Цена обещания

Добрую половину ночи Полина пялилась в потолок. Она еще долго была взбудоражена и никак не могла заснуть.

Полина думала не только о подпольном поединке, фрагменты которого урывками вспыхивали перед глазами, стоило прикрыть веки, но и о приятной прогулке со своим телохранителем. Сегодня он не стал увиливать от ее вопросов — даже срывался на откровения, и Полине показалось, своей настойчивостью она перегнула палку. Однако Илья не давал повода стыдиться ее столь нетипичной заинтересованности. Его неподдельная открытость вызывала доверие, и эта дружеская беседа обо всем и ни о чем позволяла ненадолго забыть, что их с Ильей связывают сугубо формальные отношения.

Полина безмятежно улыбалась, пока воспроизводила в голове так быстро ускользнувший вечер. Но едва к этим событиям примешивалось происходящее в «подполье» немногим раньше, улыбка сходила с лица, а щеки обдавало жаром. В мыслях мелькали всевозможные яркие образы: непроходимая толпа, полуобнаженные взмокшие тела, сильные кулаки, кровавые раны и непередаваемой глубины темные глаза под сурово сдвинутыми бровями. Она отчетливо помнила тревожное чувство, возникшее при виде свежей крови, струйкой ползущей по гладко выбритой коже; помнила и волнующее ощущение, вызванное открытой мальчишеской улыбкой, которую Илья обычно не демонстрировал. И этот нескончаемый круговорот минувших событий лишил Полину даже смутной надежды на нормальный сон.

Однако она все же вздремнула какие-то бесполезные пару часов. С трудом отняв голову от подушки, Полина не с первого раза выключила будильник и поднялась с постели. Пора было начинать новый день, оставив прокрученные на сто рядов события там, где им самое место: в неповторимом вчера.

— Доброе утро.

— Доброе.

Полина захлопнула за собой дверцу «Мерседеса» и, устроив сумочку на коленях, обернулась к своему телохранителю. Ее взгляд коротко прошелся по его строгому пальто, прячущему за собой боксера, с которым она вчера познакомилась, но потом Полина заметила на лице Ильи Гордеева неопровержимые доказательства правдивости прошлого вечера и озадаченно нахмурилась.

— Знаю, — с тяжелым вздохом констатировал он. — Дело дрянь.

— Это точно.

Признаться, Илья ожидал более теплого приветствия, но, по-видимому, заблуждался. Волшебство их вчерашней прогулки рассеялось, а значит, теперь все станет как обычно. И отчего-то он пришел к этому выводу без особой радости.

— Я взял тебе капучино. — Илья покосился на подстаканник между сидениями. — Мне запомнилось, что ты любишь пить кофе по пути на работу. И, кажется, совсем не завтракаешь.

— Редко. — Полина потянулась к стаканчику, тут же делая глоток. — Спасибо, Илья, но не стоило так заморачиваться. Это в твои обязанности не входит.

— Мне просто захотелось поднять тебе настроение. Я очень благодарен за то, что ты ничего не сказала Альберту Робертовичу. Ну и... в целом за понимание.

— Не за что. Ты можешь отъехать и встать где-нибудь неподалеку?

Илья недоуменно вскинул бровь, но поступил, как было велено.

— В чем дело?

Полина смущенно улыбнулась, раскрывая сумочку. Гордеев настороженно наблюдал за ней, пока она перебирала ее содержимое, и не мог взять в толк, как в такой небольшой сумке может уместиться столько всякой всячины.

— Вот, нашла. — Полина вскинула голову, сжав в руке небольшой тюбик. — У меня тоже кое-что для тебя есть.

Илья сощурился в попытке рассмотреть надпись на тюбике.

— Что это?

— Заживляющая мазь от ран и синяков. Дай руку. — Она открутила крохотную крышечку, а когда Гордеев сориентировался в ситуации и протянул ей ладонь, выдавила немного мази на подушечку его пальца. — Нанеси плотным слоем. Поможет быстрее избавиться от улик.

Он для удобства развернул к себе зеркало заднего вида, но из-за ограниченного обзора приходилось изворачиваться, а наутро места повреждений так опухли, что каждое неосторожное прикосновение причиняло боль.

— Давай помогу. — Полина вооружилась мазью и придвинулась ближе к водительскому креслу. — Это нормально, что у тебя образовался такой отек? — она скривилась и, осторожно взявшись за подбородок Ильи, повернула на себя его лицо.

