XVIII.
«Новое — это хорошо забытое старое.»
|KAI|
—У тебя сейчас идут уроки, — буркнула девушка, пока я забирался в окно до жути знакомого дома. —Хватит сбегать.
—Мне нужно помыться перед встречей с Лив, — с моих губ сорвалась фраза, и оказавшись в комнате, я поцеловал ее в щеку. —Я приму душ у тебя, никому не говори.
Комната такая, будто я где-то ее уже видел. Та девушка, она была похожа... Черт, это Мирелла? Молодая, худая настолько, будто ее не кормят.
—Привезешь агаву и питахайю? — с лёгкой мольбой сказала она, посмотрев в мою сторону, а я лишь щёлкнул ее по носу.
—Привезу, — снова сказал я, но не понимал, как здесь оказался.
Вспышка. Белое полотно, а затем новый удар яркого света прямо по глазам.
—Ты подозрительно спокойная, не дергаешь меня за щеки, не болтаешь о том, что скучаешь по дому, и не треплешься о картинах, — теперь я был в совершенно другом месте, а рядом была чертовски похожая на Миреллу девушка. —Что с тобой, любимая сестра?
Вокруг ресторан, много людей, шум, который кажется заглушенным.
—Давно тебя не видела, наслаждаюсь видом, — растянувшись в теплой улыбке, проговорила такая же кудрявая девушка, и уложила руку на стол.
Я сразу же накрыл ее пальцы ладонью, и прищурился. Казалось, я находился в чужом теле, и даже не понимал, что делаю. Все казалось нереальным, будто происходящем в другой вселенной. В другой реальности.
—Ты знаешь, зачем я приехал?
—Думала, это желание увидеть любимую сестрицу, — девушка снова улыбнулась, не сводя с меня глаз. —Это не так?
—Я тут по делам, — сказал я с особой интонацией, а смотря в ее глаза не понимал, кто же она. —А к тебе я по-братски заехал.
Сестрица... Дела... Черт возьми, где я?
Снова вспышка, да такая, что слепит.
—Ублюдок! — моя голова была повернута в противоположную от удара сторону.
Кожа горела, в груди разрастался гнев, ещё чуть-чуть, и меня разорвет от злости. Мужчина напротив ударил меня снова, но я выдержал, лишь делая жадные глотки воздуха, будто боясь ответить.
—Если ты ещё раз тронешь Мири, я разорву тебя на куски, — прорычал я так грозно, что сам не понял, как это вышло.
Седовласый мужчина, кажется, на секунду испугался, когда я выровнялся в спине. Он был ниже, но и толще меня. Я невольно обратил внимание, что мое тело было чисто от шрамов. Я не был сгоревшим.
—Выродок, — выплюнул этот незнакомец, но мое сердце грохотало так, будто мы были не просто знакомы, а были кем-то большим.
Вспышка. Вспышка. Вспышка. Вспышка.
—Кто там? - спросили меня.
—Моя мать и сестра, - ответил я, будучи лежащим на холодном полу.
Из приоткрытой двери показалось дуло пистолета. Я ничего не понимал, меня окружали мужчины, я был безоружен.
—Сынок? - тихо проговорил женский голос, но лица не было видно.
Мужчины перезарядил оружие, щемясь к стене. Я лишь мотал головой, а затем прошептал:
—Не стреляйте в нее.
—Папа предупреждал, что ты поступишь с нами так, — этот женский голос, который я будто бы знал.
Знал, но забыл. Именно в эту секунду по поводу прокатилась граната.
—Мама, что ты сделала? — девчачий крик, заполонивший весь мой разум, раздался неподалеку.
Я ничего не понимал.
—Мам? — сорвалось с моих губ, и взрыв накрыл нас.
Мама. Меня убила мама?
Надежда Грицкевич, Наадя — Колыбельная Наташи
Я не знал, где находился. Всё будто вспыхнуло — один ослепительный свет, выжигающий даже не сетчатку, а душу. Он разорвал пространство передо мной, свет был не просто ярким — он был живым, агрессивным, он жал, как пламя, и мне показалось, что я горю. В буквальном смысле. Я чувствовал, как что-то рвёт моё тело изнутри, как кожа сливается с воздухом, как будто каждую клетку пропитывает раскалённый металл. Я хотел закричать, но из горла не вырывалось ни звука — только беззвучный, вымученный вдох, будто из меня вытянули воздух и оставили лишь пустую оболочку, заполненную болью. Всё тело свело судорогой. Меня трясло. Я извивался, не в силах остановить эти подёргивания. Руки не слушались, ноги подгибались под собой, хотя я точно не стоял. Я падал? Летал? Плавал в этом ослепительном ничто? Невозможно было понять.
