Взаперти

Очнулась я, сидя на лавке. В голове была неразбериха: почему и как я вижу именно эти фрагменты, имеют ли они какой-то смысл?

На улице было светло,

Ничего себе виденьице, длиною в целую ночь.

но, как ни странно, усталости во мне не было. Поэтому моим решением было не тратя времени ни на что пойти сразу к Филиппу, чтобы вместе с ним попытаться добраться до ответов, которые мне необходимы.

Хозяина квартиры, в которой я проснулась, я встретила выходящим из подъезда. Он доброжелательно мне улыбнулся

(мне почему-то сразу вспомнилась улыбка-оскал у фальшивого Филиппа из картинного ларька-магазина),

сказал подождать его в его квартире

(ключей не требовалось – здесь никому нет дела до чужого)

и чувствовать себя как у себя дома: приготовить себе что-нибудь перекусить, и тому подобное, пока он сам ходит до своего здешнего ларька.

Когда Филипп вернулся, я сидела в комнате за столом, на котором дымился горячий кофе в чашке. Первым делом, оказавшись наедине с этими стенами, я решила осмотреться еще раз, может что-то я упустила или что-то изменилось

(хотя, что может измениться за день?),

но не найдя ничего интересного, что бы привлекло мое внимание, я поставила вариться кофе.

– Вам налить чашечку кофе? Он только сварился, еще горячий.

– Не беспокойся, я сейчас сам себе его налью.

И он ушел на кухню, а затем, через минут десять, вошел в комнату, неся в одной руке дымящуюся чашку с кофе, а во второй – блюдце с вафлями и зефиром.

Немного посидев в тишине

(если не знать всей ситуации, то можно было бы решить, что мы обычная семья, которая решила позавтракать),

Филипп, будто прочитав мои мысли и предвкушая рой вопросов от меня, начал:

– Только в лавке я могу следить хоть за какими-то изменениями, происходящими в нашем мире. И, как правило, не одно изменение не сулит ничего хорошего – скоро в картинном мире прибавится. – Он с сожалением вздохнул. – Прибавление картин в стенах магазинчика означает, что одной ловушкой стало больше, а когда они исчезают с них – только вопрос времени, когда в этом проклятом месте прибавится заключенных.

(надеюсь не надо лишний раз пояснять, что появись какие-либо изменения там – здесь они тоже будут заметны).

– А другие тоже могут видеть свою-чужую жизнь в реальности, видеть изменения, происходящие с течением времени?

– Нет. – Мужчина задумался. – Ни разу еще не было такого, чтобы кто-то помимо меня мог увидеть или ощутить перемены в реальном времени, в реальном мире. Я сам могу их ощутить лишь по количеству картин на стенах лавки и больше никак.

– То есть вероятность того, что я могу видеть реальность, находясь здесь, приближена к нулю?

– Хочешь сказать, ты была там? – интерес в интонации Филиппа был неподдельный. – Расскажи-ка поподробнее, пожалуйста.

И я рассказала. О том, что видела и слышала все так, будто там действительно была лично я на своем же месте, только была заперта в своем же подсознании, не имея права на принятие решений. Рассказала и о том, что вместо моей гитары, хотя, когда я засыпала в первую ночь в своей квартире, она была, в моей комнате начали складироваться картины, как в комнате у мамы.

– Интересно. – Собеседник протянул слово так, словно пазл в его голове вот-вот сложится. – Значит, ты говоришь, что твоя мама одна из фанатиков своего дела? – Он спросил это, не нуждаясь в ответе. Риторический вопрос. Филипп резко встал и принялся метаться по комнате, будто так понимание было еще ближе и реальнее; стоит лишь коснуться призрачной награды рукой, и она будет нашей. Я думаю, изначально цель не ты, а твоя мама. Нет, я не думаю, я уверен в этом. Да! Все сходится: ты не такая, как каждый из нас, кто оказался тут, но твоя мать – да; ты та, у кого обширный круг интересов и, естественно, ты никого не теряла из своего окружения под гнетом одержимости. И по этой причине ты остаешься связана с реальным миром через ту, фальшивую, себя. Только без ответа остается вопрос: почему в итоге картина забрала тебя, если ей все равно нужна не ты? И, к сожалению, ответить, сможешь ли ты вернуться обратно, мы не можем тоже...