Он подался вперед, чтобы Полине не приходилось к нему тянуться.

— Угу.

— Какой кошмар... — Дотронувшись до места рассечения на брови, она вздрогнула вместе с Ильей. — Ой! Прости.

— Нет-нет, все хорошо. Просто... — Гордеев поджал губы, лишь бы улыбка не расползлась от уха до уха, — мазь холодная.

— Конечно, — прыснула Полина, — она же из холодильника. Зато поможет ненадолго заглушить боль.

Илья все же улыбнулся — правда, сдержанно. Он старался не совершать никаких отвлекающих маневров и даже шевельнуться не смел. Однако смотреть в одну точку и делать вид, что близость Полины ничуть его не волнует, оказалось ему не по зубам. И когда взгляд сам собой опустился к ее сосредоточенному лицу, Илья уже без стеснения наблюдал, как она свела брови к переносице, чуть сощурилась, невольно приоткрыла губы. «Красивая» — проскочило у него в мыслях.

Впрочем, Илья отметил это еще с их самой первой встречи. Поначалу красота Полины казалась ему безжизненно холодной — нельзя смотреть, иначе и сам превратишься в ледышку, но он давно избавился от этих заблуждений. Теперь Полина виделась ему красивой без каких-либо «но», а когда она искренне улыбалась, удивленно округляла глаза или с детским восторгом ела мороженое, как вчера, — особенно преображалась. Да, Илье по-прежнему нельзя было на нее заглядываться. К тому же вот так, когда их лица разделяло столь ничтожное расстояние. Однако отказать себе в удовольствии приблизиться к этой недоступной красоте стало бы преступлением, на которое Илья не пошел.

Полина же совсем не замечала на себе откровенного взгляда телохранителя — так была увлечена его травмами. Придерживая лицо Гордеева за линию челюсти, она осторожно притрагивалась пальцем до рассечения и опухшей кожи вокруг, обработала синяк на скуле. Но когда очередь дошла до разбитой губы, Полина помедлила с тем, чтобы прикоснуться.

Ее взгляд уперся в ранку в самом уголке, и замершая в воздухе рука в неопределенности дрогнула. Она вдруг перестала моргать, и в глазах под линзами резануло, а непонятная сухость в горле заставила Полину громко сглотнуть. Ко всему прочему ее черт дернул спешно вскинуть глаза, лишь бы не засматриваться на чужой рот, но это стало фатальной ошибкой: теперь она смотрела прямиком в глаза Ильи, чьи губы снова зажили своей жизнью, тронутые улыбкой — хотя бы ею, ведь Полина прикоснуться так и не решилась.

— Дальше сам. — Она резко отстранилась и, возвращая Илье мазь, робко улыбнулась.

— Спасибо большое, Полина. Я очень признателен тебе за заботу.

— Ерунда. Как известно, мужчины легкомысленны по отношению к своему здоровью. Дай угадаю: ты ведь и не думал как-то приблизить свое выздоровление?

— Я достал кусок мяса из морозилки, когда вернулся домой.

— Что и требовалось доказать.

Илья рассмеялся, и это заставило Полину растянуть губы в новой улыбке. Казалось, все, что было в этом человеке, сейчас смешалось воедино, и она не могла разобрать, кто перед ней сегодня: строгий, внимательный телохранитель, что предусмотрительно отмалчивался большую часть времени, боксер из «подполья» или же тот добродушный парень, который говорил о своей собаке с таким трепетом, словно это самое дорогое, что у него когда-либо было. Но отделять одно от другого не было нужды. Полине нравилось, как между собой перекликаются все эти разнящиеся образы, формируя целостную личность, которую ей вдруг захотелось узнавать.

Обычно она забывалась на репетициях — маэстро не оставлял оркестрантам другого выбора. Но сегодня Полина была на редкость рассеянной: то ли от недосыпа, то ли... а черт его знает почему. Вениамин Александрович даже несколько раз сделал пианистке замечание, что удивило ее коллег и заставило Лизавету ошарашено разинуть рот. Полину же это ничуть не задело: во-первых, маэстро выказал свое недовольство по справедливости, а во-вторых, у нее было слишком хорошее настроение, чтобы расстраиваться из-за критики учителя.

