Цена обещания

— Может, тебе не надо было пока тренироваться?

Илья проследил за траекторией Димкиного взгляда, прикованного к его пострадавшему плечу, и равнодушно отмахнулся.

— Я вполсилы. Нормально все.

— Как Полина? — участливо поинтересовался Серега. — Сильно испугалась, наверное?

— Испугалась, конечно.

— А ты? — Сашка скривил губы в ухмылке. — Скажи честно: зассал, да?

— Поначалу нет. Уже потом, когда домой вернулся, стал осознавать, что с Полиной могло случиться.

— Хорошо, что пронесло. — Димка хлопнул Илью по плечу, а когда тот поморщился от боли, выдавил беззвучное «сорян».

— Сегодня пронесло, а завтра удача может повернуться к тебе задом, — вставил свое слово Михалыч, поигрывая ключами от тренерской.

Илья низко опустил голову, точно провинившийся ребенок. Известное дело: он его охранную деятельность не шибко одобрял.

— Я в курсе, что вы думаете о моей работе. Но я знал, на что шел.

— Похвально, что ты осознаешь все риски, Гордеев, — продолжал разглагольствовать тренер. — И я понимаю, что у тебя щас кровь не там, где надо, циркулирует, да и ум за разум зашел. Но что насчет твоего переезда?

«Братья» переглянулись между собой, едва Михалыч выжидательно уставился на Илью. Они и сами в кулуарах обсуждали, что раньше он только о переезде и говорил при любом удобном случае, а сейчас как память потерял и за последнее время ни словом об этом не обмолвился. Оно и понятно: любовь-морковь сознание помутила.

— Не знаю пока, — нехотя откликнулся Илья.

— Само собой, — хмыкнул тренер. — Значит, ты так долго к этому шел, чтобы потом просто спустить все в унитаз?

Илья вскинул на него суровый взгляд, чего обычно себе не позволял — реплика Михалыча крепко его задела. Да, он долго шел к тому, чтобы оставить здесь травматичное прошлое, откликающееся чувством вины за отнятую жизнь, а с собой забрать лишь опыт и ценные уроки. Начать с нуля вдали от всего, что прежде причиняло боль, делало слабым, внушало чувство собственной несостоятельности — именно к этому Илья стремился. Однако тогда он еще не знал, каково это — по-настоящему жить, любить и, отдавая кому-то всего себя, получать взамен многим больше. И теперь долгожданный переезд уже не казался ему спасением.

— При всем уважении, тренер, вы ничего не знаете. Я не отказываюсь от своих слов. Но сейчас не время.

— Значит, просто дуришь своей девчонке голову?

— Неправда, — огрызнулся Илья — это было уже слишком. Михалыч понятия не имел, что Полина для него значит, но с легкостью мог обесценить его чувства к ней всего одной фразой.

— А как тогда?

— Я стараюсь быть с ней честным.

— Ты уже нечестен по отношению к ней. Сам знаешь.

У Ильи даже уши покраснели от негодования — до того его коробил этот разговор, которого он предпочел бы избежать. Разумеется, он знал, что позволяет Полине обманываться насчет него. Но как Илья мог признаться, что однажды отнял человеческую жизнь? Плевать на обстоятельства. Он убил человека. Как и чем это можно оправдать?

— Я знаю нашего губернатора, Илья, — вновь заговорил тренер. — Не лично, но много о нем наслышан. Альберт Вебер очень влиятельный человек. Подумай об этом в моменты прояснения сознания.

Илья несдержанно усмехнулся, и эта усмешка была столь горькой, что даже слюна во рту приобрела тот же привкус. Неужели Михалыч решил, что он законченный недоумок, которому не приходилось задумываться о высоком положении Альберта Вебера? Да ему не сосчитать, сколько раз он мучился мыслями о том, как далек от образа жизни Полины, и что его денежные накопления — ничто, в сравнении с запредельными значениями на банковском счету ее семьи! Но какой в этом толк? Раньше надо было думать. Держаться от Полины на расстоянии, куда подальше затолкать чувства к ней, реальнее смотреть на вещи. Сейчас уже слишком поздно: и ковыряться во всем этом, и давать заднюю.

