Цена обещания

— Ты такая красивая. Аж дух захватывает.

Полина исподлобья взглянула на Илью и, перестав жевать, облизнула выпачканную в соусе губу.

— Так значит, все это время ты на меня́ засматривался?.. — Она с усмешкой прижала к подбородку салфетку, прошелестев бумажной оберткой «Биг Спэшиала». — Я уж думала, претендуешь на мои бургер с картошкой.

Он рассмеялся, беззастенчиво наблюдая, как Полина снова жадно вгрызается в бургер с говяжьей котлетой.

— Я смотрел только на тебя, — с улыбкой возразил Илья.

Полина закинула в рот сразу несколько тонких брусков картошки фри и, наполняясь всеобъемлющей радостью, улыбнулась ему в ответ.

После боксерского зала они с Ильей заехали в кафе быстрого питания, расположившись за столиком на улице, где столь поздним зимним вечером не было ни души. Сегодня Полина успела только пообедать и уже страшно проголодалась, решив совершить еще одно маленькое безумство и подкрепиться бургерами, которые ела от силы несколько раз в жизни. Прибившись к терминалу самообслуживания внутри заведения, она под удивленный взгляд Ильи, что уже приготовил для оплаты свою карту, насобирала внушительную корзину из всего подряд, словно никогда в жизни не видела такого разнообразия. По правде говоря, Полина действительно не знала, что «Вкусно — и точка» предлагает своим посетителям, и с голодухи захотела попробовать если не все, то многое.

Она не задумывалась о том, как выглядела, набивая рот стремительно остывающим фастфудом, и ни за что бы не догадалась, что ее непринужденность может показаться Илье невероятно очаровательной. Рядом с ним Полине давно не приходилось ломать голову над тем, что и как сказать, а теперь и волноваться о глупостях вроде смазанной туши или растрепавшихся волос. Она могла быть собой. Настоящей Полиной, что вовсе не пустышка, как ей когда-то казалось.

«Наполниться, а потом опустошить себя, чтобы наполниться вновь» — вот что с ней произошло. Полина и прежде была наполнена чувствами, эмоциями и жаждой жизни, но в один момент оказалась полностью опустошенной. Ей было невдомек, что так и должно было случиться, чтобы она наполнилась чем-то бо́льшим: эмоции — ярче, чувства — глубже, жажда жизни — сильнее. Зато теперь Полина осознала: чтобы что-то приобрести, порой нужно потерять все.

— Ладно... — Она взяла с подноса коробочку с бургером и придвинула ее к Илье. — Угощайся. Только не смотри на меня так жалобно.

— Думаешь, я здесь ради бургера? — прыснул он.

— Не ломайся, — нарочито строго буркнула Полина. — Ешь.

— Вот уж спасибо! — Илья в предвкушении потер ладони, распахивая крышку коробочки и тут же хватаясь за «Двойной Биг Спешиал».

Ели молча. Видимо, настал Полинин черед откровенно засматриваться на своего телохранителя. Она-то уже наелась, а Илья только-только входил во вкус.

Пока они устало целовались на диванчике в холле боксерского зала или болтали о спаррингах в машине, Полина ни о чем не думала. Но сейчас, на сытый желудок взялась размышлять, какой виделась в глазах Ильи после близости с ним. Нет, Полине вовсе не было стыдно или неловко — она знала, что не могла его разочаровать. Однако доля беспокойства в ней таки закрадывалась.

— Илюш?

Он не глядя кивнул.

— Угу.

— Ты не думаешь, что я беспринципная?

Илья шумно проглотил еду, вскидывая глаза на Полину. Он догадался, чем она вдруг озаботилась.

— Я не могу считать, что у тебя нет принципов, Поля. Я могу только приятно поражаться тому, как ты искренна во всем, что проявляешь ко мне.

Она с удовлетворенной улыбкой отпила газировку из пластикового стакана и зажала зубами полосатую соломинку.

— Но знаешь, — отбросив в сторону смятую в кулаке салфетку, Илья подался вперед, — я не хочу, чтобы ты думала, будто я хочу тебя, как женщину, и ничего более. То есть... — он зажмурился, ущипнув себя за переносицу, — для меня это не просто секс. Ты очень мне нравишься, и я хочу большего, но не уверен, что могу на это рассчитывать.

Полина нахмурилась, отставляя стакан на стол.

— Почему ты не уверен, что можешь на это рассчитывать? Неужели я дала повод так думать?

