XIX.
«Противоположности притягиваются.»
|KAI|
Разговор с сёстрами быстро стал натянутым. Между нами будто стоял невидимый барьер, и я чувствовал это в каждом взгляде, в каждом слове, что они пытались вложить в мои воспоминания. Мирелла и Лия... их лица были знакомыми только в теории, но не в сердце. Мирелла сидела ближе, не сводя с меня взгляда — если это вообще можно было назвать взглядом. Я заметил, как зрачки её дрожат, скользят мимо, и наконец решился спросить:
— Ты плохо видишь?
Она кивнула, словно я произнёс самое болезненное слово.
— С тех пор, — прошептала она. — С тех пор, как всё случилось. Отец избил меня незадолго до взрыва, и я потеряла больше пятидесяти процентов зрения.
Я опустил взгляд. Её голос дрожал, и мне было жаль, но не по-семейному, не по-братски. Просто как чужой человек, который оказался рядом с чьей-то болью. Лия обнимала сестру за плечи, поглаживала, и сдерживала слёзы. Их было двое, и они были вместе, а я был снаружи. Я молчал. Мысли всё ещё плавали где-то на границе воспоминаний и реальности. И чем дольше я сидел здесь, в этом доме, тем яснее осознавал: я не принадлежу этим людям, даже если когда-то принадлежал.
— Мы скучали по тебе, — прошептала Лия, и её голос дрогнул. — Все эти годы я винила себя, не знала, как бороться с этой болью. Я не забывала тебя ни на секунду.
— Не надо, — перебил я. — Это ничего не изменит. Я не вернулся, чтобы стать частью вашей семьи. Я здесь, потому что пытаюсь понять, кем я стал.
И это было правдой. Я был агентом, человеком закона. Я жил по правилам, держался дисциплины. Ричард воспитал меня жёстко, но справедливо. Учил не проявлять слабость, а эти женщины... они жили по другим законам. Убийства, похищения, мафия. И даже если я был их братом, это ничего не значило для меня сейчас.
Молчание повисло в воздухе, глухое и плотное. Я чувствовал, как взгляд Тизианы обжигает мой бок, но не мог повернуться. Внутри росло что-то тяжёлое — смесь вины и безразличия. Я хотел быть с ней, и только с ней. Остальные. были лишь частью уравнения, которое мне не хотелось решать.
— Лив, — вдруг пробормотал я, — в вспышке во сне я слышал что-то о некой Лив.
Я не знал, зачем сказал это. Просто имя всплыло в памяти — как тихий шёпот в голове. Лив или Оливия. Что-то в этом имени щекотало изнутри, как если бы оно было ключом к чему-то забытому. Сёстры замерли. Я заметил, как Лия напряглась, будто я сказал что-то запретное. Мирелла чуть склонила голову, а потом, не выдержав тишины, сказала:
—Вы встречались, она была твоей девушкой...
Я ждал продолжения, и оно не заставило себя ждать. Элиза, мать Тизианы, до этого стоявшая в углу, вдруг прокашлялась, и это звучало как предупреждение. Лия кивнула ей, будто прося разрешения, а потом тихо произнесла:
— Она погибла в тот же год, от рук наших родителей.
Удар прямо в грудь. Слишком резкий, чтобы я мог остаться спокойным. Я вскочил, не в силах больше сидеть в этом напряжённом круге исповеди.
— Они убили её?
—Что-то заставило их подумать, что она может быть опасна, — Лия опустила голову. — Мы не знаем подробностей.
Я прошёлся по комнате, ощущая, как внутри всё трещит. Они говорили спокойно, как будто это нормально — умереть от рук родителей. Как будто для них это был печальный, но приемлемый факт.
— Я не хочу говорить об этих людях, — прошептал я. — Они пытались меня убить. Я был ребёнком.
— Мы знаем, — Мирелла встала, держась за спинку дивана, — но ты был не один. Мы помнили.
Я посмотрел на неё. Слепая сестра, с бьющимся голосом и слезами, и всё равно — чужая. У меня не было сил выдумывать чувства, которых нет.
Я хотел уйти. Уйти, пока ещё сохранял контроль. Пока не вырвалось что-то, о чём потом пожалею. Единственное, что останавливало меня, — это тепло взгляда Тизианы. Она смотрела на меня с верой, без условий, с доверием, которое не нужно было зарабатывать. Она не спрашивала, не просила, но её молчание было красноречивее любых слов.