Но среди этого белого ада, среди хаоса и боли, прорвался голос.
— Кай, пожалуйста!
Он был далеким, будто сквозь толщу воды или стекло.
— Кай, проснись!
Я узнал его. Теплый, встревоженный, женский. Он пробивал стены света, словно отчаянно пытался пробиться ко мне.
— Кай, милый... — Голос дрожал, в нём была паника, боль, и любовь. — Ну же, Кай!
Я хотел ответить, правда. Я изо всех сил пытался. Но голос не приближался. Он оставался где-то на краю, в то время как я тонул глубже. И вдруг — обострение. Тело вздрогнуло так резко, будто меня ударили током. В ушах зазвенело. Свет перед глазами стал пульсирующим, как аварийная сирена. И снова голос:
— Господи, тебя колотит...
Теперь он был совсем рядом. Как будто кто-то обхватил меня руками, как будто тепло чужого тела коснулось моего. Я чувствовал пальцы на лбу — дрожащие, неловкие, но настоящие. И в тот момент я осознал: я не один. Кто-то звал меня. Кто-то не хотел, чтобы я остался в этом аду.
Но даже несмотря на это, я не мог открыть глаза. Не мог вынырнуть. Свет вспыхивал перед глазами снова и снова, вытесняя образы, вытесняя воспоминания, вытесняя реальность. Я ощущал себя запертым внутри собственного тела, как в клетке. Всё происходящее было похоже на воспоминание, или кошмар, или, возможно, я действительно был мёртв, я не знал. Я просто чувствовал — умираю я или вспоминаю, как умирал тогда, в пятнадцать, когда пламя поглотило мой дом, мою жизнь, моё имя. Но голос... Он цеплял меня за край сознания.
— Кай... — снова. Мягко. — Слышишь меня? Кай!
И я хотел очнуться. Потому что, возможно, именно там, в этом голосе, была моя реальность. Моя истина. Мой дом.
Я наконец распахнул глаза, и ощутил, как дышать стало легче. Бледное лицо Тизианы нависало надо мной, от чего я невольно подумал, что стал заложником собственных мыслей.
— Милый, ну же, проснулся? Я здесь, не кричи, всё хорошо, — она провела холодными пальцами по моему лбу, а я бросил испуганный взгляд на её плечо.
Оно кровоточило. Чёрт. На секунду мне показалось, что я схожу с ума. Или, по крайней мере, всё происходящее не может быть реальностью. Её лицо было таким близким, её дыхание обжигало мою кожу, но после тех вспышек, которые терзали мой разум, тех адских провалов, в которых я будто снова горел в собственном доме, снова задыхался от дыма, всё казалось иллюзией.Я моргнул несколько раз, будто это могло развеять марево.
—Тизиана? — выдохнул я, голос предательски дрожал.
Она кивнула, её глаза блестели от слёз, и, несмотря на кровь, стекающую по ее руке, она всё ещё думала не о себе.
— Ты сильно бился в горячке. Я испугалась, Кай, мне казалось, ты...
Я вскочил с её коленей резко, как будто меня ударили током. Грудная клетка словно сдавливалась невидимыми руками, сердце колотилось где-то в глотке. Я чувствовал, как испарина заливает лоб, а ладони дрожат. Свет тусклой лампы дрожал вместе со мной, будто отражал внутреннюю бурю.
Тизиана подвинулась ближе, не обращая внимания на боль, и аккуратно взяла мою ладонь в свою здоровую руку. Её пальцы были ледяными, и всё же я почувствовал, как в груди разливается что-то человеческое. Что-то настоящее.
Я сжал её ладонь, почти машинально, хотя в голове всё ещё гудел хаос. Она была здесь. Она. Не галлюцинация, не тень из прошлого, настоящая. С кровоточащим плечом и упрямым, до боли знакомым взглядом. Я мог различить каждую родинку на её лице, каждую ресницу — и всё это рвало меня на части. Как можно было быть таким близким к кому-то и одновременно чувствовать себя бесконечно далёким?
— Луна, ты ранена, — я посмотрел на её перевязку. — Почему ты здесь? Почему не в больнице?
— Потому что ты мне важнее, — отрезала она с нажимом, будто не видела иного выбора.
