Глава 3: Месть!
«Вы говорите о дне, а народ ждёт порядка. Трон не должен пустовать. Если не увидем ответа. Мы примем меры и сами выберем того, кто поведёт будущее» Malika_Demiral.
Ахмед Хазретлери. Дата смерти. 16 июня, 1624 года.
Шехзаде Осман Хазретлери. Дата смерти. 16 июня, 1624 года.
Шехзаде Мехмет. Дата смерти, 16 июня, 1624 года.
Шехзаде Мурат. Дата смерти, 26 июня, 1624 года.
Шехзаде Касым. Дата смерти, 26 июня, 1624 года.
Кесем стояла у гроба Мурата, пальцы прикоснулись к холодной деревянной кромке, будто надеясь почувствовать там ещё тепло. Тянулась длинная очередь чёрных покрывал и скорбных лиц; вокруг - тишина, нарушаемая только редким всхлипом. Рядом с ней - дочери, каждая в своей боли, каждая с собственной потерей, каждая по‑разному видящая мир, в котором исчезло так много.
Айше султан, девятнадцатилетняя, была стройна и высокая, осанка - унаследованная от матери гордая и ровная, не смотря на слёзы. Её лицо, овальное, с тёплым смуглым оттенком кожи, хранило ещё черты юности: мягкие губы, тонкие брови, густые тёмные ресницы, отбрасывающие тень под глазами от бессонных ночей. Волосы, собираемые в строгую косу, украшала тонкая золотая лента - память о радостях, которые теперь казались далёкими. Взгляд её был острым и тревожным; в нём смешивались любовь к брату и растущее понимание хрупкости власти и жизни.
- Мама, - прошептала Айше, подойдя ближе и склонив голову у гроба. Её голос трепетал, но речь была собрана. - Теперь остался Ибрагим? Что с ним? Он - в порядке?
Кесем ответила тихо, губы дрожали:
- Он в порядке слава Аллаху его смогла уберечь, - сказала она, и в голосе прозвучала вся усталость дней и ночей. - Ибрагим жив. Но жизнь его... другая теперь. Мы должны защитить его, охранять каждый его шаг.
Айше опустила ладонь на кромку гроба, словно надеясь ощутить там брата. Её глаза наполнились слезами, но она сдерживала рыдание, потому что понимала: сейчас важна не только её боль.
- Если что‑то случится с Ибрагимом, - выдавила она, - я не прощу. Я не допущу, чтобы он стал очередной жертвой. Мы должны знать - кто и зачем. Если не Элмаз. Предатель со всем рядом.
Кесем сжала руку дочери и, прижимая лоб к пустому одеялу, шептала:
- Мы узнаем. Я найду правду, даже если она будет горькой. Но мы должны быть осторожны - враги любят жёлтые лица страха. Твоя строгость нужна нам сейчас.
Гавхерхан, шестнадцатилетняя, была ниже и коренастее Айше, с более широкими скулами и выраженными глазами, которые казались глубже от пережитого. Её волосы были волнистыми, чаще распущенными, и сейчас скрывали часть лица. На губах - постоянно играла лёгкая твёрдость , которую она берегла как броню. Её руки были сильными от привычки помогать, от дел, которые всегда поручались старшим дочерям.
Она подошла медленно, ступая, как будто тяжесть давила на каждое движение.
- Мама, - начала Гавхерхан, и слово ломалось в горле, - разве мы не могли ничего сделать? Разве никто не заметил? Они были такими молодыми... Как так получилось?
Кесем подняла усталый взгляд с мрамора гроба, и в нём отразилась смесь гнева и бессилия.
- Мы сделали всё, что могли, - ответила она. - Иногда зло приходит скрытно. Не оправдываю никого, но сейчас нам надо держаться вместе. Ненависть без доказательств разрушит и нас самих.
Гавхерхан прижала ладонь к сердцу, закрываясь от нараставшего ужаса, и тихо произнесла:
- Я хочу отомстить, мама. Но боюсь, что месть не вернёт нам их.
- Месть - слабое утешение, - сказала Кесем. - Правосудие - другое. Если мы позволим злу действовать в ответ, оно поглотит нас. Мы должны искать истину, а не лишь успокаивать боль кровью.