Ненадолго задержавшись после репетиции, она рассказала Лизавете, что наконец сумела разорвать с Никитой всякого рода отношения. Лиза была приятно удивлена и даже не сразу в это поверила, но потом принялась нахваливать ее решимость, уверяя, что любые перемены — к лучшему. Полина признавала правоту подруги, пусть и не до конца отпустила мысли о расставании с Никитой. Однако она не лукавила, когда говорила Илье, что разрыв принес ей облегчение. Осталось просто это пережить и к прочитанным главам больше не возвращаться.

Они с Лизаветой покинули филармонию вместе, а затем разошлись по разным сторонам. Полина уже было собралась наскоро перекусить шоколадным батончиком, припрятанным в сумочке, но отказалась от этой затеи и зашагала к светофору. Через дорогу у «Мерседеса» ее ждал Илья, что как всегда галантно распахнул перед ней дверь.

— Теперь ты всегда будешь ездить здесь? — спросил он, устроившись на водительском кресле.

— А ты против?

— Что ты! Конечно нет. Просто решил уточнить.

Полина загадочно улыбнулась, щелкнув замком ремня безопасности. Наверное, ей стоило ездить на заднем сидении, как и полагалось, но она наотрез отказывалась жить по старым правилам. Будто с исчезновением Никиты из ее жизни исчезли и другие привычные вещи, подсознательно причиняющие ей дискомфорт. На переднем сидении Полина могла видеть больше. Могла говорить со своим телохранителем, коротая время в дороге, да с недавних времен посматривать на него, дабы иной раз позабавиться его чересчур сосредоточенным видом.

— Нужно зайти в кафешку у торгового центра. Я жутко проголодалась, а у них вкусные бизнес-ланчи.

— Как вам будет угодно, Полина Альбертовна, — деловито произнес Илья, срывая с губ своей подопечной сухую усмешку.

Стоя в очереди у кассы, она лениво изучала меню, хотя заранее знала, что закажет. Илья ждал ее у входа в кафе, безотрывно наблюдая за ней в окно, но потом решил зайти внутрь, вклинившись в очередь рядом с Полиной.

— Ты сейчас всех посетителей распугаешь, — шепнула она, снисходительно улыбнувшись на то, с какой ответственностью он выполнял свою работу.

Илья обернулся, и будь они с Полиной одного роста, непременно столкнулись бы лбами.

— Почему это?

— Ты слишком пристально здесь все разглядываешь. И тебе обязательно всегда так стоять?

Гордеев уронил взгляд на свои опущенные руки: правая ладонь по привычке лежала поверх левой, и если бы пришлось, он мог дотянуться до поясной кобуры с оружием в один миг. Илья действительно внимательно следил за обстановкой вокруг и не позволял себе терять бдительность.

— Я просто делаю свою работу, — уклончиво отозвался он.

Полина не взялась возражать — и то верно.

— Ладно. А ты не надумал, что будешь есть? Тоже ведь пообедать не успел.

Илья замялся, машинально вскидывая глаза на меню. Он и вправду был голоден, но ему не полагалось делить трапезу со своей подопечной в разгар рабочего дня. Вот только ее эти условности не заботили, и уже через пару минут поддавшись уговорам, Илья оплачивал два бизнес-ланча: для себя и Полины.

— Почему не ешь? Остывает же.

Гордеев и не притронулся к контейнерам с едой, едва умещающимся на разделительной панели, тогда как Полина вовсю уплетала свой ланч. Илья сконфуженно потупил взгляд, едва она заметила, как он на нее смотрит, и тотчас пристыдил себя за нескромность. Но Полину это не смутило: она мельком улыбнулась, и тогда Илья наконец сподобился взяться за еду. Правда, он особо не задумывался, что кладет в рот, — настолько был увлечен их беседой.

Она рассказывала ему об учебе в консерватории, о работе в оркестре, и оттого что он искренне проявлял интерес, задавая уточняющие вопросы, ее было не остановить. Полина с таким воодушевлением говорила о карьере, об учителе и коллегах, что едва успевала переводить дух. Она и подумать не могла, что эта часть ее жизни может быть интересна ее телохранителю.

— Начало концерта в семь, — протягивая Илье влажную салфетку, уточнила Полина. — Билет чуть позже отдам, хорошо?

Гордеев благодарно улыбнулся, хотя даже не ожидал, что она пригласит его на свой грядущий концерт. И, несмотря на то, что он был далек от искусства, ему по-настоящему хотелось прийти.

— Спасибо за приглашение. Может, хоть окультурюсь для разнообразия.

Полину насмешила его самоирония.