— По-моему, все очевидно.

— Не совсем. Это потому, что ты мой телохранитель?

— Признаться, я старался не вспоминать об этом, когда думал о тебе.

Она мягко рассмеялась и снова схватилась за газировку.

— И как часто ты обо мне думаешь?

— Постоянно. Я всегда думаю о тебе, Поля, и ничего не могу с собой поделать.

— Я тоже... — призналась Полина, взволнованно царапая ногтями боковину стаканчика. — И мне тоже хочется большего с тобой.

Илья со скрипом проехался ножками стула по асфальту и, отставив его в сторону, пересел на соседний рядом с Полиной. Придвинулся к ней вплотную, насколько было возможно, заключил в ладони ее лицо и, скользнув взглядом к губам, поцеловал: осторожно, с трепетной нежностью, которая в нем лишь росла и ширилась, отчего казалось, что чем больше он отдает, тем стремительнее это чувство вновь наполняет его. Облегчение бурно заплескалось в груди, с каждым движением Полининых губ наращивая свою мощь, и Илья едва не задохнулся от этого чувства — от всех своих чувств. Резко отстранившись от Полины, он сгреб ее в охапку и с неконтролируемой силой прижал к себе, придерживая за затылок.

Она слабо пискнула, упершись кулаком ему в грудь.

— Полегче, чемпион... Если ты меня задушишь — у нас точно ничего не выйдет, — сдавленно пробубнила Полина, шумно выдыхая у его шеи.

Илья мгновенно себя одернул и, пригладив ее волосы, провел костяшками по заалевшей щеке.

— Прости.

— Мы попробуем построить нечто... большее, хорошо? Только если что-то пойдет не так, давай говорить прямо? В свое время я столкнулась с тем, что многое держала в себе, и это ничем хорошим для меня не обернулось. Откровенность в отношениях — это важно, согласен?

Илья уверенно кивнул, отпустив беззвучный смешок от того, как податливо Полина льнула щекой к его ладони.

— Согласен.

— Трудно быть взрослыми, — заметила она, и эта мысль позабавила их обоих. — Приходится договариваться на берегу. Но уж лучше так, чем думать-гадать: «А что между нами?» — Полина недоверчиво сощурилась. — «Просто секс или он хочет серьезных отношений?» Знаешь, женщины часто страдают от неопределенности.

— Никакой неопределенности, — решительно отрезал Илья. — Просто секс — это не для меня.

Она закивала, перехватив руку Ильи, что все еще согревала ее щеку, и прижалась губами к венкам на тыльной стороне его ладони. Они больше ни о чем не говорили. Привалившись к плечу Ильи, Полина лениво пожевывала остывший картофель фри и бездумно смотрела на перегорающую лампочку на вывеске «Вкусно — и точка». Молчать рядом с Ильей ей нравилось не меньше, чем говорить с ним. Прежде Полина не осознавала ценность молчания, что не всегда бывает комфортным, но в этом безмолвии таилось едва ли не больше смысла, чем в словах.

Однако сколько бы Полина ни наслаждалась тишиной, ей таки пришлось ее нарушить.

— Божечки! Что это?!

Илья заглянул под стол, придерживая Полину за бедро.

— Это же пес, — констатировал он, выпрямляясь на стуле. В подтверждение его словам из-под стола высунулась собачья морда. Очень жалостная и очень голодная морда.

— Ой, точно, — в облегчении выдохнула Полина, рассматривая средних размеров дворнягу темно-коричневого окраса с белыми пятнами. — Он так неожиданно дотронулся до моей ноги, что я испугалась.

— Не бойся, — успокоил ее Илья и осторожно протянул собаке раскрытую ладонь. — Ты голодный, а, парень?

Сперва пес дал заднюю и вновь пугливо скрылся под столом. Но, не почуяв опасности, выполз обратно и доверительно толкнулся мордой в ладонь Гордеева.

— Вот так, — тихонько рассмеялся он, почесывая кобеля за ухом. — Молоде-е-ец. Хороший мальчик.

— А он... тебя не укусит? — обеспокоенно спросила Полина.

— Не думаю, — отмахнулся Илья, самозабвенно воркуя с дворнягой. Он потянулся к своему недоеденному бургеру, полностью освободил его от обертки и, отломив половину, предложил угощение собаке.