Ханзаде, пятнадцатилетняя, казалась самой молодой и самой уязвимой. Её лицо было ещё детским, круглым, с большими глазами, которые сейчас блестели от слёз. Волосы небрежно уложены, платье простое, но аккуратно подогнанное; плечи дрожали, и каждая её мелкая жестика выдавала внутреннюю ломкость. Она держала в руках маленький платок, который она всё ещё прижимала к губам, как будто этот кусочек ткани мог сохранить память о брате.
- Мамочка, - прошептала Ханзаде, голос хрупкий, почти не сердечный, - он был таким добрым. Он смеялся со мной. Я не хочу, чтобы он ушёл. Почему это случилось с нами?
Кесем опустилась на колени рядом с дочерью, обняла её и поцеловала ей макушку. В этот жест вошла вся материнская нежность и израненная сила.
- Почему? - повторила она тихо. - Я задаю себе этот вопрос каждую ночь. Но сейчас главное - быть рядом друг с другом. Мы будем помнить их смех, каждую мелочь. Иначе их уход был напрасен.
Ханзаде всхлипнула, пряча лицо в груди матери, и её голос, дрожа, выпустил простую детскую мольбу:
- Скажи, что они слышат нас там, мама. Скажи, что им не холодно.
Кесем, держа дочери плечо, шептала, будто внушая себе веру:
- Они слышат. Они знают, что мы их любим. Мы будем хранить их имена, их жизни в наших сердцах.
***
Темница была сама воплощённая тьма - влажные стены, от которых исходил запах плесени и старой крови, тусклый свет одинокой свечи бросал длинные дрожащие тени, а воздух был тяжёл от нечистых стонами и гниющего соломенного постеля. Пол скользкий, ноги проваливались в грязь; от не больших щелей в потолке доносился свист ветра, похожий на шёпот мольбы. Каждая клетка казалась предметом пытки: кандалы на цепях звенели при малейшем движении, на стенах остались полосы от когтей и насквозь вбитых гвоздей - следы прежних страданий.
Избитая девушка лежала в углу, её одежда рваная, губы рассёчены, глаза наплывшие слезами. При каждом вдохе её грудь дрожала, как будто пыталась выдавить из себя последнее слово. Она шептала в темноту, голос её срывался, превращаясь то в крик, то в молитву.
- Помилуй... Господи... прошу... не отдавай меня... - её губы едва шевелились.
Время от времени она всхлипывала, сжимая ладони до белизны, словно пытаясь остановить кровь, что всё ещё медленно стекала по щеке. От боли и страха слова рвались наружу, проклятия сменялись молитвами:
- За что? За что мне это? Милосердный, помоги... Я не заслужила... Я лишь исполняла приказ...
Внезапно раздался тяжёлый шаг, и в проходе появилась фигура в длинном тёмном плаще - Кесем. Её походка была тверда, лицо освещалось колеблющимся пламенем свечи; глаза сверкнули, как лезвия. Она склонилась над девушкой, и тот, кто видел её прежде - знал: это не просто сострадание, это гнев, что долго тлел.
- Кто дал такой приказ? - спросила Кесем, и в голосе её не было ни капли сомнения, лишь ледяная твёрдость . - Кто посмел покуситься на жизнь Шехзаде? Кто отнял жизни моих детей?
Девушка подняла на неё затуманенный взгляд, но не могла дать внятного ответа: слова застревали в горле, губы дрожали от страха. Она пыталась назвать имя, но вышло лишь тихое бормотание. Кесем сжала кулак так, что жилы выступили на запястье; дыхание её прерывисто замирало при каждом произнесённом слове - гнев переполнял её, но она удерживалась, опираясь на холодную стену, словно только так могла удержать свой контроль.
- Назови имя, - повторила она, и её шёпот превратился в обжигающий приказ. - Назови того, кто отобрал моих детей.