Я услышал гул машин ещё до того, как его осознал. Словно нечто далёкое, приглушённое, как эхом отразившееся в моём сознании. Но вот Тизиана резко поднялась с места, её плечи напряглись, и я почувствовал, как воздух в комнате стал гуще. Все взгляды метнулись к двери, ведущей в холл, будто предчувствие того, что сейчас что-то произойдет.
Я мельком бросил взгляд на её руку — бинт был насквозь пропитан кровью. Алый цвет расползался по ткани, словно тревожный знак, что всё ещё не закончилось. Её мать в третий раз повторила, что ей нужна больница, но Тизиана лишь отмахнулась, сжав зубы. Она была упрямой больше, чем следовало. Но именно за это я и любил её?
Грохот стал громче. Дверь в гостиную распахнулась с такой силой, что я инстинктивно подался вперёд, будто готовясь защитить кого-то, и в этот момент влетел он. Андреа Романо. Отец Тизианы. Тот, чьё имя я знал по досье, чьи действия я изучал, как враг изучает повадки зверя, и тот, чью дочь я осмелился любить.
Он вошёл, лицо было перекошено яростью, глаза горели ледяным огнем, а походка — не просто решительной, она была смертельной. Позади него двое мужчин, один из них, судя по безумной улыбке и блеску в глазах, был Неро, второй — массивный, молчаливый, словно тень Андреа.
Лия вскочила первой, протянула руки в жесте остановки, но Андреа не слушал. Тизиана шагнула вперёд, пытаясь что-то сказать, но и её голос он проигнорировал. Его цель была ясна — я.
Он пересёк комнату за считанные секунды. Я даже не успел одуматься, как схватил меня за руку, вывел её за спину, выкрутив с таким нажимом, будто хотел вырвать сустав. Я не издал ни звука, не потому что не было боли. Она была, да ещё какая. Но я знал, если подам голос — это придаст ему ещё больше решимости. Меня пригнули, как преступника, я ощутил, как металл часов на его запястье впился мне в шею. Лия кричала. Мирелла тоже, хотя её голос дрожал сильнее. Тизиана звала меня по имени, уже почти умоляя, но я не сопротивлялся только потому что это был её отец.
Я мог бы. Чёрт, я должен был. Если бы я был при исполнении, в форме, с оружием, я бы уже давно прострелил ему голову и не дрогнул. Но сейчас — я был не агент, я был её Кай, или Джулио. Или... кто бы там я ни был, знал одно — причинить ей боль через него я не мог.
Он вёл меня по коридору, ни разу не оборачиваясь. Тяжёлые шаги — как приговор. Я чувствовал на себе взгляды: слуг, охраны, возможно даже той женщины — бабушки, что прошла мимо нас ранее, не сказав ни слова. Она посмотрела сквозь меня, как будто знала, что я здесь чужой.
Дверь кабинета захлопнулась с грохотом. Андреа повернул замок и тут же толкнул меня с такой силой, что я потерял равновесие и упал на пол. Доски подо мной скрипнули. Я выдохнул, криво усмехнувшись.
— Отличный приём, — выдохнул я, смахнув со лба волосы. — Почти как у федералов, только без знака.
Он молчал, лишь смотрел, и этого взгляда было достаточно, чтобы понять, сейчас он не отец. Сейчас он палач, и явно мой. Я поднялся на ноги медленно, не отводя взгляда.
—А теперь послушай меня, грёбаное пропащее, — он двинулся на меня, а я лишь прислушивался к крику Тизианы за дверью.
Я был уверен, что это она бьёт кулаками в нее, говоря на итальянском, который я не знал.
—Твоя дочь сейчас с радостью вынесет эту дверь, — огрызнулся я, и не потому, что меня веселила эта ситуация, а потому, что я считал ее абсурдной.
Я не был тем, кто причинил бы его дочери боль, но он явно видел во мне угрозу. И, наверное, если бы у меня была дочь, я реагировал бы также. Крики за дверью усиливались, мое имя мелькало между итальянских фраз, женские голоса сливались воедино, но Андреа, кажется, даже не обращал на них внимания.
—Я не знаю, чем ты запудрил Тизиане мозги, но я не позволю тебе продолжать это дерьмо, — Андреа приблизился, оглядел меня так, будто я был этим самым дерьмом, а затем незамедлительно обхватил своей большой ладонью мое горло.
Наш рост едва отличался, и я не был маленьким, но все ещё продолжал вести себя культурно, и даже позволял ему делать то, что в другом положении вещей означало бы его смерть. Я стиснул челюсти, пристально смотря ему в глаза, наполненные гневом.