— Надеюсь, это пойдет тебе на пользу. Кстати, — она развернулась к Илье вполоборота, — ты будешь один или еще билеты нужны?

Разумеется, он собирался пойти один. Не «братьев» же с собой тащить — эти в филармонию и под страхом смерти не сунутся. И когда Илья примерно так Полине и ответил, это ее не задело. Она еще на примере Никиты убедилась, что далеко не всем по душе классическая музыка.

Они еще долго стояли на парковке возле кафе. Илья тоже разошелся: говорил о друзьях, о тренере, негодовал на своего арендодателя — дотошную пожилую женщину, у которой снимал квартиру неподалеку от боксерского зала. Лидия Эдуардовна давно не повышала оплату за аренду, но лучше бы загнула цену, чем продолжала заявляться к нему без звонка, придумывая какие-то безумные оправдания. То ей приснилось, что он соседей затопил, то им казалось, будто они слышали шум из ее квартиры, то якобы счетчики космические суммы наматывали. Илья каждый раз просил ее предупреждать о своем визите, но Лидии Эдуардовне что в лоб, что по лбу.

— Хороший ты мальчик, Илюшенька! — восхищенно восклицала она. — Чистоплотный, тихенький, спортом, вон, занимаешься. Любо дорого на тебя посмотреть! Но ты тоже меня пойми, родненький. Я ж должна хоть иногда квартирку свою проверять. Эту квартирку я у мужа своего пять лет отсуживала! Представь?! Да не дай Божэ тебе эти судебные разбирательства! Ты не обижайся, родненький. Я в следующий раз позвоню, — о том Лидия Эдуардовна каждый раз и пела. И сколько ни обещала, так репертуар и не сменила.

— Меня даже мама никогда так не контролировала, — сетовал Илья, пусть и говорил об этом шутливым тоном.

— Ой, про себя я вообще молчу, — пробурчала Полина. — Папин контроль уже в печенках у меня сидит.

Илья счел ее негодование справедливым: такая опека любого задушит. Но он не мог примерить это на себя — о подобном внимании со стороны родителей ему оставалось только мечтать.

— Никогда бы не подумал, что Альберт Робертович ученый-теплофизик, — признался Гордеев, когда речь зашла о Полинином отце. — Получается, он на хорошем счету был, раз сейчас такую должность занимает?

— Это да. В свое время папа трудился в конструкторском бюро приборостроения и возглавлял группу по каким-то там разработкам. Честно говоря, я особо не интересовалась — так, в общих чертах. Когда-то он жизни не представлял без науки, и они с мамой порой из-за этого конфликтовали. Даже не знаю, что у них общего нашлось...

— Противоположности притягиваются. По крайней мере, так говорят.

Полина задумчиво поджала губы.

— Наверное, в этом что-то есть. А чем занимались твои родители?

— Моя мама работает в магазине хозтоваров, а про отца толком ничего не знаю — маленький был. — Илья с улыбкой откинулся на спинку сидения. — Зато хорошо помню, что он любил бокс. Папа меня с ранних лет на мешок поставил. Поначалу так, в игровой форме тренировал, но будучи школьником, я уже неплохо боксировал для своих лет.

— Значит, ты по стопам отца пошел, — ляпнула Полина — не представляла, что надавила на его больную мозоль.

— Это вряд ли, — делано усмехнулся Илья, всеми силами заглушая материнский голос, так некстати зазвучавший в голове.

Вебер быстро догадалась, что не стоит продолжать тему родителей. Может, они и сблизились вчерашним вечером, но это не давало ей права лезть Гордееву в душу.

Ритмичный стук ее каблуков терялся в городском шуме, пока она шагала по многолюдной центральной площади. После ланча Полине захотелось пройтись, и Илья охотно составил ей компанию — не только из соображений безопасности. Тем не менее, как ее телохранитель, он неизменно держал руку на пульсе, пусть это и не выглядело слишком вызывающе ни для окружающих, ни для самой Полины.

— Я все хотела сказать... — она мельком посмотрела на Илью, словив на себе его ответный взгляд. — Мне немного не по себе из-за вчерашнего.

— Ты про бой? — нахмурился он. — Понимаю. Я тоже об этом думал. Наверное, ты решила, что я...

— Нет-нет, — завозражала Полина, не давая ему закончить мысль, — дело не в этом. Я про то, как душила тебя своими расспросами, будто ты мне чем-то обязан.