Я открыл рот, чтобы ответить, но не смог. Слова не формировались, губы слипались от обезвоживания и страха. Я просто смотрел на неё, молча, пока внутри меня всё не загорелось новым пожаром. Она рисковала всем. Своим телом, своей семьёй, своим местом в этом мире. Ради меня. Ради того, кем я даже до конца не знал, что являюсь.
Не отпуская мою ладонь, она заглянула в глаза. Наши взгляды столкнулись, и я почувствовал, как меня будто вытягивает наружу, откуда-то из болота отчаяния. Она видела меня. Настоящего. Даже несмотря на все синяки, на всё, что я пережил, на ту неопределённость, которая окутала меня, как кокон.
— Я не знал, — прошептал я, с трудом. — Вчера я узнал всё. Или почти всё, и напился, первый раз в жизни, — я хрипло усмехнулся. — Даже не помню, как взял эту бутылку.
Она вытерла мой лоб пальцами, осторожно, будто боялась снова задеть воспоминание, снова пробудить боль.
— Всё нормально, — прошептала она в ответ. — Я рядом.
Я вдохнул. Первый осмысленный вдох за, кажется, вечность. Лёгкие наполнились не воздухом, а ею. Её присутствием. Её запахом, чуть цветочным, с больничными нотками антисептика. Её любовью, в которой было так много силы, что мне казалось, я сейчас провалюсь прямо в неё. Я медленно поднял свободную руку и провёл пальцами по её щеке, оставляя след, словно боялся, что она снова исчезнет. Она не исчезала, она дышала вместе со мной. И этого было достаточно, чтобы остаться на плаву.
— Прости, — сказал я. — Прости за всё, за то, что втянул тебя в это, за то, что ты страдала. За то, что оставил тебя.
— Я не страдала, — резко сказала Тизиана, и в её голосе звякнула сталь. — Я боролась за тебя, за нас. И я бы сделала это снова.
Я сжал её руку сильнее, и на секунду закрыл глаза, пытаясь удержать это мгновение. То, в котором я был не просто Кай, мальчик с амнезией и сломанной жизнью, а человек, которого кто-то любил. Я просто притянул её ближе, насколько позволяла её раненая рука, и прижал к себе. Моя голова легла на её здоровое плечо, а пальцы запутались в её волосах. Она пахла болью, любовью, и правдой. Впервые за много лет, я чувствовал, что нахожусь там, где должен быть.
Я держал её в объятиях, словно пытался остановить время, как будто, если буду прижимать Тизиану крепче, реальность не разлетится на осколки. Но эти вспышки, эти белые, слепящие волны в голове, возвращались снова и снова, и с каждой — я чувствовал, как рушится то, что я считал собой. Они не были галлюцинациями, не могли быть. Я понял это, потому что боль была настоящей, запахи, лица, крики — всё это не придумано, не искажено — просто... забыто. Я не хотел отпускать её, не хотел говорить, но как только она чуть отстранилась, заглядывая в моё лицо так, словно искала в нём что-то давно утерянное, я прошептал, едва сдерживая дрожь:
— Я не Кай, моя Луна. Я Джулио. Тот самый.
Её тело дернулось в моих руках, и я почувствовал, как напряглись её мышцы, как прервалось дыхание. Глаза расширились, губы задрожали, и она отшатнулась, будто я только что ударил её.
— Что? — выдохнула она, и её голос прозвучал хрипло, почти беззвучно.
Я медленно наклонился, потянулся к газете, валявшейся рядом. Она лежала чуть подальше, смятая, напитанная чужими руками и временем. Подав ей, я смотрел, как она берёт её дрожащими пальцами, как взгляд цепляется за заголовки, за старую, потускневшую фотографию, где ещё ребёнок, с кудрявыми волосами и той самой лукавой улыбкой, смотрел в объектив с доверием, которого я больше не знал.
— Я видел их, — тихо сказал я. — Во сне. Когда ты будила меня, я видел их лица. Тех женщин, что были у тебя в доме. Они были в моей голове, и были такими молодыми, будто мы знакомы с ними с самого детства.
Она не перебивала. Сидела, сжимая газету в пальцах, настолько сильно, что её костяшки побелели.
— Я не знаю, как это возможно, Тизиана, — продолжал я, чувствуя, как сухость обжигает горло. — Я даже не уверен, что хочу в это верить. Всё это безумие. Но что-то внутри меня говорит, что это правда. Что я не Кай, я Джулио. Я тот мальчик, которого считали погибшим. Я был в том доме, при том самом взрыве. И тогда всё оборвалось.