— Я понимаю, тренер, — Илья посмотрел Михалычу в глаза, решив озвучить то, что когда-то четко осознал. — Вы давно во мне разочарованы.

Тренер неприязненно скривился, и его лоб прорезала глубокая морщина.

— Да, я разочарован, что такому талантливому боксеру, как ты, в свое время не хватило тяму, чтобы выйти за пределы этого зала, где с пятнадцати лет горбатился. И я сейчас не о «подполье» говорю.

Димка с Сашей обменялись красноречивыми взглядами, в то время как Серега в бессилии смежил веки.

— Что? — исподлобья поглядывая на каждого из своих воспитанников, бросил Михалыч. — Думали, я не знаю, что мои бойцы, на которых я жизнь положил, выходят на «ринг» против всякого отребья?

— Мы понимаем ваше негодование, тренер, — смело отозвался Серега, словив на себе хмурые взгляды «братьев». — Но и в «подполье» бывают сильные соперники.

— Мы здесь боксом занимаемся, идиоты! — взревел Михалыч, отчего Дима с Сашей похватались за уши. — Неважно, какой перед вами соперник! Он не прошел тот же путь, что прошли вы! Это в любом случае неравный бой! Поймет это кто-нибудь или нет?!

— Я больше не дерусь в «подполье», — едва слышно промямлил Илья, на сей раз постыдившись смотреть тренеру в глаза.

Михалыч протяжно выдохнул, зажав в кулаке ключи, больно врезавшиеся в кожу своими острыми гранями.

— Какая теперь разница, Гордеев? Ты все просрал. И я надеялся, раз здесь тебе некуда приткнуться, на новом месте ты чего дельного сообразишь. — Он вальяжно откинулся на скамейке, упершись затылком в стену. — Я слышал, после переезда ты собрался устроиться тренером?

Илья повернулся к друзьям и, плотно сжимая губы, с претензией обвел глазами каждого из них.

— Я ничего не говорил, — зашептал Димка, отрицая свою причастность к осведомленности тренера.

— Надеюсь, если все получится, тебе с учениками повезет больше, чем мне, — со вздохом поднявшись на ноги, подытожил Михалыч.

Гордеев понимал, отчего тренер так категоричен в словах. Павлу Михайловичу было обидно, но не за себя — за Илью. Тренер не хуже него знал, что самому талантливому и способному из его воспитанников уже не найти себе места в мире большого спорта.

Илья неохотно признавал, что порой задумывался, где мог сейчас оказаться и кем стать. Может, у него и были все шансы на блестящее будущее, но из неуверенности, ставшей непреодолимой преградой, Илья вечно выискивал аргументы против того, чтобы попытаться взобраться на вершину Олимпа. Мать всегда внушала ему, что он бесполезен, и как жалок в поползновениях реализоваться в спорте, коим бокс уж точно не считала. Вера взрастила в Илье эту неуверенность, и это было одной из самых жестоких вещей, что родитель может сотворить со своим ребенком. Поддержи она сына на этом поприще, у него бы появилась возможность пойти иным путем. А так, у Ильи была лишь одна дорога: к новой жизни, где нет нужды оглядываться назад и жалеть о том, чего не сделал и что, напротив, однажды сотворил. Годы ушли. Юность не вернуть. О профессиональном боксе можно забыть. Но Илья это давно принял, и даже сожалений почти не было — только желание стать кем-то значимым. Пусть не для мира большого спорта, но для кого-то очень важного.

«Я закончил. Выезжаю» — напечатал он в сообщении для Полины. А когда она ответила «Жду тебя, чемпион», Илья с улыбкой осознал, что в мире еще оставался человек, которого он не успел разочаровать.

***

Миновала весна. Без малого половина лета пролетела словно по щелчку пальцев. Илья и опомниться не успел, как ему стукнуло двадцать девять, что не вызывало ни особой радости, ни беспричинной хандры.