—Папа, не смей! — рыдания и крик смешались. — Папа, черт возьми, открой эту ебаную дверь!
Андреа все ещё не шелохнулся.
—Ты совершенно не понимаешь, с кем связался, — процедил он, усиливая хватку на моей шее, смотря мне прямо в глаза. —Грёбаное пламя, в котором ты горел, покажется тебе раем после того, как я покажу тебе ад.
Я не дернулся, не попытался освободиться, лишь посмотрел ему в лицо — в лицо человека, который до безумия любит свою дочь и считает меня угрозой. За дверью слышались рыдания Тизианы. Она умоляла, кричала, стучала кулаками.
—Папа, пожалуйста! Не трогай его! Я тебя прошу, он ни в чём не виноват!
Моё сердце разрывалось, но я не мог сейчас сорваться.
—Я не сделал ничего, чтобы навредить ей, — хрипло выдавил я, чувствуя, как его пальцы вжимаются глубже в мою кожу.
Андреа не слушал. Его кулак врезался в мои рёбра с такой силой, что я инстинктивно согнулся, стиснув зубы от боли. Перед глазами поплыли тени.
—То, что ты оказался родственником моей невестки, — прорычал он. — Ровным счётом ничего не значит. Я бы уничтожил тебя, даже если бы ты был не агентом, а грёбаным федералом, понял?
Я закашлялся, почувствовав вкус крови на губах, но не отвёл взгляда.
—Я не за их родством пришёл, не за тайнами и не за прошлыми связями. Мне плевать на их фамилию, их боль, — я выдохнул тяжело, но твёрдо. — Мне нужна только Тизиана. Только она.
Он замер, и я уловил в его взгляде нечто новое. Не понимание — ещё нет, но колебание.
—Ты можешь болтать о чем угодно, — тихо бросил он.
—Нет. За всё это грёбаное время, за эти три месяца, — я говорил медленно, сдерживая дрожь в голосе. — Я понял, что единственное, что имеет значение, — это она. Ни долбаные досье, ни фамилии, ничего, что связывает вашу семью с гребаным дерьмом в виде афер и нелегального бизнеса. Мне плевать на воспоминания, на то, что я якобы потерянный брат. Я не Джулио, я просто человек, который любит твою дочь.
Он снова ударил меня, на этот раз в челюсть. Я отлетел к стене, но быстро поднялся на локтях. Его удары были точными, но недостаточно сильными для меня. Взгляд его метался от ярости к беспомощности, и обратно. Он провёл рукой по лицу, как будто стирая злость, но не смог. Считать эмоции людей, свыкшихся с агрессией, было делом непростым, но я знал, как. Видел, как челюсть его сжалась, как пальцы подрагивали. Он был в тревоге, и не за меня, за неё.
—Ты боишься за неё, — тихо сказал я, стиснув зубы. — Потому что она не вписывается в шаблоны, потому что она дикая, как огонь, и явно упрямая как ты. Но я её не сожгу, я стану тем, кто выдержит её пламя. Поверь, огонь моя стихия.
Я провел рукой по шрамам на лице, без которых себя представить уже не мог. Я феникс, черт возьми. Он медленно подошёл ко мне, стоя выше, будто вершил приговор.
—Ты сам закон, да? Что ты сделаешь, если она будет работать на меня? Что сделаешь, когда я обязую ее носить с собой оружие, которое продаю? Обязую защищать себя ценой жизни других? Что сделаешь, когда ее брат будет ходить по ее пятам, и уничтожать всех, кто косо на нее смотрит, как делал это и раньше? Что ты, мать твою, грёбаный закон, сделаешь? — рявкнул Андреа, и вена на его шее вздулась.
—Я не буду оправдывать её, — выдохнул я, не отводя взгляда. — Но и не предам. Я не готов нарушать закон, Андреа. Я не продам честь за любовь, но я готов сделать всё, чтобы Тизиана хотя бы для меня не была преступлением.
Я тяжело поднялся, опираясь на стену, и, разрывая боль в груди и голове.
—Я готов взять её в жёны. Мне плевать, что между нами разница в возрасте, плевать, что ты считаешь её вне закона. Я не стану скрывать чувства. Я буду рядом, даже если ты, даже если весь ваш мир — будет против.
Он стоял в молчании. Лицо его исказилось, но не злобой. Его глаза метались, и, впервые с момента, как мы оказались в этом кабинете, я увидел в них не гнев, а испуг. Страх за дочь, за то, что может потерять её.
За дверью снова раздался голос Тизианы, срывающийся от рыданий.