Губы Тизианы приоткрылись, будто она хотела что-то сказать, но не могла. Слеза скатилась по её щеке, и это зрелище стало для меня хуже любого кошмара. Я причинил ей боль. Моя правда стала её болью.
— Моя семья, — выдохнул я, сжимая кулаки. — Они не смогли меня найти, или просто не захотели верить в то, что я мог выжить. Я был ребёнком, ничего не помнил. Меня нашёл Ричард, он забрал меня из больницы в Финиксе, сказал, что моя семья погибла, что я выжил один, и я поверил, потому что мне не к чему было возвращаться.
Тизиана кивнула медленно, будто каждое движение отдавало болью в плечо. Её рука всё ещё кровоточила, но она не обращала на это внимания. Я видел, как она держит в себе крик, и от этого мне становилось только хуже.
— Знаешь, что самое странное? — прошептал я, — я не чувствую радости, не чувствую облегчения, я просто пуст. Как будто девятнадцать лет я был марионеткой, а сейчас не знаю, как стать собой.
Она молчала ещё долго. А потом аккуратно положила газету рядом, подняла голову и снова посмотрела мне в глаза. Её голос был тихим, но в нём чувствовалась сталь:
—Все сходится, — сглотнув, прошептала Тизиана. — В тот самый год, перед моим рождением, тетя Лия потеряла брата. Мама рассказывала...
Я хотел притянуть её к себе, хотел поцеловать, утонуть в ней, забыть обо всём, что только что сказал, но я не мог. Это прошлое, это имя, этот образ — они были здесь. И теперь я знал, что не смогу сбежать.
— Прости, — выдохнул я. — Прости за то, что ты оказалась втянута в это. Я бы хотел просто остаться тем мужчиной, который влюбился в тебя.
Она улыбнулась сквозь слёзы — натянуто, надрывно.
— А я хотела, чтобы ты просто стал частью моей жизни. Навсегда.
И мы снова замолчали. Только тиканье старых часов на стене, запах виски, капающая с её пальцев кровь, и гул в ушах — всё слилось в одну замершую точку. Я обнял её — осторожно, бережно. Прижал к себе, будто боялся снова потерять. Но я уже знал: больше я ничего не потеряю. И пусть правда обрушилась, как пожар, я выберусь из этого — ради неё. Ради нас.
—Тебе нужно в больницу, — прохрипел я ей на ухо.
—А тебе нужно появиться перед сестрами, — ответила Тизиана сразу же, и я замер. — Нам нужно быть там, Кай.
—Прости, что оставил тебя в неведении на целых три месяца, — проговорил я. — Я пытался разобраться в себе.
—А я надеялась, что ты вернёшься, и все так и вышло, — она горько усмехнулась. — А теперь давай ты приведешь себя в порядок, и мы поедем ко мне домой. Я обещаю, никто не причинит тебе вреда, иначе я сама буду вынуждена вступить в схватку с Неро или отцом.
Я провел ладонью по ее спутанным волосам.
—Слушаюсь, моя Луна.
Я умылся холодной водой, пытаясь смыть с себя остатки сна, остатки страха, остатки себя. Голова гудела, как после удара — может, всё дело в виски, а может, в том, что воспоминания начали пробиваться сквозь трещины амнезии. Они рвались наружу, будто запертые звери, и я не мог их остановить. Я видел, как в дом влетает граната, видел, как огонь охватывает стены. Может, мой разум искажает прошлое, рисуя его более трагичным, чем оно было, а может, наоборот — это правда, которой я просто раньше не мог коснуться.
Я вышел из ванной, вытер лицо старым полотенцем, и вернулся на кухню, где на полу сидела Тизиана. Она выглядела хрупкой и бледной, но глаза её светились каким-то почти пугающим упрямством. Я сразу заметил, что на ней нет обуви — черт, я ведь так и не заметил в какой момент она пришла.
— Тизиана, — прошептал я, опускаясь рядом. — Ты без обуви.
— Я в порядке, — ответила она тихо, но губы её подрагивали.
Конечно, в порядке. Перевязанное плечо продолжало кровоточить, на лице оставались следы усталости, но она сидела, выпрямившись, будто её воля могла заменить ей здоровье. Я не стал спорить. Просто аккуратно поднял её на руки, прижав к груди, как самую дорогую хрупкую вещь на свете.