Время и вправду неслось как бешеное. Илья уже смутно помнил свою жизнь до появления в ней Полины. Что он делал вечерами, помимо тренировок, если не смотрел с ней кино, подолгу гулял по городу, точно во времена юности, или смеялся полночи, забываясь в ее ласковых объятиях? Как встречал раннее утро до того, как мог осыпать поцелуями теплое ото сна тело, а будь она не рядом, сгорать от желания поскорее ее увидеть и услышать звонкий смех под звуки радио, которому они подпевали в унисон? Откуда черпал мотивацию тренироваться усерднее и день ото дня становиться лучше во всем, за что бы ни брался?

Как он прежде без нее жил?

Илья предпочитал не оборачиваться назад, даже если всегда оставалось то, что невозможно оставить позади. Все шло своим чередом. Со дня покушения прошло уже несколько месяцев, а Альберт Вебер лишь недавно смог успокоиться. Хлопот было немало: и выяснение обстоятельств с полицией, и жаркие обсуждения между приближенными Альберта Робертовича, что за пределы его кабинета не выносились. Но в целом, буря подулеглась, и Полина вернулась к привычной жизни без ежечасных звонков отца и его странных просьб почаще оставаться дома. Благо, в личную жизнь дочери Альберт Робертович никогда не лез, а уж в таком возрасте ей и вовсе не приходилось объясняться, если она не возвращалась домой.

День рождения Ильи выпал на выходной день, и пусть отмечать не было никакого желания, Полина настояла, чтобы они вместе с «братьями» отпраздновали его на пляже. К тому же июль выдался просто нестерпимо жарким — только у водоема спасаться и оставалось. Впрочем, Полина и в довольно прохладном июне не упустила возможности сбежать с Ильей в арендованный домик у озера, где они беззаботно провели целых четыре дня вдали от мирской суеты только вдвоем.

Сегодня мобильник Ильи разрывался от поздравительных звонков да сообщений, и он все шутил, мол, «весь год не вспоминают, а потом трезвонят целый день». «Братья», тренер и приятели из боксерского зала позвонили с самого утра, буквально друг за другом, а знакомые с района да одноклассники, с которыми Илья и отношений-то не поддерживал, обошлись дежурными посланиями в соцсетях. И только один человек не сподобился даже парой избитых фраз порадовать его своим вниманием.

Полина заметила, как Илья расстроился от того, что мама не поздравила его с днем рождения. «Подожди, еще ведь не вечер, может, она попозже позвонит?» — наивно предполагала Вебер, в утешающем жесте касаясь его напряженных плеч. Илья же с натянутой улыбкой отмахивался: «Не позвонит». К слову, Вика тоже надежд в отношении Веры не питала, а потому поздравила брата за двоих, что нагнало на него еще большее уныние. Правда, он старался этого не показывать, однако Полина не просто видела печаль в глазах Ильи — она почти на физическом уровне ощущала, как болезненно сжимается его сердце от обиды на маму.

В стремлении поднять ему настроение Полина решила преподнести свой подарок еще до отъезда на пляж. Илья ожидал чего угодно: кружку с сердечками, рамку с их общим фото, снятым на фронтальную камеру мобильника, или какую-нибудь милую вещицу наподобие. Но то, что Полина снабдит его спортивной экипировкой, ему бы и в голову не пришло, хоть и могло показаться очевидным. Теперь, помимо новых перчаток из лимитированной коллекции, на которые он никогда бы не раскошелился, Илья мог похвастаться дорогущими черными боксерками им в тон. И пусть подарки действительно ему очень понравились, он был тронут совсем другим. Полина вновь дала понять, что принимает его образ жизни, поддерживает его в этом, интересуется нюансами совершенно искренне и вовлекается настолько, насколько может быть вовлечен профан. Прежде она бы не подумала, что когда-нибудь в будущем станет допоздна засиживаться в спортзале, чтобы с восхищением смотреть, как кто-то спаррингуется на ринге или, насквозь мокрый от пота, работает на боксерском мешке. Но у Полины появился Илья, а вместе с ним и новая страсть, что они теперь разделяли на двоих: она — как неискушенный наблюдатель, он — как опытный боец.