Тишина давила, как камень. Девушка, наконец, собрала остатки силы и, с трудом выдавливая слова, прошептала имя - и в тот же миг Кесем побледнела, словно вся ярость мира обрушилась на неё. Она едва не покосилась, пальцы вцепились в камень, дыхание перехватило; глаза сузились, губы сжались до тонкой линии. Её лицо искажало не просто гнев - это была щемящая, почти животная боль утраты, всплеск материнской ярости и бессилия одновременно.
- Что ты сказала? - горячо вырвалось из неё. Её голос рвался, голос дрожал, в нём звучал роковой хруст - как ломается лед под весом беды. - Они заплатят. Все. Я отнему у них их сердце. Я вырву сердце и заставляю сгореть до тела!
Кесем прижала ладонь к груди, словно удерживая бьющееся сердце, и на секунду её короновал немой крик. Затем она отвела взгляд, стиснув зубы, и холод вернулся в её слова, но уже с обещанием расплаты.
- Встань, - сказала она мехом власти и приказа; в её голосе звучала стальная решимость, которая не знала пощады. - Я найду их. Никто не уйдёт без ответа. За Шехзаде, за детей - справедливость будет.
***
Старые камни дворца тянулись вдоль аллей, их поверхность покрывала сеть трещин и мха. Ветер скользил по линиям фасада, словно напоминая о былой роскоши, теперь поглощённой временем.
Тёмный сад прижимался к стене, где стебли когда-то пышных роз и жёлтых лилий теперь были поникшими и сухими. Листья шептали под ногами, и запах гниения смешивался с холодной влажностью вечера - всё это создавалo ощущение заброшенности и утраты.
Шаг Кесем был тяжёл и точен, будто каждый шаг требовал усилия воли. Холодная решимость читалась в каждом движении: не спеша, но неумолимо, как лёд, сдавливающий живое. Охрана у дверей ощутила напряжение - их взгляды потянулись к ней, и в глазах не которых заискрилась тревога. Кесем видела это и моментально поняла - среди них есть предатели.
Её голос остыл, и приказы последовали без долгих слов. Это было решение правосудия по её меркам - быстрый и беспощадный.
- Убить - и стражники тут же были казнены.
Кесем вошла в маленькую, тёмную комнату. В углу, съежившись, сидел Мустафа - брат покойного Ахмеда, сломленный безумием. Он раскачивался из стороны в сторону, закрыв уши руками.
- Мустафа, - Кесем подошла к нему, обняла за шею, поцеловала в голову. - Прости меня.
Она отдала приказ подготовить корабль.
- Ты отправишься в путешествие, Мустафа, - сказала она, протягивая ему чашу с водой, в которую не заметно добавила яд.
Мустафа послушно выпил. Кесем отвернулась, сдерживая рыдания. В этот момент в покои ворвалась Дильруба Султан - безумная, смеющаяся.
- Ты... ты убила его! - кричала она. - Убила!
- Затянуть ей петлю, - холодно приказала Кесем.
Когда привели Халиме Султан, Кесем посмотрела ей прямо в глаза.
- Ты расплатилась за смерть моих детей, Халиме, - произнесла она. - Всё кончено. Предатели там, где им и место - горят в Аду.
Халиме отпустили. В тот же миг Мустафа упал на пол, хватая ртом воздух. Дильрубе затянули петлю на шее. Крики Халиме, полные ужаса и отчаяния, разрывали тишину, но Кесем уже ничего не слышала. Она вышла из старого дворца, оставив позади смерть и безумие. Месть свершилась. Её дети были отомщены. Халиме убита.
***
Дворец дрожал от голосов. Толпа, скопившаяся на внешнем дворе и у разноуровневых террас, метала в небо свист и крик, как будто сама каменная кладка отвечала эхом на обиды людей. Крики - требование правды и порядка - рвались волнами: «Трон!», «Власть!», «Кто будет султаном?». С каждым новым возгласом в воздухе становилось больше тревоги, и по лицам дежуривших приближался страх.
Кесем готовят к выходу.
Её облачали в траурный наряд. Ткань была чёрной, плотной, но тонко мерцающей под факелами, как ночь, в которой мерцают далёкие звёзды. Пальто сшито из тяжёлого бархата, подол доходил до ступней, рукава были узки и длинны, шея закрыта высоким воротником, украшенным чёрным же кружевом и тонкими нитями тёмного металла - не для праздника, а для величия и защиты. На голове - простая чёрная вуаль, откинутая назад так, что лицо оставалось открыто.