— Я отвезу тебя домой, — сказал я, открывая дверь, — но не в больницу, слышишь? Только домой, как ты и просила.
Она слабо кивнула, обвила мою шею рукой. Мы вышли на улицу, в утренний холод. Я посадил её на пассажирское сиденье своей машины, убедившись, что она удобно устроилась, и только потом сел за руль. Пока я заводил двигатель, краем глаза заметил, как она смотрит на меня — с такой предельной сосредоточенностью, будто пыталась выучить наизусть каждую черту моего лица.
— Ты уверена, что мне стоит туда ехать? — спросил я в дороге, не сводя глаз с трассы.
—Да, — выдохнула она. —Мы должны знать, кем ты был и кем ты стал. Я должна понять, где заканчивается мой страх и начинается моя любовь.
Я глянул на неё. Светлая кожа, как из мрамора, почти прозрачная, со следами крови на бинте, идеальное лицо, в котором сейчас перемешались боль и решимость. Она была настоящей. Моей. Я знал это.
Когда мы подъехали к особняку, у которого меня вчера били как преступника, сердце глухо застучало в груди. Я не знал, что будет дальше, не знал, кто откроет дверь и с каким лицом встретит меня. Но я знал, что у меня на руках Тизиана. Ради неё я готов был зайти в самый страшный огонь. Охранники появились сразу же — как только я открыл дверь машины. Один из них уже открыл рот, чтобы, наверное, велеть мне отойти, но Тизиана не дала ему и слова сказать.
— Назад! — рявкнула она. — Пропустите нас!
Он отшатнулся, не зная, куда себя деть. Другие обменялись взглядами, но уступили. Я аккуратно поднял её на руки и пошёл по дорожке, ведущей ко входу. Она не весила почти ничего, но чувствовалась всем своим существом. Была моим якорем и моей бурей одновременно.
Когда мы вошли в дом, я сдержал дыхание. Всё было так же, как вчера — мрамор, гул тишины, аромат дорогих духов. На пороге в гостиную появилась женщина. Высокая, стройная, со светлыми волосами и глазами, в которых я сразу узнал Тизиану. Это была её мать. И в тот момент, когда она увидела нас, точнее Тизиану, с раной, с кровью на бинтах, её лицо побледнело.
— Господи... — прошептала она, бросаясь к нам. — Почему кровь всё ещё течёт? Зизи, что ты творишь?
Я поставил девушку на ноги, но всё ещё поддерживал её за талию. Она была ослабевшей, но несломленной. Мать обняла её, заглядывая в глаза, трогая пальцами повязку.
— Я в порядке, мама, — сказала Тизиана. — Правда.
— Нет, ты не в порядке, — прошептала женщина, — ты упрямая как твой отец. Господи, почему всё так сложно?
Я ещё не успел толком сообразить, что происходит, как мать Тизианы — Элиза, кажется, так её звали — уже обрушилась на дочь с потоком обвинений и тревожных слов. Она выглядела уставшей, но от этого не менее властной. В её голосе звенела паника, будто страх всё ещё стоял комом в горле, несмотря на то, что дочь была перед ней живая, хоть и бледная, с перемотанным плечом.
— Где ты была? — Элиза буквально металась от стены к стене, будто пытаясь сдержать эмоции. — Ты хоть понимаешь, что отец перевернул пол Нью-Йорка в поисках тебя? Что мы с ума сходили?!
Я стоял немного в стороне, опираясь о дверной косяк, и лишь смотрел, как Тизиана с болезненной улыбкой медленно подняла руку и поцеловала мать в щёку. Это движение было таким мягким, почти детским, как будто она на секунду снова стала маленькой девочкой, которую ругали за позднее возвращение домой.
— Мам, — прошептала она, и посмотрела на меня, а затем вновь на Элизу. — Где тётя Лия и Мирелла?
И вот тогда я увидел, как взгляд Элизы сменился. До того в нём было только беспокойство, но теперь он стал холодным, презрительным. Её глаза скользнули по мне, будто я был занозой в её доме, чужим, которого она в принципе не собиралась терпеть вблизи своей дочери. Она даже сделала шаг назад, будто хотела подозвать охрану, но Тизиана резко подняла руку.
— Нет, мама. Не смей, — её голос стал резким. — Ни слова, ясно? Ты можешь быть кем угодно, но я не позволю тебе выгонять его, тем более сейчас.