Во мне бушевали двоякие чувства: с одной стороны я знала, и рада, что тут мне совсем не место, и было ошибкой то, что я попалась в эту ловушку, с другой – кто вообще заслуживает такой участи, оказаться тут, запертым и отгороженным от всего живого мира? А как же мама? Что дальше будет с ней? Она тоже в итоге окажется среди нас? Она, конечно, не самая лучшая мать, точно не мать года, но участи быть запертой здесь, я бы не пожелала никому, особенно ей

(да, потому что семья – сантименты и все такое).

А я? Меня засосало сюда явно по ошибке, но я буду вынуждена провести тут вечность? Перспектива не особо яркая, если честно.

– Местоположение. – Предположила я. – Картина весела у меня в комнате, прямо над моей кроватью. Возможно, я оказалась просто легкой добычей, находясь рядом с картиной.

– А в этом есть смысл. – Он погружался в свои собственные мысли, не переставая искать и строить логичную теорию, – Сейчас ты – то есть она в твоем обличии – делаешь все, чтобы добиться расположения цели...

Вот же повезло матери – наконец получит желаемую дочь.

Тсс, да уж. Только к чему это приведет?

А нас сейчас только это беспокоит?

Пока Филипп строил какие-то предположения, мой внутренний диалог самой с собой зашел в тупик.

– Есть вариант, что ты можешь контролировать время, проведенное там. Если ты связана с тем миром, соответственно, и оболочкой, значит, возможно, ты сможешь видеть больше, а не только случайные куски, которые ты видишь сейчас. Только есть одно но. – Вздох. – Не уверен, что это нам даст хоть какой-то ответ.

Уже сам призрачный шанс увидеть чуть больше – тоже неплохой шанс

(так ведь?).

В свою-чужую квартиру я вернулась ближе к полуночи. И сразу меня потянуло к кровати – я уснула.

Несколько дней у меня не было даже шанса оказаться в моей реальности. Несколько раз я даже самостоятельно пыталась вызвать видения, но ничего не выходило, как бы сильно я не хотела увидеть ту жизнь хоть на минуту. Поэтому все, чем ограничивался мой день – кофе, прогулка до парка и бесконечные безутешные мысли. Даже мысль, чтобы поиграть на струнах не вызывала особой радости. Да и сейчас гитары не было, я понятия не имею, куда ее убрали.

Я потеряла счет дням: не знаю, какое число здесь, не знаю, какое число там, пропустила ли я шанс выбраться из той-этой квартиры в реальности. Я потерялась, как теряются в самых запутанных лабиринтах.

Вот очередной день, с очередной порцией горячего кофе в руках и мыслями о возможности выбраться отсюда

(просто необоснованные и нереальные гипотезы, ничего больше).

Прошла по городу. Все как в тот день, когда мы ходили в театр и сидели в кафешке: копированные улицы, идентичные здания с теми же признаками вандализма на них, ямы и трещины на дорогах. Но дороги без машин и живых прохожих; жуткие тени совсем не пугали

(во всяком случае, не настолько сильно, чтобы забиться и закрыться в своей комнате на тысячу ключей).

Очередной день тишины

(не представляю, как Филипп тут прожил так пять лет),

я готова биться в поисках хоть какого-нибудь внятного диалога уже сейчас. С местными живыми жителями диалог не вяжется, я их видела не так много, а если и видела, то они явно были немногословны, спеша погрузиться в свое дело. Неисправимые, о которых рассказывал Филипп. Им, наверное, вообще нет разницы, реальный мир или вымышленный.

А они вообще заметили ее?

А других, кто понял, что терять было что, кроме него, я не видела.

Ночь, новый день...