Полина тихо хихикнула над тем, с каким энтузиазмом ее телохранитель возится с бездомным псом не слишком приятной наружности. Он широко улыбался ему, с искренним сожалением смотрел в собачьи глаза и сейчас виделся Полине особенно очаровательным: душевная красота Ильи перекликалась с его внешней привлекательностью, отчего оба этих качества становились ярче и выразительнее.

— Ты любишь собак, — выдала очевидное Полина. — Не только Шейди.

— Я, вроде как, в команде собачников.

— Твоя сестра тоже?

— У Вики особое отношение к животным. Она любит свое дело и уже давно работает ветеринаром. У нее даже мечта есть: открыть приют для бездомных собак. В нашем районе много бесхозных дворняг, и раньше их частенько отстреливали, что ей было как ножом по сердцу. В общем-то, улицы и людям диктуют жить по закону естественного отбора.

Полина инстинктивно сжалась. Илья говорил об этом, как о какой-то обыденности. Впрочем, если вспомнить «подполье», многое становилось понятно. Ей вспомнились сегодняшние слова парня из боксерского зала о том, как Мельница в драке убил человека, и она снова поежилась, коротко мотнув головой. Какая дикость! А ведь кто-то этим живет и даже не представляет, что за границами их мира, запятнанного грязью и кровью, есть совершенно иные вещи, полностью противоположные жестокости чувства и другого толка эмоции...

— Я все спросить хотела... — Полина резко перевела тему, поглядывая на дворнягу у ног Ильи, — почему Шейди? — она заискивающе улыбнулась. — Не о том ли Шейди я подумала?..

Он качнул головой. Только не это.

— Пожалуйста, не говори, что ты назвал своего песика в честь альтер-эго Эминема...

— Я был юн и страшно фанател от его музыки. — Илья обиженно насупился, обернувшись к Полине, что уже вовсю хихикала. — Эй, не смейся!

— Прости-прости, я не со зла, — пробормотала она, напоровшись на деланную строгость во взгляде Ильи, и следом умаслила его звучным поцелуем в щеку. — Значит, Шейди живет с твоими сестрой и мамой?

— Да. Вика за ним ухаживает.

— А почему тогда, в ветеринарной клинике ты сказал, что редко его навещаешь?

Илья продолжил кормить уличного пса, только уже не располагал прежним настроением. Сама того не ведая, Полина всколыхнула в нем разрушительную волну боли таким с виду безобидным вопросом. Только она в этом нисколько не виновата — это он до сих пор не мог смириться со своим положением.

— Как я уже говорил, мы с моей мамой не ладим. Поэтому захожу я туда редко.

— А отчего так?

— Она не в восторге от моего образа жизни.

— А что не так с твоим образом жизни?

Илья нахмурился, разворачивая маленький чизбургер, полностью остывший на подносе. Он отщипнул небольшой кусок и скормил его дворняге, смирно сидящей у его ног.

— Раньше я дрался в «подполье», чтобы на жизнь заработать, ведь, по сути, ничего другого не умел, да и сейчас мало что изменилось. Мама терпеть не могла, когда я приходил к ней с разбитой рожей, и всегда смотрела на меня с отвращением.

— Дрался в «подполье»... — Полина сделалась крайне озадаченной, пристально наблюдая за выражением его лица, что мрачнело у нее на глазах. — И... что? Неужели из-за этого можно смотреть на своего ребенка с... отвращением?

Гордеев проглотил едкую горечь, решив, что явно сказал лишнего. Ему было трудно обсуждать маму даже с Викой или «братьями». С тренером Илья и вовсе говорил о ней лишь однажды — тогда он расплакался, и за это ему до сих пор было перед ним страшно стыдно. Илья всегда становился чересчур восприимчивым, если речь заходила о Вере или об исчезновении отца, и ненавидел свою сентиментальность — считал такую слабость неприемлемой для мужчины, но ничего не мог с этим поделать. Он плакал, как девчонка, когда становилось особенно больно, а потом корил себя за это, пытаясь забыть каждую пролитую слезу и каждый жалкий всхлип.

С Наташей Илья этим никогда не делился. Она знала, что он не в ладу с матерью, но ни подробностей, ни причин этому понять не стремилась. Да и у него не возникало желания обнажить перед ней свою многострадальную душу. Прежде Илья и Полине ничего не рассказывал, но сейчас решил, что это неправильно: она должна знать, что он из себя представляет.