Меня пробрало от её слов. Они были... настоящими, защитными. Такими, о каких я мечтал, но никогда не надеялся услышать. Я не знал, чем заслужил её поддержку, но знал, она была искренней.
— Хорошо, что папы нет дома, — с облегчением выдохнула Тизиана. — И Неро, надеюсь, тоже.
Элиза нахмурилась, но в следующую секунду Тизиана наклонилась и что-то быстро прошептала ей на ухо. Я не слышал слов, но видел, как лицо Элизы побледнело, губы её приоткрылись в шоке. Она замерла, как будто ледяной порыв пронёсся по её спине, а затем, с какой-то внутренней решимостью, кивнула в сторону длинного коридора.
— Они в гостевом крыле, — произнесла она почти беззвучно. — Думаешь, стоит идти туда, пока Андреа и остальные не вернулись?
— Да, — отчеканила Тизиана, — сейчас или никогда.
В следующее мгновение она схватила меня за руку. Её пальцы были тонкими, тёплыми, несмотря на холод, что, казалось, заполнил её дом. Она потянула меня за собой, не давая мне и секунды на раздумья, и я покорно последовал. Сзади слышались шаги Элизы — она шла за нами, видимо, ещё не до конца веря в происходящее, но уже неспособная остановить лавину, которую сама невольно спустила. Проходя по длинному коридору, я сжимал ладонь Тизианы крепче, чем должен был. Я чувствовал напряжение в её движениях, видели, как дрожали плечи, но она не сдавалась. Я не знал, что будет дальше. Не знал, узнают ли те женщины меня, не знал даже, хочу ли я этого узнавания. Но Тизиана была рядом, и это уже означало больше, чем всё, что могло случиться в этом доме.
Я чувствовал, как гудит в ушах кровь, сердце билось где-то в горле, а голос разума напоминал о том, что всё это — не сон. Я — не Кай, я — Джулио. Потерянный брат, забытая история, вернувшееся прошлое. И, может быть, сегодня я узнаю правду.
Я вошёл вслед за Тизианой, и с первых шагов в эту гостевую комнату у меня похолодело в груди. Воздух будто сгустился, движения замедлились, а кровь застыла в венах, когда я увидел кудрявую женщину, лежащую на широкой кровати. Её черты лица были до боли знакомыми — она была первой, кого я увидел в том сне, полном вспышек, огня и невыносимой боли. А рядом с ней сидела вторая женщина, тонкая, спокойная, с милым личиком. Она первой подняла голову. Её взгляд остановился на мне, и она замерла. Открыла рот, будто хотела что-то сказать, но не смогла, будто слова застряли у горла. Я стоял в дверях, словно прибитый к полу, даже не знал, дышу ли. Тепло руки Тизианы, сжимающей мою ладонь, было единственным, что связывало меня с реальностью в этот момент.
— Это... — тихо начала Тизиана, доставая из кармана свернутый газетный лист. — Это он.
Не успела договорить, как вторая женщина — та, что сидела, — вскочила и, подбежав, вырвала бумагу из рук Тизианы. Я едва успел заметить, как её пальцы задрожали, а глаза наполнились слезами, пока она разглядывала пожелтевшие буквы и фото.
— Мой Джулио, — выдохнула она, словно этот крик был заперт в её груди долгие годы и теперь, наконец, вырвался наружу.
Она не плакала — нет, не так, она вся была этой болью. Она дрожала, почти теряя равновесие, прижимая листок к груди, как что-то священное, что возвращает её к жизни.
Женщина на кровати открыла глаза, и я тут же почувствовал, как холод пробежал по спине. Она не смотрела на меня, оглядела комнату, сестру, затем — Тизиану, но её взгляд обошёл меня стороной, как будто я был призраком, которого не способна увидеть. Что-то в этом моменте было особенно пугающим. Её глаза — бледно-голубые, были полны растерянности и боли, и в них не было узнавания.
— Я знала, — прошептала женщина с газетой. — Я чувствовала тебя. Эту ночь, Джулио, я чувствовала.
Она шагнула ко мне, и я не отпрянул. Не мог. Её пальцы коснулись моего лица — осторожно, как будто она боялась, что я исчезну. Пальцы тронули щеку, прошлись по виску, скользнули по брови. Я почувствовал, как что-то внутри меня дрогнуло. Она трогала меня, как мать трогает своего ребёнка после долгих лет разлуки, и я не знал, как на это реагировать. Потому что не помнил. Потому что не знал. А потом она обняла меня. Я застыл, не знал, как принять эту нежность, эту боль, этот порыв. И всё же, я не оттолкнул её. Она прижималась ко мне, как будто боялась, что если отпустит, я снова исчезну. А где-то рядом стояла Тизиана, и я слышал, как она всхлипывает, не сдерживая слёз.