— Задушить меня пытался Мельница, — сквозь смешок заметил Илья, — а ты просто интересовалась. Имеешь право. Особенно после того, что увидела.

Она мягко улыбнулась, задержавшись глазами на увечьях своего телохранителя. Полина не хотела, чтобы он думал, якобы она осуждает его за бои в «подполье». Может, поначалу она и отнеслась к этому противоречиво, но теперь воспринимала совершенно спокойно. Чем заниматься вне рабочего времени — только его выбор. Кто она такая, чтобы тот самый выбор осуждать? Да, по понятным причинам подпольные бои не вызывали доверия, но то, чем жил Илья, — совсем наоборот. Его преданность своему делу была достойна уважения, а Полина всегда уважала тех, кто работает над собой.

— Знаешь, Илья... то, что я вчера увидела, вовсе не показалось мне... — Она порывисто выдохнула, метнув хмурый взгляд на собственные пальцы, крепко стиснутые рукой телохранителя. — Ай, ты чего?!

— Не оборачивайся.

Полина с тревогой посмотрела на Илью и, вопреки его предостережению, инстинктивно обернулась.

— Что?..

— Я сказал, не оборачивайся, — строго бросил Гордеев, незаметно коснувшись кобуры с пистолетом, что по регламенту был обязан держать при себе. Ускорив шаг, он буквально волоком потащил Полину за собой.

Из-за высоких каблуков она с трудом перебирала ногами, ощущая, как его хватка усиливается, и пальцы стягивает ноющей болью.

— За нами следят, — коротко обрисовал ситуацию Илья. — Я недавно заметил.

— Следят? — вторила ему Полина. — Но кто?

— Понятия не имею. — Гордеев продолжал осматриваться, не поворачивая головы, а вместе с тем прикидывал, как сбить преследователя с толку. — Оставайся спокойной и веди себя непринужденно.

— Ты мне сейчас пальцы сломаешь, — шикнула она в попытке пошевелить хотя бы одним из них, — как я могу вести себя непринужденно?

Он мгновенно ослабил хватку.

— Прости, я не хотел.

— Ты можешь идти не так быстро? — игнорируя его извинение, продолжала возмущаться Вебер. — Я же за тобой не успеваю!

— Потерпи маленько. — Илья заставил Полину непроизвольно охнуть, без предупреждения хватая за плечи и едва не приподнимая ее над землей. Врываясь в поток проходящей мимо группы иностранцев, он резко сменил направление и юркнул за угол в узкий проход между зданиями, пришпиливая Полину спиной к фасаду.

Совершенно дезориентированная, она вскинула голову и широко распахнутыми глазами уставилась на Илью, что всем телом прижимал ее к стене и настороженно смотрел себе за спину.

— Чт-то это было?..

— Не знаю, — он покачал головой и, повернувшись к Полине, напоролся на ее пытливый взгляд.

Вебер не выглядела напуганной — скорее, растерянной. Илья чуть сощурился, внимательно отслеживая естественную смену эмоций на ее раскрасневшемся лице, но когда она нахмурилась, будто ей претила такая явная заинтересованность с его стороны, виновато отвел глаза. Теперь он смотрел на собственную ладонь, впечатанную в стену около Полининой головы, и лишь тогда осознал, что все еще заслоняет ее от миновавшей угрозы, соприкасаясь с ней грудью.

— Извини, — буркнул Илья и, оттолкнувшись от стены, отступил на шаг-другой. — Ты в порядке?

Было видно, с каким облегчением Полина вздохнула. Ее тоже смутила его близость, а также то, как изучающе он ее рассматривал.

— Да. Ты расскажешь об этом моему отцу?

Гордеев потемнел лицом — догадался, к чему она клонит. Но он работал на Альберта Вебера, а значит, должен следовать его правилам. Замалчивать подобное было чревато.

— Я обязан доложить об этом лично Альберту Робертовичу.

— А ты уверен, что это была слежка? Может, просто...

— Уверен, — обрывая Полину на полуслове, отрезал Илья.

Она понурила голову и отрывисто кивнула. Илья уловил в выражении ее лица явное беспокойство и пристыдил себя за холодность тона в блеклых ответах.

— Сильно испугалась? — многим мягче произнес он, заставив Полину задрать на него голову.

— Я не испугалась. Меня встревожила твоя реакция, а не какой-то таинственный преследователь, — пренебрежительно хмыкнула она.

