8.Между кожей и ложью
Иногда я не уверен, хочу ли прикасаться к тебе — или заблокировать тебя навсегда. Иногда я ненавижу, как ты смотришь на других, потому что это мой взгляд. Мне принадлежит твоё дыхание. Но я не могу взять его на людях. Я могу только ждать — пока все отвернутся.
⸻
Все слишком близко.
После того вечера, когда Чанбин дал понять, что знает — и молчит — что-то внутри них изменилось.
Минхо стал увереннее. Он теперь позволял себе больше.
Больше смотреть. Больше касаться. Иногда — проходя мимо, оставлял ладонь на пояснице Сынмина чуть дольше, чем можно было бы назвать "дружеским".
Иногда целовал его в шею — за дверью студии, когда не было камер.
Иногда просто гладил его запястье под столом, когда остальные обсуждали комбек.
Сынмин отвечал. Горел. Но в нём жила тревога.
Он чувствовал, что Минхо начинает играть с гранями.
⸻
"Ты хочешь, чтобы нас поймали?"
— А ты не хочешь? — однажды бросил Минхо, глядя на него через зеркало в гримёрке. — Не устал притворяться?
Сынмин отвернулся.
— Я устал... но не хочу, чтобы всё разрушилось.
— Что разрушится? Если Чанбин уже знает — значит, и другие могут понять. И что?
— Что — мы? Парочка, которая поставит под удар всю группу?
Минхо подошёл вплотную.
— Я ставлю под удар только себя. Я не отказываюсь от тебя.
— Но ты хочешь меня — как будто тебе всё равно, что будет дальше, — тихо.
— Я не хочу тебя, Сынмин. Я люблю тебя.
Сынмин замер. Потом прошептал:
— Тогда не заставляй меня выбирать между тобой и остальными.
⸻
Ревность. Слишком человеческая.
На шоу в Японии Сынмин смеялся с Феликсом.
Они обнимались на бэкстейдже, шутили, шептались что-то в ухо друг другу.
Это был просто фан-сервис. Все так делают.
Но Минхо видел, как пальцы Сынмина задержались на плече Феликса.
И в груди — вспышка. Больная. Идиотская. Ревнивая.
Позже, в отеле, он взорвался.
— Ты специально? Прямо на моих глазах?
— Ты серьёзно сейчас? Это Феликс! Мы были на шоу!
— Мне плевать. Ты касался его так, как касаешься меня.
— Это тебе плевать. Ты при всех глазеешь на меня, как на... — Сынмин сжал кулаки. — Я не твой питомец. Не игрушка.
Минхо молчал. Долго.
А потом вышел.
⸻
Они не разговаривали два дня.
Чанбин всё понял с полувзгляда.
Сидя с Минхо в тренировке, он сказал:
— Хочешь, я его отвлеку, чтобы ты мог подойти? Он всё ещё... ждёт.
Минхо кивнул.
И пошёл.
⸻
Их примирение — не было мягким. Оно было резким.
Сынмин стоял у окна в зале. Минхо подошёл, обнял его сзади.
— Я был дураком. Прости.
— Я злился. Но не переставал хотеть тебя.
— Даже в тот момент?
— Особенно.
Он развернулся и впился в его губы, как будто два дня молчания сжигали изнутри.
Это был поцелуй не про нежность — про голод. Откровенный. Сильный.
И когда Сынмин залез рукой под свитер Минхо, касаясь его живота, тот прошептал:
— Здесь нельзя.
— Тогда скажи это ещё раз.
— Что?
— Что ты меня любишь.
Минхо посмотрел прямо в его глаза.
— Я тебя люблю. Даже когда ты злишь меня до дрожи. Даже когда я хочу тебя убить. Я всё равно люблю.
⸻
Они снова были вместе. Только тише. Только горячее.
Чанбин больше не спрашивал. Но он оставлял им пространство.
И в один вечер, перед камерой, когда Сынмин нечаянно оттолкнул Минхо слишком резко, чтобы казаться "незаинтересованным", тот поймал его запястье.
И прошептал — почти беззвучно:
— Больно. Я не чужой. Просто незаметный.
Сынмин опустил глаза.
И уже ночью, в комнате, приложил губы к тому самому запястью.
— Я знаю. Прости.