Ничего нового: встала, сварила кофе, сделала одну порцию оладий, к которым едва прикоснулась.

Я перед тем же мольбертом, что был в последнее моё посещение

(я оказалась в реальности, но по-прежнему взаперти),

только картина уже передо мной другая. Предыдущая лежит в стороне с картинами, которые я уже видела раньше; новых, кроме этой, не было. Бездушная оболочка перевела взгляд с картины на улицу и обратно очень быстро, но этого хватило, чтобы я увидела в календаре, что прошло уже шесть дней

(шесть дней безмолвного одиночества).

У меня еще есть шанс уехать отсюда туда, где я не буду плохой.

Ага. Только он сейчас должен меньше всего волновать.

Какие-то звуки за дверью комнаты, которые становятся все громче и громче. Дверь без стука распахивается и на пороге в комнату – редкая картина, я не часто приглашала их к себе в квартиру – вся моя компания.

Они без приглашения зашли в мою комнату. Я знаю, что если бы они спросили, то ответ был бы отрицательным, думаю, они тоже это подозревали, поэтому решили, что так будет эффективнее. Ник, как замыкающий эту колонну, прикрыл за собой дверь.

– Объяснишь, что происходит? – Лана без приветствия сразу стала задавать вопросы, на которые не получит ответов, я точно знаю. – Отказалась от совместных посиделок – хорошо, после перестаешь отвечать нам всем. Что случилось?

Не поверишь.

(врать не буду: радость от того, что каждый из них беспокоится за меня, оказалась сильнее меня – сейчас я бы обняла каждого в этой комнате).

– Ничего не случилось. Просто появилась куча дел, которыми я и занялась.

Пит, Тим и Джек все это время разглядывали картины, которых было около десятка, а когда повернулись лицом к нам, то как-то особенно посмотрели на меня, будто в первый раз вообще меня видели. А Ник все это время не мог оторваться от картины. Я почувствовала, как на моем-чужом лице появляется тот самый оскал, который я никогда не забуду, и клянусь, Лана его заметила, но умолчала об этом, решив не подавать виду.

Ник подошел к ребятам, и тогда Лана легонько пихнула Тима плечом, и он заговорил:

– Завтра вечером постановка с нашим участием. Мы все знаем, что из вас четверых – ты особый поклонник театра, – Лана злобно зыркнула на него, но это было правдой, которую понимали все, включая ее, и через долю секунды она смягчилась, от Джека донеслось только продолжительное: "Ээй". – Поэтому хотели тебя пригласить.

Пит с Ланой и Ником шепотом перебросились парой фраз, и Пит добавил:

– Мы не смогли до тебя дозвониться, поэтому и пришли. – Он непринужденно пожал плечами.

Моя оболочка не могла этого заметить – взгляд ее был сфокусирован на братьях, – но я заметила, как Лана быстрым движением рук выудила мой блокнот и убрала к себе в рюкзак

(где она его вообще нашла? И второй вопрос: зачем?).

Это осталось никем незамеченным действием – она сделала вид, что просто оперлась на шкаф позади себя.

Я почувствовала, что ведение начало ускользать, и вот-вот я потеряю нить к нему. Сконцентрировавшись на том, чтобы удержать его, я с трудом смогла пробыть там еще минуту, увидев последнее действие комнатного спектакля.

– Все? – фальшивая я обвела моих друзей взглядом. – Ладно, все равно. Я никуда не пойду – начала картину, нужно дописать.

Снова тот же взгляд от Пита, Тима и Джека.

– Ладно. – Голос Ланы был ровный и спокойный, будто ничего другого она не ожидала услышать. Она стала выталкивать парней на выход. Всех, кроме Ника – он не нуждался в подсказке направления к двери.

В этот раз строй друзей замыкала Лана. Направляясь на выход из комнаты, она посмотрела в сторону картины, остановив на ней взгляд всего на секунду, и вышла.

Бездушное тело вновь село за мольберт и краски, а я упустила связь.