6 часть.
Первые лучи утреннего солнца робко пробивались сквозь бумажные панели окон, окрашивая комнату в нежные, золотистые тона. Хёнджин проснулся первый, его сознание медленно возвращалось из царства снов. Первое, что он увидел, открыв глаза — Феликс.
Тот спал глубоким, безмятежным сном, повернувшись к нему лицом. Его тёмные ресницы отбрасывали легкие тени на щеки, а губы были чуть приоткрыты в беззвучном вздохе. Феликс прижал свои руки к собственной груди, в таком доверчивом, беззащитном жесте, что у Хёнджина сердце сжалось от переполнявшей его нежности. Он выглядел как ангел, случайно залетевший в его суровый мир.
Не в силах сопротивляться, Хёнджин приподнялся на локте и склонился над спящим. Он задержался на мгновение, просто любуясь им. Затем он коснулся его губ своими в легком, едва ощутимом поцелуе — больше дыхание, чем прикосновение, обещание, а не требование. Потом его губы опустились на кончик носа Феликса, такой милый и задорный даже во сне.
Ему страстно хотелось продолжить, разбудить его лаской, теплом и поцелуями, чтобы тот открыл глаза в атмосфере полной любви и безопасности. Но Хёнджин боялся разрушить этот хрупкий мирок, это безмятежное выражение лица. Пусть спит, пусть набирается сил.
С тихим, почти неслышным вздохом сожаления Хёнджин с неохотой оторвался от него и поднялся с постели. Каждое движение давалось ему с трудом — ему хотелось остаться, задержать этот совершенный миг. Он бесшумно собрался, его мысли были по ту сторону океана времени, в будущем, которое он теперь видел только с ним.
На пороге Хёнджин обернулся, чтобы бросить последний, долгий взгляд на спящего Феликса. Образ этого мирного, доверчивого лица должен был согревать его в предстоящие два дня разлуки.
Всю прошлую ночь Хёнджин провел, шепча ему обещания в полумраке комнаты. Он клялся, что по возвращении официально предложит ему стать его мужем, бросив вызов гневу отца. Хёнджин говорил о бесконечной любви, глядя прямо в его распахнутые, изумленные глаза, и видел в них отражение собственной преданности. Хёнджин знал, что никогда не забудет этого взгляда — полного надежды, страха и безграничного доверия. Это был взгляд, ради которого стоило свергать миры.
~~~~~~
Феликс проснулся от непривычного холода. За эти несколько дней он уже успел привыкнуть к тому, что просыпается в крепких, теплых объятиях, под ровное дыхание Хёнджина у своей шеи, под его сонные, бредовые поцелуи в затылок. Он привык к этому теплу и безопасности. И теперь, несмотря на страх, он понимал — будет ждать его возвращения.
Феликс даже не успел толком стать с постели, как дверь в его комнату с грохотом распахнулась. Внутрь ворвались восемь слуг — молчаливых, с каменными лицами. Без лишних слов двое из них грубо схватили его за руки, подняли с постели и толкнули вперед.
— Что происходит? — испуганно выдохнул Феликс, пытаясь вырваться. Его сердце бешено заколотилось.
— Иди. Тебе полезно походить, — безэмоционально бросил один из них, снова толкая его в спину. — Тебя ждет наш господин.
Ничего не понимая, босиком, по холодному з полу, Феликс позволил им вести себя через лабиринт дворовых построек. Наконец, они втолкнули Феликса в богато украшенный павильон. Внутри пахло старым деревом, ладаном и властью. Стены были покрыты сложными узорами, все вокруг кричало о богатстве и древности рода.
— Как-то очень старо, — не удержался Феликс, бормоча себе под нос от нервов. — Вот в мое время так не строили...
Его тут же грубо перебил ледяной голос. На низком деревянном троне в центре комнаты сидел господин Ынхо. Его лицо было искажено холодной, безразличной злобой.
— Ты знаешь, что тебя сегодня ждет? — его голос был тихим, но он резал слух, как сталь.
— Ай, как некрасиво перебивать, старик, — по привычке огрызнулся Феликс, защищаясь сарказмом.
Но эффект оказался противоположным. Лицо Ынхо исказилось от ярости. Он медленно поднялся с трона, и его тень накрыла Феликса. И в этот миг до Феликса наконец дошло. Это не съемочная площадка. Это не игра. Это другой век, где за неправильный взгляд или слово могут запросто лишить жизни. Холодный ужас сковал его тело.
— Нет... я не знаю, зачем я тут, господин, — прошептал Феликс, и его голос предательски задрожал. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Я велел тебя казнить. Обезглавить, — сказал Ынхо, и каждое слово падало, как камень.
Глаза Феликса расширились от ужаса, но его мозг, отказываясь верить, выдал истерическую реакцию. Он засмеялся — коротким, надрывным, абсолютно безумным смехом.
— Вы не посмеете! Мне еще жить нужно в своем мире! Я еще не досмотрел все серии своей любимой дорамы! Пожалуйста, не обижайтесь, если я вас как-то расстроил, я уверен, мы можем все обсудить...