Её лицо оставалось молодым , волевым: скулы чёткие, подбородок твёрдый, губы сжаты в привычной сдержанности. Глаза - тёмные, как смола, с глубокой усталой строгостью; в них горела не растерянность, а тленная решимость. Каждое движение было выверено.
Маленький наследник на золотом троне.
На троне, украшенном филигранью и позолоченным рельефом, сидел ребёнок. Он был чёрноволосый, волосы у его висков и затылка густые и жёсткие, как у орла, - чёрные пряди ложились на высочайший лоб и контрастировали с бледностью кожи. Лоб у него широкий, брови тёмные и выразительные, словно рамка для больших глаз - глаз, тёмных почти как смола, блестящих, внимательных и одновременно испуганных. Взгляд ребёнка - острый и проницательный, дающий ощущение внезапной зрелости, но щеки всё ещё мягкие, губы - маленькие и дрожащие.
Он был ведь ещё малыш: ладони пухлые, пальцы короткие, движения робкие и непоследовательные; ноги в туфельках едва касались подножия трона. При этом в нём была странная смесь растерянности и ожидающей серьёзности, как будто он слышал шум вокруг, но не мог осознать его масштаба.
Кесем опустилась, не подтягиваясь на показ, а склонилась к ребёнку, и её губы коснулись его лба в поцелуе, полный и тихий - как обещание и упрёк одновременно. Она потянула за руку - в жесте, что должен был успокоить, повести за собой. Рука маленькая вырываться не стала: мальчик вздрогнул, зарыдал - звук тонкий, животный, отвращающийся от незнакомой силы.
- Шш-ш... - прошептала Кесем, притянув малыша к себе и сжимая так, чтобы его плечи не дрожали. Её голос был тихий, но властный, и в нём таилась материнская твёрдость:
- Ничего не бойся, мой лев. Я с тобой. Мы вместе.
Лёгкая дрожь прошла по её плечам - не от страха, а от того, что цена спокойствия слишком высока.
Они вышли вместе. Кесем держала сына чуть впереди, будто его присутствие было щитом и напоминанием о том, ради кого всё решается. Толпа на миг притихла, и в этом молчании шнырнули новые слухи: кто-то крикнул, и голос разнесся по двору.
- Шехзаде Мурат и Шехзаде Касым умерли! - произнёс один из мужчин, и его слова распались, как осколки: паника мгновенно рванула по массам. - Кто теперь?, Трон пуст! - зазвучали разные голоса, не которые уже шептали о дальних родственниках покойного - о других шехзаде, о Баязиде, о наследниках, чья судьба теперь шаркает на краю ножа.
Мужчины собрались ближе, их голоса сыпались друг на друга. Один из них воскликнул, не скрывая гнева:
- Будущий султан должен думать о людях, о политике! Не о скорби и не о детских слезах!
Мальчик, схватился за мать и спрятался за её платье, его глаза смотрели из-за ткани - испуганные, но любопытные.
Кесем выслушала, не перебивая, потом ответила ровно и твёрдо:
- Разумеется, у султана Ахмета есть другие дети. Но горе их ударило сильней, чем можно представить. Их сердца не готовы. Нужен ещё один день. Всего один день.
В её словах не было отговорок - была просьба, но и расчёт. Она знала цену времени и понимала, что однажды спрос может обернуться против неё.
Мужчина не успокоился и снова поднял голос:
- Вы говорите о дне, а народ ждёт порядка. Трон не должен пустовать. Если не увидим ясного ответа, мы примем меры и сами выберем того, кто поведёт нас.
Некоторые выкрикивали:
- Три дня - и тогда мы потребуем выбора.
Напряжение висело. Кесем знала цену каждого слова: от её ответа зависел мир в столице и судьбы сотен. Она наклонилась к сыну, прошептала, прижимая его к себе:
- Мы выдержим сынок . Один день сегодня, а завтра - решение.
Продолжение следует.