Отсутствие любви со стороны матери оставило на нем свой отпечаток: внушило чувство никчемности и породило потаенный страх быть отвергнутым, в чем Илья так себе и не признался. Даже если Вера была рядом, она все равно оставалась для него вне досягаемости, и когда в стремлении приблизиться к ней он сталкивался с неудачей, его накрывало невыносимое одиночество. Илье было не счесть, сколько раз он пытался представить, каково это — иметь мать, которая любила бы его безоговорочно, которая пусть однажды, но сказала, что он не никудышный бездельник, а вполне способный парень, что совсем не напрасно трудится в боксерском зале до изнеможения. «Молодец, сынок» — так просто и одновременно сложно. Сложно для матери — просто для отца, что когда-то говорил это незамысловатое «молодец, сынок» по любому поводу: съеденный ужин, неразборчиво написанный рисунок, абы как собранный конструктор и впервые надетые не наизнанку штаны. Прошедшие годы не лишили Илью воспоминаний об отце, и проявление его любви отпечаталось на подкорке сознания. Возможно, именно на фоне безразличия Веры это так хорошо ему запомнилось.

Полина видела, как глубоко Илья погружается в себя. Как искажается его лицо незнакомой ей прежде болью, как радость в глазах меркнет, как пальцы подергиваются и сжимаются на мягкой булке, которой он кормил собаку. Она пожалела, что заговорила об этом — могла бы догадаться, что неспроста Илья не рвется обсуждать отношения внутри его семьи.

— Прости, я была слишком настойчива. Ты не обязан отвечать, — зачастила Полина и, покачивая головой, досадливо зажмурилась. — Зря я так надавила...

— Нет. — Он обернулся, старательно отряхиваясь от обуявших его эмоций, которые бы не хотел ей демонстрировать. — Ты не виновата. Дело во мне. Просто... — Илья больно закусил губу, вновь обращая взор к собаке, что будто всерьез вникала в суть человеческого диалога, — мне было стыдно признаться, что меня ненавидит собственная мать.

— Ненавидит? — вырвалось у Полины, и она в растерянности заерзала на жестком стуле. — Разве это возможно?

Он отпустил пренебрежительную усмешку, наблюдая, как собака ловит очередной кусочек угощения.

— Сам каждый раз этому поражаюсь.

— Но... за что?

— Много за что. Я всем своим видом напоминаю ей отца. Он ведь тоже боксом занимался, и думаю, именно поэтому она так презирает путь, который я выбрал. И знаешь, помимо того, что папа нас бросил, в свое время он много крови маме попортил. Она всегда говорила, что отец сломал ей жизнь. А как-то раз я слышал, что мама вообще не хотела меня рожать. Отец на этом настоял и в итоге свинтил.

— Все равно не понимаю, — оторопело выдохнула Полина, сглатывая ком в горле. — При чем здесь ты?

— Получается, я по его стопам пошел, — грустно улыбнулся Илья. — «Бью людей за деньги». Якобы вместо того, чтобы заниматься чем-то достойным, да хотя бы полезным, предпочитаю насилие. Я неспособен на большее, как маме кажется.

— Но ведь бокс — это спорт, а не какое-то безрассудное хулиганство, — взялась рассуждать Полина, говоря с нажимом, как если бы пыталась доказать истинность своих слов. — То, что ты делаешь, — тяжкий труд. Может, драки в «подполье» — действительно не лучшая идея, но даже там ты дрался, как профессионал, а не случайный псих, дорвавшийся до возможности безнаказанно проявить свою жестокость. Я мало что понимаю, конечно, но... это несправедливо. Несправедливо обесценивать годы тяжелой работы над собой!

Илья высоко вздернул брови, удивленно моргнув. Его приятно поражало, что Полина положительно отнеслась к его боксерской деятельности и сейчас так яро отстаивала свою позицию. Неужели столь успешная, талантливая, образованная женщина не считает его ни на что не годным? Неужели есть кто-то, кто готов принимать его таким, каким он всегда был и будет? Не станет осуждать, чего-то требовать, строить на его счет ожиданий, которые он никогда не сможет оправдать? Меньше всего Илья хотел разочаровать Полину. Но и казаться лучше, чем есть на самом деле, он тоже не стремился.

— После каждой встречи с мамой я обещаю себе, что перестану пытаться, но все равно стараюсь добиться ее расположения. Недавно я пришел к ней в этом деловом костюме, принес деньги — те, что твой отец мне заплатил, но она снова... — голос Ильи сорвался, и он умолк, сдавливая пальцами переносицу. Склонился якобы к собаке, спрятался за волосами, упавшими на лицо.