—Папа, открой! Прошу! Ты убьёшь его! Папочка, умоляю, он не враг! Неро, отпусти меня! Мама, сделай что-нибудь!
—Я не прошу у тебя благословения, — сказал я, поднимаясь в полный рост, продолжая сверлить Андреа взглядом. — Я прошу только не вставать на пути. Потому что если она выберет меня, я не отступлю. Даже если весь твой проклятый дом обрушится на мою голову, я выдержу ради неё.
Мы стояли в тишине, как два воина в последний миг перед боем. Только вот я не был его врагом. Я был тем, кто спасёт его дочь от одиночества, от жизни в тенях.
Он отвернулся.
—Ты понятия не имеешь, в каком аду ты оказался.
—Зато я знаю, ради кого я в него спустился, — ответил я без колебаний.
Тизиана закричала за дверью так, будто её душу разрывали на части.
—Неро! — вопила она, захлёбываясь от рыданий. — Вышиби эту чёртову дверь, или можешь забыть, что у тебя есть сестра!
На мгновение повисла тревожная тишина. Я не сомневался, что её брат способен на это. Судя по всему, Неро давно жаждал повода разнести в щепки хотя бы одну дверь в этом доме, а лучше — пару челюстей. Но Андреа, не теряя достоинства, резко повернулся к двери, отпер замок и с неожиданным равнодушием распахнул её. Он даже не взглянул на Тизиану, которая влетела внутрь, как шторм. А сам, будто в нём лопнуло всё напряжение, тяжело опустился на диван. Не обессилел — скорее, устал от борьбы.
Тизиана не смотрела ни на него, ни на кого другого — только на меня. Глаза в слезах, губы дрожали, бинт на руке всё ещё пропитан кровью. В следующее мгновение она упала мне в объятия, всем телом, отчаянно, без остатка, словно я был последним берегом, который она боялась потерять.
Я прижал её к себе так крепко, как только мог, одной рукой поддерживая за спину, другой — осторожно касаясь волос. Она судорожно вцепилась в мою шею здоровой рукой, будто боялась, что я исчезну, как всё, чему она когда-то доверяла. Я чувствовал её дыхание у себя на груди, как будто весь её мир только что треснул, и я был единственным, что удерживало его от падения.
Мимо нас пронеслась Элиза. Она не сказала ни слова, а лишь подошла к Андреа, и они начали перешёптываться. Я не хотел подслушивать, но всё равно уловил отрывок, сказанный резким, почти отрешённым голосом Андреа:
—Сделайте так, чтобы его я сегодня не видел, а дочь осталась дома. Отдай приказ охране. Это моё последнее слово.
Я не отреагировал. Всё моё внимание было на Тизиане. Её губы бессвязно шептали что-то, и я склонился ближе.
—Лия и Мирелла, они... — хрипло выдохнула она, — они сходят с ума, но с ними Кассио, Кассио рядом, Я, чёрт, я сама чуть не словила грёбаный сердечный приступ.
Я молчал, просто гладил её по спине. Я не мог облегчить её боль, но мог быть рядом. Это уже что-то значило. В её хаосе я был точкой опоры, и для меня это было важнее любых слов. Я поднял взгляд на Андреа. Он смотрел в стену, будто мысленно пытался стереть всё произошедшее.
—Дай мне десять минут, — твёрдо сказал я. — Только десять минут на разговор с ней, и я сам покину твой дом.
Он перевёл на меня взгляд — долгий, молчаливый. И, кажется, в этот момент во мне он увидел не врага, а человека, который действительно говорит то, что чувствует. Его взгляд смягчился на миг, а затем он тихо кивнул.
—Хорошо.
Мы с Тизианой поднялись. Я поддерживал её под локоть, пока она хромала к двери. Андреа поднялся с дивана и шёл за нами.
Его голос прозвучал, когда мы уже были у выхода из кабинета.
—Зизи, — он назвал её так, по-домашнему, тихо. — После разговора мы поедем в больницу.
Она остановилась на пороге, повернулась, смотря на отца с недоверием, в котором сквозила боль.
—Я не уверена, что хочу ехать с тобой.
На мгновение всё замерло, даже я. Элиза прижала ладонь ко рту. Тизиана смотрела на него не как на родителя, а как на мужчину, которому перестала доверять. В этой фразе было больше, чем просто отказ ехать в больницу. Это был протест, боль, потрескавшееся доверие. Андреа ничего не ответил, только сжал губы, отвернулся и пошёл прочь, а за ним двинулся Неро, оказавшийся в дверном проеме, и его мать.