На пляже их уже заждались. Сашка не вылезал из воды, Димка нежился на солнышке, а Серега, лежа на шезлонге, прятался от палящих лучей под зонтиком и темными очками — пляжный отдых он не особо любил. Вика же, как и полагается, приготовила брату презенты, но Илья и краем глаза на подарочные пакеты не взглянул. Сестра взяла с собой на пляж Шейди, и едва Гордеев увидел любимого питомца, что грел на солнце свое пушистое брюшко, ему стало совсем не подарков.

Полина впервые видела его собаку в добром здравии. Шейди был малоактивным, но дружелюбным псом и доверчиво ластился к ней, а получив угощение, и вовсе оставил на руке слюнявый собачий поцелуй. Полина с улыбкой трепала Шейди за ушами и даже чмокнула его в белоснежную макушку, отчего поймала на себе искрящийся радостью взгляд Ильи. Она лишь сейчас поняла, как он тоскует по своему питомцу, которого знал еще крохотным щенком.

Полина устроилась рядом с Викой, и они вместе взялись за кусочки арбуза на одноразовой тарелке, наблюдая, как Илья носится по берегу пляжа в попытках расшевелить свою собаку. Он выглядел счастливым, и его как будто совсем ничего не тревожило. Вика сказала, брат всегда становился таким, когда виделся с Шейди. Полина тоскливо улыбнулась.

— Как он себя чувствует после болезни? — спросила она, набрасывая полотенце на плечи, липкие от солнцезащитного крема.

Вика уронила взгляд, напуская на себя мрачный вид. Полина нахмурилась, уловив эту перемену, и отложила кусочек арбуза обратно на тарелку.

— Что-то случилось?

— Даже не знаю, как сказать... — Вика покачала головой, воззрившись на брата, что одаривал лаской подуставшего Шейди. — Я не хотела портить Илюше день рождения, но... — она обернулась к Полине, — Шейди болен.

— Опять?

Вика кивнула.

— После того случая я пристально за ним наблюдала, и мои коллеги-ветеринары его вдоль и поперек обследовали. Не хочу забивать тебе голову диагнозами, но суть в том, что дело плохо. Порой он подолгу лежит и почти не встает, мочится под себя, хотя раньше с ним такого не случалось. Аппетит паршивый — вон, как похудел. Не знаю, каким чудом он сегодня не в лежке. Иначе бы я его с собой не взяла.

— И... что это значит? — снова вопрошала Полина, искоса поглядывая на пребывающего в неведении Илью. — Шейди поправится?

— Нет. Скорее всего, в ближайшие месяцы он умрет. И знаешь, я все думаю, сказать брату об этом заранее или уже... ну, по факту? Не решила еще. С одной стороны, он будет переживать и мучиться непонятно сколько, ведь тут не угадаешь, когда все случится: завтра, через неделю или три месяца. С другой стороны, скрывать от него такое неправильно.

Полина потерла ладонью влажный лоб, взволнованно сглатывая.

— Это станет для Ильи страшным ударом... — Она закусила костяшки пальцев, рассматривая лужицу, оставленную на дне тарелки мякотью арбуза.

— Да, — вновь закивала Вика. — Ты же его поддержишь? Я редко могу быть с ним рядом.

— Конечно! Я поддержу его как смогу. И все же подумай, как правильнее поступить. Это не мое дело, но лучше бы Илье не знать об этом заранее. Он понадеется на лучший исход, а когда надежды рухнут, будет еще больнее.

— Наверное, ты права.

Полина отложила тарелку на расстеленный плед, где они с Викой сидели, и припала подбородком к согнутым коленям. Она смотрела на Илью с собакой и убеждалась, что ему действительно лучше пока ничего не сообщать.

По возвращении домой они по очереди освежились в душе, после этого увалились на диван от приятной усталости и уже потом решили разрезать праздничный торт. Полина все предусмотрела, и помимо торта, что испекла сама, также позаботилась о свечках. Двадцать девять штук она, правда, не нашла, но... уж сколько было.

— В прошлом году я не задувал свечи, — сверкая улыбкой в полутьме гостиной, признался Илья. — Да и в позапрошлом тоже.