Однако Полина успела заметить, как блеснули в неярком уличном освещении его глаза. Она бы и не помыслила, что этот человек носит в себе столько боли, которая вырывается бесконтрольно, стоит лишь слегка задеть его за живое. Полина не могла судить Веру Гордееву, не могла понять ее, как мать, ведь эту роль на себя еще не примеряла. Но у нее все равно в голове не укладывалось, как можно ненавидеть собственного ребенка. Как можно не проникнуться искренностью своего сына, его добротой, очарованием и веселым нравом. Никто в этом мире не заслужил материнской нелюбви. А для Ильи это было единственным, что он мог получить от матери, которую, Полина была уверена, он любил вопреки всему. Даже в этом разговоре Илья называл ее «мамой» и произносил это мягко, почти ласково — Полине хватило бы и этих наблюдений, чтобы все понять.

Она видела, что ему и вправду было стыдно говорить о матери и выражать перед ней такого рода эмоции, особенно когда между ними развивались романтические отношения. Однако, в отличие от Гордеева, Полина не считала это проявлением слабости. Она могла охарактеризовать Илью сильным мужчиной, но брала в расчет не только его очевидную физическую мощь. Он был сильным духом, иначе бы не стал хорошим боксером, а то и вовсе пошел по наклонной: завязался с плохой компанией, пристрастился к алкоголю или запрещенным веществам и погряз в криминале, даже не ведая, что такое элементарное сострадание. Но он избрал иной путь: пропадать в боксерском зале и зарабатывать деньги — не только для себя, но и для семьи.

Однако у любого сильного мужчины были слабые места: взять того же мифического героя Ахилла с его пяткой, которой не коснулись священные воды подземной реки Стикс. Илья не был героем: ни мифическим, ни реальным, но тоже имел свою слабость. И если богиня Фетида во избежание ранней смерти сына стремилась сделать его неуязвимым, то Вера Гордеева сама стала слабостью своего ребенка.

С одной стороны, Полина чувствовала себя паршиво, оттого что вывела Илью на эмоции своим излишним любопытством. С другой же, понимала, как важно еще на шаг приблизиться к нему, понять его, узнать лучше. Ко всему Полине хотелось, чтобы Илья знал, что может быть с ней откровенным, может поделиться наболевшим и при этом не бояться осуждения. С ним она уже была полностью откровенной, позволив ему увидеть изнанку ее жизни, и желала, чтобы это работало в обе стороны.

Он вздрогнул, когда привычно холодная ладонь коснулась его щеки. Вопреки слабому сопротивлению Ильи Полина приподняла его лицо на уровень своего, и он тут же отвел в сторону взгляд.

— Все нормально, — улыбнулся он, но в его глазах все еще стояла печаль, и развидеть этого Полина уже не могла.

— Не нормально, — покачала головой она. — Я знаю, тебе больно. Но ты не должен этого стыдиться — только не передо мной.

Илья потупил взгляд из-под темных ресниц, двинул кадыком, громко сглатывая. Да. Ему больно. И очень.

— Ты хороший человек и прекрасный мужчина, — с легкой полуулыбкой произнесла Полина. — Я уверена: твоя мама это знает.

Он безмолвно кивнул. Бессмысленно было этому возражать.

— Я очень хочу тебя поддержать, — продолжала она, оставляя легкий поцелуй у зажившего рассечения на его брови, оставленного Мельницей на ринге в «подполье». — Что мне сделать, чтобы ты не печалился?

Гордеев наконец улыбнулся. И не в показную, а улыбнулся своей прежней мальчишеской улыбкой, разглаживая пальцем тревожную морщинку меж Полининых бровей. Ее лицо прояснилось. Она тоже улыбнулась ему.

— Рядом с тобой мне совсем не хочется печалиться. Спасибо за это, Поля. Я ценю твое неравнодушие.

— Я рада, что мы встретились, — невпопад сказала она.

— Я тоже.

— Думаешь, это судьба?

Илья отклонился назад и взглянул на дворнягу, застывшую в ожидании добавки.

— Посмотрим.

Полина кивнула, но уже знала наперед: что бы между ними ни случилось в будущем, встреча с этим человеком уже стала для нее судьбоносной.