— Скажи хоть что-нибудь, пожалуйста, — прошептала женщина. — Джулио.
Но я не мог. Горло пересохло. Слова не формировались — они слипались где-то внутри, не успевая вырваться наружу. Я лишь смотрел на неё, а потом — на вторую, ту, что лежала. Мирелла. Она приподнялась на локтях, медленно, будто движения давались ей с трудом. Глаза её были мутными, и она всё ещё не смотрела в мою сторону. Я видел, как её губы дрогнули.
— Он... правда? — прошептала она, словно не в силах поверить в происходящее.
— Да, — за неё ответила Лия. — Это он. Это он, Мири.
Мирелла не отвечала. Она просто посмотрела в нашу сторону, и наконец, словно собравшись с силами, перевела взгляд на меня. Я почувствовал, как в груди всё перевернулось. Она всматривалась, словно искала черты мальчика, которого помнила. Встав, она быстро подбежала к нам, и схватила меня за руку, но не сразу, будто бы ее зрение было затуманено.
— Ты, — начала она, но запнулась, подалась вперёд, и тоже коснулась моей руки. — Скажи хоть что-нибудь, просто скажи, пожалуйста.
Я посмотрел на Тизиану, она стояла совсем близко, с глазами полными боли, но в них было и что-то ещё. Гордость? Поддержка? Я не знал, но она была моей точкой опоры.
— Я не знаю, что должен сказать, — наконец прошептал я, с трудом выговаривая слова. — Это сложно.
Мирелла сдавленно всхлипнула, а Лия прикрыла рот рукой, пытаясь сдержать рыдание. Слёзы катились по её щекам, пока она смотрела на меня, как будто не могла насмотреться. Мирелла вдруг обняла меня сильно, крепко, будто стараясь заменить эти годы одной секундой. Я стоял, зажатый между двумя женщинами, которые называли себя моими сёстрами, и чувствовал, как моё прошлое обрушивается на меня, как вода, сдерживаемая плотиной. Я хотел бы просто взять Тизиану за руку, прижать к себе, забыть обо всём, что разделяло нас от этого момента, но я не мог. Это прошлое, которое было похоронено где-то в глубине, теперь стало моим настоящим. И я уже не знал, кем быть — Каем, которого она любит, или Джулио, которого ждала семья. Но одно я знал точно: сейчас, здесь, с Тизианой рядом и этими двумя женщинами передо мной, я не был один.
—Джулио, — рыдала, кажется, Лия, хватаясь за мою одежду. — Как? Почему я все это время не знала о тебе? Почему не искала?
—Мы каждый год навещали тебя на кладбище, — пробормотала Мирелла, впиваясь ногтями в мою шею. — Каждый год я плакала над твоей могилой, мой маленький мальчик.
Мою грудь стянуло.
—К нашему общему сожалению, я больше не маленький мальчик, и не тот Джулио, которого вы помните, — сдержанно произнес я, понимая, что мог обидеть их. — Я не помню ничего из того, что было до взрыва...
Говорить о себе под чужим именем было ещё сложнее, чем просто думать об этом. Обе женщины шокировано посмотрели на меня, но взгляд Миреллы пугал. Было ощущение, что она смотрит не на меня, а сквозь.
—Ты не помнишь нас? — с дрожью в голосе произнесла Лия.
Я отрицательно помотал головой, и увидел страх в ее глазах. Зелёные. Орехово зеленые.
—Тетя, не давите, он сам чуть не задохнулся в горячке сегодняшней ночью. Представьте, как его мозг перегрузился, — вмешалась Тизиана, стоя рядом со своей матерью. — Может быть, нам стоит сесть и поговорить?
Я вошёл в гостиную с Тизианой, ее матерью, Лией и Миреллой, чувствуя, как напряжение повисло в воздухе густым, почти осязаемым облаком. В коридоре навстречу нам вышла пожилая женщина — вероятно, бабушка Тизианы. Она скользнула мимо нас, будто не заметила меня, чужака в этом доме, не задержав на мне ни взгляда, ни даже дыхания. Мне на миг показалось, что я был всего лишь тенью.