А я знал, что теперь у меня действительно есть десять минут. Чтобы объяснить, что не уйду, что не предам, что она — мой выбор.
The Uchpochmack — Lightbulbs
Раздвинув тяжёлые стеклянные двери, Тизиана вывела меня на террасу. Она остановилась у балюстрады, схватилась за нее обеими руками, и мне вдруг стало больно — так, как ещё не было. Потому что я видел, она не просто устала, она была истощена.
Я подошёл ближе, не дожидаясь её слов, не рассчитывая на уместный момент. Он вряд ли бы настал, и я знал это. Я посмотрел на её лицо, раскрасневшееся, мокрое, опухшее от слёз, и всё равно — до ужаса прекрасное. Не из-за формы губ или изгиба скул, а потому что это лицо было моим домом.
—Я хочу на тебе жениться, — произнёс я, просто, честно, глядя ей в глаза.
Она вздрогнула, будто не поверила сразу. Я видел, как внутри неё колеблется целая буря.
—Да, мы начали не с того, — продолжил я. — С глупой, навязчивой одержимости. Потом было это странное, неописуемое притяжение, потом — привязанность, построенная на сексе, на страхе одиночества. Но всё это привело меня к одному выводу. Я не могу без тебя. Без своей Луны.
Я не пытался быть поэтичным. Это была правда, рваная, уставшая, но чистая. А она снова заплакала, беззвучно, медленно. Слёзы скатились по её щекам, и я провёл пальцем под одним глазом нежно и осторожно.
—Не плачь, — прошептал я, и, не дожидаясь её разрешения, наклонился и коснулся её губ.
Впервые не страстно, не жадно, не так, как будто я сейчас потеряю её в постели. Нет. Это было нежно, будто я пытался запомнить её вкус, проверить, правда ли она моя. Доказать самому себе, что не ошибаюсь. Что она не просто принцесса мафиозного ада, а единственный человек, рядом с которым я могу дышать. Она сделала шаг ближе, прижалась ко мне всем телом, будто потерянный котёнок, нашедший единственное сухое место под дождём. Её дыхание согревало мою шею, её пальцы сцепились на моей спине.
—Мне плевать, — прошептала она. — Мне плевать, что скажут другие. Я хочу быть с тобой, с тем, кто спас меня тогда, в день теракта. С тем, кто стал моим якорем в этом чёртовом мире.
Она всхлипнула и сжалась ещё сильнее.
—И пусть ты — закон, а я — преступление, я люблю тебя. Противоположности притягиваются, да?
Я усмехнулся сквозь горечь, заключив её в объятия. Мягко, надёжно, и одновременно — беспомощно. Потому что в этот момент, стоя на террасе среди чужих стен, я почувствовал это во всей полноте: всё здесь — не моё. Этот особняк, с его мраморными лестницами и охраной на каждом углу. Эти люди, вечно говорящие нам, как жить, эта жизнь, полная секретов, боли, крови и полутонов — не моя, и я знал это.
Я опустил губы к её виску и шепнул:
—Тизиана, я хочу другой жизни. Жизни вдали от всего этого.
Она чуть отстранилась, посмотрела в глаза.
—Какой? — спросила тихо, с тревогой в голосе.
Я вздохнул и коснулся пальцами её щеки.
—Жизни, где не нужно просыпаться по тревоге. Где не нужно держать под подушкой пистолет. Где тебя никто не прячет от врагов и не торгуется за твою голову. Где мы — просто люди. Муж и жена. Где ты смеёшься не от истерики, а от счастья. Где мы строим дом, а не укрытие от врагов.
Я сделал паузу, вглядываясь в её лицо.
—Если ты готова уйти из этого мира со мной, ты станешь самой счастливой женщиной на свете. Я тебе это обещаю.
Она ничего не сказала. Только молча всмотрелась в меня, будто пыталась разглядеть, не лгу ли. Но в её глазах уже отражалось принятие. Где-то внутри неё это решение давно было готово. Я видел это.
Я накрыл её руку своей, и криво улыбнулся, что я делал очень редко.
—Ты мне нужна, Тизиана. Не как часть этой семьи, не как воспоминание или объект желания, а как женщина, с которой я хочу прожить всю оставшуюся жизнь, — произнес я, но Тизиана неуверенно отпрянула.
Сомнение в ее взгляде было видным. Именно в эту секунду она до конца поняла,о чем я говорю, потому что пару мгновений назад, кажется, она была согласна.
—Бросить родной дом?
—Обрести новый.