Ынхо не стал больше терпеть это унижение. Он молча кивнул слугам, что-то коротко и тихо шепнув им на ухо. Его взгляд был тяжелым и неумолимым.
Внезапно двое других слуг набросились на Феликса, скручивая ему руки за спину и потащив прочь из павильона.
— Что? Что происходит? Отпустите меня! Вы что, не слышите? Я вам уши пооткусываю! — Феликс кричал, вырывался, пытался укусить за руки тех, кто его тащил.
Но его крики резко оборвались, когда холодное лезвие ножа прижалось к его горлу. Он замер, чувствуя, как острая сталь впивается в кожу. Его потащили дальше, к деревянному столбу во внутреннем дворе. Его руки с силой подняли вверх и привязали к столбу веревками, впивающимися в запястья. Кто-то рванул его одежду — ткань с треском разорвалась, обнажив спину холодному утреннему воздуху.
Феликс закричал — не от боли, а от животного ужаса, когда увидел в руках одного из слуг длинную, гибкую плеть — бамбуковый прут, смоченный в воде.
— Стойте, прошу! Я понял! Я уйду! Я был не прав! — Феликс закричал, его голос сорвался на визг.
Но его мольбы утонули в свисте рассекаемого воздуха.
Первый удар обжег спину ослепительной болью. Крик, настоящий, полный агонии, вырвался из груди Феликса и разнесся по всему двору. Слезы хлынули ручьем, заливая глаза. Еще один удар. И еще. Боль была невыносимой, жгучей, рвущей плоть и разум на куски. Феликс впивался пальцами в шершавое дерево столба, пытаясь найти точку опоры в этом аду, но каждый новый удар сбивал его с ног, и только веревки удерживали его тело, уже обмякшее от шока и мучений. Мир сузился до свиста плети, до хриплого собственного крика и до всепоглощающей, огненной агонии в спине.
— И сколько ему ударов приказал господин? Я только три сделал— спросил один слуга, опуская окровавленный прут. Его голос был спокоен и равнодушен, будто он спрашивал о погоде.
— Нанеси двадцать, — так же бесстрастно ответил второй, скрестив руки на груди и наблюдая за происходящим. — Думаю, этого будет достаточно.
Слова прозвучали как приговор. Следующие семнадцать ударов обрушились на спину Феликса безжалостным, методичным градом. Каждый новый удар прожигал плоть огненной болью, оставляя на коже кровавые, опухшие полосы. Сначала Феликс кричал — громко, отчаянно, его голос разрывался от нечеловеческой агонии. Слезы текли по его лицу ручьями, смешиваясь с пылью и потом, заливая глаза и делая мир расплывчатым и безумным.
Но с каждым новым ударом его крики становились все тише, превращаясь в хриплые, надрывные вопли, а затем и в беззвучные, прерывистые стоны. Горло было сорвано, голосовые связки отказались повиноваться. К двадцатому удару Феликс уже не кричал, а лишь беззвучно шевелил пересохшими, окровавленными губами, его тело билось в немой судороге, каждый мускул горел невыносимым огнем. Спина превратилась в сплошное кровавое месиво, а сознание затуманилось, готовое в любой момент отключиться от переизбытка боли.
— Развязывайте его и ведите на казнь, — раздалась та же бесстрастная команда.
Один из слуг подошел и грубо перерезал веревки, впившиеся в запястья Феликса. Его руки, онемевшие и обескровленные, безвольно упали вдоль тела. Каждое движение, каждое касание к израненной спине заставляло его слепо метаться в предсмертной агонии.
Но в самый последний миг, когда слуги уже потянулись к нему, чтобы схватить, в Феликсе вспыхнула последняя, отчаянная искра воли. Собрав все свои силы в один титанический кулак, сквозь туман боли и страха, он с низким, хриплым рыком рванулся вперед.
Феликс изо всех сил оттолкнул двух слуг и, пошатываясь, рванулся с места. Боль пронзала его с каждым шагом, как тысячи раскаленных ножей, впиваясь в растерзанную спину. Кровь стекала по его бокам горячими струйками, но адреналин заглушал всё. Он бежал, спотыкаясь о камни и корни, не разбирая дороги, устремившись прочь от двора — в лес.
— Держите его! — раздались крики позади.
Началась охота. Слуги бросились в погоню. Вслед Феликсу полетели первые стрелы. Они с свистом рассекали воздух, впиваясь в землю у его ног или с сухим стуком вонзаясь в стволы деревьев. Одна из них чиркнула по его плечу, оставив еще одну тонкую, жгучую рану.
Но Феликс уже не чувствовал ничего, кроме всепоглощающего инстинкта бежать. Его дыхание было хриплым и прерывистым, в ушах звенело, а перед глазами плясали черные пятна. Он не оглядывался, не видел ничего, кроме темного проема между деревьями впереди. Его босые ноги, израненные о камни и сучья, уже почти не чувствовали боли — они просто несли его вперед, в чащу, подальше от этого места, где его хотели уничтожить.
--
1390 слов.