Мы сели. Я рядом с Тизианой, она — чуть ближе, чем обычно, её рука едва касалась моей, но даже это касание было для меня опорой. Элиза присела на кресло неподалеку от нас. Лия и Мирелла напротив, и обе выглядели так, будто не знали, с чего начать. Я избегал их глаз, не потому что злился или испытывал отвращение — скорее потому, что не знал, как быть. Если я действительно Джулио... что это значит для меня? Для них? Я ведь не чувствовал этого родства, не ощущал.
Сёстры начали говорить — осторожно, несмело, словно подходя ко мне сквозь минное поле. Рассказывали истории: как я однажды испугался паука в саду и упал в фонтан, как прятался в подвале, как пел сам себе, когда думал, что никто не слышит. Я кивал, слушал, но внутри себя чувствовал отчуждение. Всё это звучало как сказки — красивые, эмоциональные, но чужие. Они — чужие. Я дал им понять это. Не жестоко, просто честно.
— Даже если я вспомню, — произнёс я наконец, — это не изменит моих чувств. Я не чувствую к вам чего-то, простите. Я — не брат. Я агент, человек, для которого Ричард был единственным близким.
Я посмотрел на Тизиану. Она не отвела взгляда, хотя глаза её были полны слёз. В ней не было осуждения, только боль и принятие. Лия и Мирелла еле держались, чтобы не разрыдаться. Девятнадцать лет оплакивать брата, затем узнать, что он жив, а затем услышать такие слова. Кажется, я разбил им сердце.
И всё же один вопрос продолжал разъедать меня изнутри.
— Как это случилось?— я замолчал, сглотнул. — Пожар, граната. Почему я там был? Кто это сделал?
Мирелла напряглась. Лия посмотрела на неё, потом на меня, и опустила глаза. Даже Тизиана не выдержала — её плечи поникли, словно под тяжестью слов, которые ещё не были сказаны. Мирелла говорила медленно, с натянутыми нервами, будто каждое слово ранило её саму.
— Когда Лию похитили, ты... ты связался с нашими врагами, чтобы спасти её. Мы тогда были детьми, но ты... ты сделал невозможное. Ты стал предателем, Кай. Джулио.
Я сидел молча, ощущая, как сердце гулко бьётся в груди. Предателем?
— А потом, — продолжила она, срываясь на дыхание. — Когда Лия была в безопасности, она умоляла людей своего будущего мужа спасти меня и тебя. Родители уже... уже приняли решение насчёт тебя.
Она перевела взгляд куда-то в сторону, как будто не могла смотреть ни на меня, ни на сестру.
— В тот день я была в больнице вместе с матерью. Я хотела узнать, можно ли спасти моё зрение, а когда вернулась, в доме уже были чужаки. Всё было как в кошмаре, мы... мы тогда ещё не знали, кто их послал. А потом...
Она замолчала, крепко сжав подлокотник кресла. Спасти зрение? Черт, она не видит?
— Это была она, — голос её дрогнул. — Наша мать. Она... бросила гранату в дом, зная, что ты там. Сказала, что ты — предатель. Что ты подвёл семью.
Слово «мать» зазвучало в моей голове эхом. Мать. Граната. Пламя. Вспышки перед глазами. И я — ребёнок, сгорающий заживо. Или спасающийся? Чёрт, я не знал, где заканчивается реальность и начинается память, но одно я знал точно: они говорили правду. Потому что когда она это произнесла... внутри меня что-то рухнуло. И в то же время, встало на место. Я почувствовал, как пальцы Тизианы сжались на моей руке, и посмотрел на неё. Её лицо было бледным, но выражение — твёрдым. Она знала, к чему всё шло, и всё равно была рядом.
— Ты спас Лию, — прошептала она. — И мать за это тебя чуть не убила.
— Не «мать», — хрипло выдохнул я. — Женщина, которая родила меня. Настоящая мать бы так не поступила.
Мирелла опустила лицо в ладони. Лия молчала, но по её щеке скользила слеза. Она не скрывала её. Я чувствовал, как с каждой минутой их слова медленно прорастают во мне. Как память, которой у меня не было, становится плотью. Это не делало меня ближе к ним, не делало их сестрами в том смысле, как это бывает в фильмах. Но делало их частью чего-то большего. Моей правды. Моей трагедии. Моего прошлого, которое слишком долго было похоронено под ложью. Похоронено вместе с Джулио Дероса.