***

Порой Илья благополучно забывал, при каких обстоятельствах впервые встретил Полину Вебер. Делал вид, будто не ощущает, как низко над ним нависает угроза скандального увольнения по причине несоблюдения должностной инструкции и профессиональной этики. Однако рабочие моменты вносили свои коррективы, и тогда на Илью сваливался сразу целый ворох тревожных переживаний на этот счет.

Да, отрицать его глубокую вовлеченность в дела сердечные явно не стоило, но он по-прежнему ответственно подходил к должности телохранителя. В основном Полина пропадала в филармонии или на студии звукозаписи, реже — с Лизой или на даче с отцом и сестрой, так что в остальное время Илья всегда находился рядом, неизменно держа ухо востро и внимательно глядя в оба. Казалось, мимо него даже муха не пролетит! Но нет. Кое-что из виду он все же упускал.

Илья больше не обсуждал с Полиной давний эпизод с преследованием неизвестного на центральной площади. И если она отнеслась к этому чересчур легкомысленно, он, напротив, воспринял ситуацию всерьез. Время от времени ему казалось, будто средь уличной толпы затесался тот самый преследователь, и где бы они с Полиной ни оказались, Илья тщательно сканировал глазами окружающее пространство. Иной раз навязчивая мысль о слежке давала ложные ощущения, якобы кто-то следит за ними на постоянной основе, но стоило понимать, что так опрометчиво злоумышленник или группа таковых бы не поступила. С этой мыслью Илья и успокаивался, пока однажды не убедился, что интуиция его не обманывает.

Это случилось два дня назад. Гордеев напрягся, едва заметил, как чья-то неуловимая тень тянется вслед за ними от филармонии вплоть до кофейни на соседней улице, где Полине приспичило съесть любимый десерт. Виду Гордеев не подал и весьма неплохо сработал на два фронта: попытался выцепить преследователя, что без конца от него ускользал, как если бы действительно был лишь тенью, и поддерживал диалог с Полиной, которая и при желании бы ничего не заметила. Тем не менее, Илья предусмотрительно держал наготове пистолет, а когда они с Полиной подходили к «Мерседесу», чтобы поехать в клинику к офтальмологу, «тень» волшебным образом испарилась.

Вчера подобное повторилось вновь. Правда, теперь Полины рядом с Ильей не было, и, немного поразмыслив над этим, он решил, что дело в машине — очевидно, преследователю давно стали известны как марка авто, так и его номера. Конечно, обдумывать это можно было сколько угодно, но факт оставался фактом: что-то здесь явно нечисто. И Илья был обязан поставить Альберта Робертовича в известность.

— Заходи, Гордеев, — бросил он, когда Илья показался на пороге его офисного кабинета. — Юрий Иваныч упомянул, что ты хотел со мной переговорить.

Он кивнул, плотно закрывая за собой дверь. Альберт Робертович всегда смотрел на него строго, и со временем Илья перестал принимать это на свой счет, решив, что со своими подчиненными Вебер всегда такой. Однако сейчас от привычной суровости во взгляде Альберта Робертовича Гордееву становилось не по себе.

— Садись, — дернув подбородком, велел губернатор и отложил на свободную часть стола папку с документами на подпись.

Илья с очередным кивком выдвинул стул напротив Альберта Робертовича и, расстегнув пуговицу на пиджаке, опустился на сидение. Пока он устраивался, Вебер обратился к экрану ноутбука, а когда вновь посмотрел на Гордеева, тот вдруг стушевался под его взглядом и несколько стыдливо отвел глаза, как если бы Альберту было известно об их с Полиной недавней близости.

— В чем дело? — прямо спросил Вебер, заметив перемену в поведении Гордеева. Обычно он изъяснялся коротко, четко по делу, и при этом не стеснялся смотреть собеседнику в глаза, но сегодня выглядел рассеянным, словно чем-то обеспокоенным и странно пристыженным. — Что-то с Полиной?

Илья ответил Альберту Робертовичу с ощутимой заминкой:

— Нет-нет, не беспокойтесь, с Полиной все хорошо.

— Тогда говори по существу, у меня много дел.

Гордеев рассказал о слежке все. Упомянул каждую мелочь, которую успел заметить, и честно признался, что преследователя ему разглядеть не удалось. Вооружен был этот человек или нет, имел четкую цель или попросту фиксировал передвижения Полины — эти вопросы черной тучей повисли над его головой подобно угрозе увольнения за связь с подопечной. Вот только Альберт Робертович не выглядел растерянным или озадаченным. Наоборот, очередной кусочек пазла складывался в цельную картинку, что ничего хорошего ему не сулило.