— Не стоит относиться к этому так легкомысленно, — упрекнул ее Илья. — Твой отец неспроста нанял для тебя телохранителя.

Полина насупилась, вцепившись в ремешок сумки на плече.

— Отчитываешь меня?

— Я бы не посмел, — категорично качнул головой Гордеев.

— Конечно, — фыркнула Вебер, и в ее голосе снова засквозило пренебрежение. — Спасибо, что не додумался добавить, что тебе этого просто должность не позволяет.

Илья спорить не решился, и толком не рассеявшееся напряжение сгустилось молчанием. Но там, за углом здания центральная площадь по-прежнему кипела жизнью, вмещая в себя горожан и иностранных туристов. По дороге беспрестанно проносились автомобили, то и дело коротко взвизгивая или протяжно гудя клаксонами, откуда-то звучала музыка, пиликали мобильные, сквозь громкоговорители прорывались голоса вещателей рекламы. И только здесь, в небольшом проходе между зданиями было угнетающе тихо, пока Полина вновь не подала голос.

— Я переживаю за папу. — Она прислонилась к стене и, опустив глаза, принялась теребить пояс пальто. — Когда он узнает, что за мной кто-то следил, еще больше станет нагнетать. Но я правда стараюсь его понять — знаю, как ему тоскливо без мамы.

Илья спрятал руки в карманах брюк, кротко посматривая на Полину.

— Какой была твоя мама?

Вебер растерянно заморгала — не ожидала, что Илья спросит ее о матери. Обычно люди опасались затрагивать тему умерших родственников, дабы не задеть за больное, но такие вопросы не причиняли Полине боль — напротив, воспоминания о маме вызывали в ней приятную светлую грусть. Правда, говорить об этом Полине было не с кем: отцу слишком тяжело давались разговоры об Ольге, а Мира и вовсе ее не помнила.

— Моя мама была очень доброй, — растягивая уголки губ в улыбке, задумчиво проронила она. — Я помню ее мягкие, ласковые руки, и то, как она перебирала мои волосы, когда заплетала каждое утро. Мама была талантливой пианисткой. Без преувеличения талантливой. А как красиво она пела нам с Мирой колыбельные... Конечно, я скучаю по ней. Но еще... я очень сильно скучаю по папе, ведь он... — Полина осеклась, качнув головой, и стиснула в пальцах пояс пальто. — Папа сгорел в один день. И с тех пор я никогда не видела его прежним.

Илья бы не был собой, не проникнись он словами Полины. Жизнь Ольги Вебер оборвалась рано, но за то время, что она была матерью своим детям, успела стать для них достойным примером и подарить самые лучшие воспоминания. Илья же редко ощущал ласку материнских рук и никогда не слышал ее колыбельных. Может, мама пела ему в младенчестве? Он надеялся на это, но такими воспоминаниями, увы, не обладал.

От Полины веяло тоской, что переметнулась и на Илью. Стало обидно: за себя, за нее, за Альберта Робертовича и Миру, в чьей памяти даже не осталось материнского образа в силу малого возраста. Он позволил себе безотрывно смотреть на Полину, и ему так захотелось утешить ее, что мышцы сводило физическим напряжением. Илье также подумалось, что он мог бы отдать ей частичку своего тепла, чтобы она больше никому и никогда не казалась несправедливо холодной. Однако он не был уверен, что это уместно, и что у него самого за душой найдется то самое тепло, коим можно поделиться с другими.

— Я пустышка, — совершенно не к месту вырвалось у Полины, отчего Илья удивленно округлил глаза. — Поэтому не могу нормально отреагировать на то, что за мной кто-то следил. Мне просто все равно.

Гордеев покачал головой. Пустышка? До чего несуразная чушь.

Он бы мог начать уверять Полину в обратном, мог открыто признать, что она видится ему совсем другой, и что пустые люди попросту неспособны всколыхнуть что-то внутри другого человека, тогда как ей это было под силу. Но что это изменит? Едва ли его слова перевернут ее сознание.

Но кое-что он, все же, мог.

— Не хочешь как-нибудь сходить на вечер бокса?

Полина отупело моргнула, поднимая на Илью глаза. Этот вопрос сильно выбивался из контекста их разговора, и она не сразу нашлась с ответом.

— Вечер бокса — это...

— Это слишком громко сказано, — усмехнулся Гордеев. — Я имел в виду день спаррингов в нашем боксерском зале. