новинку. Он покраснел, губы его задрожали.
— Ты чего умничаешь, Кульгавка? — он попытался вернуть себе инициативу, но в его голосе уже слышалась неуверенность. — Или твоя подружка-ботаница уже мозги тебе промыла?
Соня позволила себе лёгкую, едва заметную улыбку.
— Знаешь, в отличие от тебя, я предпочитаю проводить время с теми, у кого есть что-то интересное здесь, — она небрежно постучала себя пальцем по виску. — А не просто шумный пустой сосуд. Так что извини, мы пойдём. Нам есть чем заняться поважнее.
Она повернулась спиной к онемевшему парню — жест предельного презрения — и её взгляд встретился с Васиным. И в этом взгляде не было ни злости, ни вызова. Была тихая, спокойная уверенность и обещание. Обещание защиты, которое было куда сильнее любой драки.
Она протянула руку, не к кулаку, а ладонью вверх, открытой и ждущей.
— Пошли, Ромашка.
Василиса, всё ещё дрожа от выброса адреналина, вложила свою холодную ладонь в её тёплую, твёрдую. И в этот момент дрожь стала утихать, сменяясь странным, всепоглощающим чувством гордости. Гордости за неё. За эту новую, незнакомую, невероятно сильную Соню.
Саша, отступившая в начале конфликта, теперь сияла, как тысяча солнц.
— Вот это да, Кульгавая! — прошипела она, догоняя их. — Его аж в жар бросило! Он сейчас лопнет от злости!
Девушка не ответила, лишь крепче сжала руку любимой. Они вышли на улицу, к школьным воротам. Первый порыв ветра принёс с собой запах мокрого асфальта и свежести.
— Ты... ты в порядке? — тихо спросила Соня, останавливаясь и поворачиваясь к Романовой. Её глаза теперь выражали только беспокойство. — Он тебя не... я не знаю, не обидел сильно?
Вася покачала головой. Слова застревали в горле, перекрытые комом непролитых слёз облегчения. Вместо ответа она прижалась лбом к плечу Софьи, чувствуя, как под тонкой тканью куртки напряжены её мышцы.
— Я так горжусь тобой, — выдохнула она наконец, и голос её сорвался на шёпот. — Ты была невероятна. Не стала драться.
Кульгавая глубоко вздохнула, её грудь поднялась и опустилась. Она обняла Васю, прижав к себе, и её губы коснулись виска любимой девушки.
— Драться — легко, — тихо прошептала она прямо в волосы. — Это требует только злости. А вот остаться спокойной, когда обижают тебя и того, кто тебе дороже всего. Это сложнее. Но для тебя — стоит постараться.
Они стояли так, у школьных ворот, пока ветер развевал их волосы и куртки. Костик и его тупые шутки остались где-то там, в прошлом, за спиной. Впереди был целый день, и он был наполнен не страхом, а чувством невероятной, окрыляющей защищённости. Вася впервые за долгое время почувствовала, что её любят не вопреки, а за — за то, что она есть, и что эту любовь готовы отстаивать. Не кулаками, а тихой, несокрушимой силой достоинства.