Илья стал понимать, что Вебер приставил к дочерям телохранителей не только потому, что у него водилось немало недругов, как и у любого влиятельного политика. Речь о конкретном человеке. Отсюда неудивительно, что для него все становилось на свои места, едва Илья упомянул о слежке как впервые, так и при повторном эпизоде. Но кому и что нужно от Полины? И почему Альберт Робертович акцентировал внимание именно на ее безопасности?

— Нужно поменять машину, — недолго думая заявил он. — Возьмешь мою.

Илья отозвался коротким «понял», все еще избегая его взгляда.

— Ты должен сопровождать Полину везде, — интонационно выделяя последнее слово, отчеканил Вебер. — А если она вне твоего поля зрения — отслеживай ее по локатору на мобильном устройстве. Оружие всегда при тебе?

— Разумеется.

— И еще, — Альберт Робертович достал из выдвижного ящика пухлый конверт с деньгами и придвинул его к краю стола подле Ильи, — не забывай, что если придется, ты заслонишь мою дочь собой.

Гордеев незаметно покосился на конверт, и отчего-то ему стало совестно. Неужели не будь этих денег, он бы позволил Полине пострадать? Просто дикость, не укладывающаяся в голове.

— Не сомневайтесь в этом.

Вебер хмуро смотрел, как нерешительно Илья потянулся к конверту и поднялся из-за стола; как спрятал деньги во внутренний карман пиджака, расправил плечи и, отшагнув назад, встал в позу.

— Альберт Робертович, — Илья впервые за эту встречу беззастенчиво посмотрел на губернатора, слегка сощурившись, — может, есть то, о чем мне стоит знать?

— Тебе стоит знать только свою работу, Гордеев, — раздраженно отозвался тот. — Остальное тебя не касается.

Очередной согласный кивок. Илья и не надеялся, что Альберт Робертович введет его в курс дела, хотя считал это более чем справедливым. Он не обладал никакой информацией о предполагаемой личности преследователя, но крепко задумался, и не только об этом. Зачем Веберу скрытничать перед тем, кто отвечает за безопасность его дочери? Случалось ли подобное до того, как Илья стал работать на эту семью? На что способен преследователь? И как теперь брать у Альберта Робертовича деньги, не испытывая при этом мук совести?

Гордеев покинул офис губернатора в растрепанных чувствах. Конверт за пазухой отдавался тяжестью при каждом шаге и, казалось, подпекал кожу даже сквозь рубашку. Илья, может, и прежде осознавал, что в отношениях с Полиной ему не будет просто, но сегодня это ощущалось куда острее, даже болезненнее. И так же ощущалось осознание, что едва ли он когда-нибудь сможет назвать себя достойным ее.

Однако ни скандальное увольнение, маячившее на горизонте, ни проблемы из-за классового неравенства, с которыми когда-нибудь предстоит столкнуться, ни даже собственная несостоятельность, проросшая из губительной неуверенности в себе, не могли заставить Илью отказаться от нее. Напротив, он позволял их отношениям развиваться все стремительнее, крепнуть под ранее никому не высказанными откровениями и обрастать прежде незнакомыми чувствами.

Полина срывалась на громкие, бесстыдные стоны, когда Илья глубоко двигался в ней под ритмичный скрип кровати в его съемной квартире или ласкал ее меж широко разведенных ног, заставляя всем телом содрогаться от новой вспышки удовольствия. Она оттягивала его взмокшие кудри, до боли в суставах комкала пальцами влажные простыни и не узнавала себя в той женщине, что сейчас упивалась близостью с мужчиной, которого хотела всем своим естеством, теряя рассудок от запаха его кожи, его прикосновений и поцелуев, его горячности и диковатой несдержанности. Но ей нравилось осознание, что эта женщина — она сама. И именно Полина стремилась прочувствовать каждое порывистое движение Ильи внутри себя, впитать каждый его рваный вздох, оборачивающийся стоном, ощущать перекатывающиеся под ладонями твердые мышцы.

Она испустила сдавленный вскрик от того, как туго он переплел их пальцы, и в глазах заискрило до головокружения, едва кровать своим изголовьем громыхнула по стене в последний раз. Ее изможденное тело окончательно сдалось. Рот распахнулся в протяжном стоне, брови болезненно заломились, задрожали колени. Полина загнанно дышала под сумасшедший грохот в ушах, смаргивая темные пятна перед глазами, и неизбежно возвращалась в реальность, где смятые простыни липли к влажному телу, капли пота щекотали лоб под взъерошенной челкой, и мучила нестерпимая духота.