— А жаль. — Полина щелкнула зажигалкой, и его лицо озарили оранжевые вспышки зажженных свечей. — Загадаешь желание?

Он в наглую оттяпал пальцем немного крема с боковины торта и сунул его в рот.

— Если честно, я в это не верю.

— Тогда просто скажи, чего бы ты хотел? Кроме того, что у тебя уже есть?

Илья едва не озвучил первое, что на ум пришло, но сказать Полине «я хочу, чтобы мама меня любила», было бы слишком. Пришлось задуматься. Однако и для этого много времени ему не понадобилось.

— Наверное, я бы хотел еще хоть раз увидеть своего отца.

Полина резко втянула носом воздух и, тихонько прочистив горло, сдавила рукой шею, словно воздействуя на себя физически, могла унять острое желание расплакаться от обиды за Илью. Вера так и не позвонила, чтобы поздравить сына с днем рождения, и даже короткого сообщения не прислала, Шейди вот-вот исчезнет из его жизни, а отец, которого Илья так любил, давным-давно исчез и уже не мог заменить равнодушие матери своей участливостью. Глядя на Гордеева, склонившегося над праздничным тортом, Полина с горечью думала, какой, все-таки, тяжелой оказалась его судьба. И покуда она знала, что у него за душой, у нее болели его раны.

Свечи разом погасли, и Полина вздрогнула, быстро промаргиваясь. Возможно, им с Ильей суждено было встретиться, чтобы они могли излечить друг друга своей любовью.

— Может, винишка бахнем? — с ехидной улыбкой предложил он, и былого разговора как не было. — Ты говорила, что хотела пригубить вечерком.

— Но мы не купили вина.

— Так я щас по-быстренькому сгоняю, пока ближайший алкомаркет не закрылся.

— Точно? Поздно уже.

— Я туда и обратно. Десять минут от силы. Засекай.

Вечерние улицы тонули во мраке, и лишь высокие фонари, выглядывающие из-под своих шапочек, освещали окрестности. На удивление в округе было тихо, и привычный гомон местных гуляк слышался где-то в отдалении смутным эхом. От слабых порывов теплого ветра шелестели листья деревьев, скромно покачивались ветки. Лунная дорожка на побитом жизнью тротуаре переливалась тускло.

Илья всегда отчетливо слышал звуки улиц, но редко в них по-настоящему вслушивался. Однако со времен регулярной слежки стал более бдительным. Он не то чтобы часто это замечал, но так случалось, и Илья до сих пор не мог взять в толк, кому и что от него нужно, ведь Полины в такие моменты рядом не было. Столкнувшись с подобными эпизодами не раз и не два, он научился распознавать чужие шаги где-то позади, что останавливались одновременно с его собственными, и затылком ощущать чье-то присутствие неподалеку. Слежка понемногу превращалась в привычное дело, но все еще дико Илью раздражала.

— Я знаю, что ты здесь, — остановившись посреди улицы, вслух произнес он. — Кто ты? Что тебе нужно? Давай, выходи!

Никто не ответил. Илья неприязненно дернул губой и, повертев головой в разные стороны, возобновил свой путь до алкомаркета. Однако не успел он и несколько шагов пройти, как за спиной послышалось:

— Илья!

Он вновь замер, напрягая слух. Низкий, с чуть уловимой хрипотцой мужской голос показался ему совершенно чужим.

Илья обернулся. Сначала через плечо, а потом развернулся всем телом, напряженно шаря глазами по округе. Темный силуэт показался ему не сразу — лишь когда вышел вперед из тени деревьев и ступил на дорожку света, исходящего от уличного фонаря.

Илья сощурился, вглядываясь в мужскую фигуру: высокую, чуть сгорбленную и окутанную сигаретным дымом. Понимание настигло его не сразу, и растянутые донельзя секунды, что к этому привели, стали для него убийственно долгими. А потом Илья решил, что лучше бы оказался в неведении, ибо увиденное парализовало его с макушки до пят, и даже вдох сделать казалось невозможным.

— Здравствуй, сынок, — вновь раздался тот самый голос.

Еще никогда прежде желания Ильи не исполнялись так быстро, как в день его чертового рождения.