— Все хорошо?.. — прошептал Илья, обеспокоенный ее затянувшимся молчанием.

Полина кивнула, ласково потираясь щекой о его грудь. А потом, наконец, заговорила.

— Илюш?

— Да, маленькая моя?

— Можно я останусь у тебя еще на одну ночь?

— Конечно. — Илья с улыбкой приник губами к ее плечу. — Только мне с утра на тренировку надо сгонять. Подождешь меня пару часов?

— Подожду, — снова кивнула она и с шумным вздохом устремила взгляд в потолок. — Ты бы знал, как мне здесь хорошо... Совсем не хочется возвращаться домой. Я все выходные на даче с ума от тоски сходила.

Перевернувшись на бок, Илья притянул Полину к себе за талию, и когда она закинула ногу на его бедро, вскользь провел ладонью по ее нагой груди.

— Я тоже страшно по тебе скучал.

— На самом деле, мне нравится наш загородный дом, — призналась Полина, приглаживая подушечками пальцев темные волоски на его брови со шрамом. — Обычно мы с папой проводим вместе не так много времени, а там подолгу болтаем за завтраком на веранде и на троих разделяем ужин за нашим большим столом. Почему-то когда мы с папой остаемся на даче, он как будто ненадолго становится прежним. Раньше мы там по несколько недель жили. Правда, до смерти мамы дом был совсем другим.

— Наверное, в такие моменты твой отец позволяет себе вернуться в былые времена, — задумчиво произнес Гордеев. — В маминой квартире я и сам возвращаюсь в прошлое. Вспоминаю папу, его легендарную яичницу, и как будто наяву вижу, как он стоит у плиты в своей любимой белой майке и синих штанах с лампасами, улыбается мне и машет деревянной лопаткой перед тем, как позвать за стол.

Полина грустно улыбнулась, ткнувшись носом в плечо Ильи.

— Обожаю, когда ты рассказываешь о своем отце. Думаю, он был очень хорошим человеком.

— Был. Пока нас не бросил.

Она не стала ему возражать. Полина не имела права оправдывать Виктора Гордеева или же сыпать предположениями о том, что сподвигло его уйти и больше не возвращаться. Как говорится, чужая семья потемки.

— Недавно я говорил с твоим отцом, — Илья приподнялся на подушке, глядя на Полину из-под сдвинутых бровей. — И знаешь, мне кажется, все это неправильно.

— Что именно? — настороженно сощурилась она. — Стоп. Ты что... злишься?

— Злюсь.

— На меня?

— Поль, — он резко сел, раздраженно отводя от лица волосы, — послушай, я готов хоть сейчас пойти к Альберту Робертовичу с повинной и... — Илья смолк, заметив, как Полина округлила глаза и беспокойно заерзала в постели. — Знаю, он уволит меня и вряд ли одобрит наши отношения, но я не хочу прятаться с тобой по углам, лишь бы он о нас не узнал. Это мне ни по душе, ни по сердцу.

— Э-э-м... Малыш, давай не будем пороть горячку, ладно? Все не так просто, как кажется. Я уважаю твои намерения, но пока лучше оставить все как есть. Ты не должен терять работу из-за меня, Илюш.

— В последний раз, когда твой отец мне заплатил, я почувствовал себя натуральной сволочью.

— Значит, теперь тебе неловко брать у моего отца деньги?

Илья безмолвно кивнул. Неловко? Это мягко сказано.

— Все потому, что у нас был секс?

— Поль...

— Что? — несдержанно прыснула Полина. — Тебе раньше не платили за секс?

— Поля!

Она разразилась неудержимым хохотом, когда он грузно улегся на живот и спрятал лицо в подушке.

— Не смешно, — глухо пробубнил Илья.

— Лучше относиться к этому с иронией, чем всерьез переживать, что мой отец тебе платит.

— Легко тебе говорить, — приподнявшись на вытянутых руках, поморщился он.

— Не бурчи! — Полина не с первой попытки опрокинула Илью на спину, отчего кровать жалобно скрипнула, и забралась на него сверху. — Лучше поскорее поцелуй меня, чемпион.

— Конечно, Полина Альбертовна, — охотно принимая поражение, усмехнулся он. — Как вам будет угодно.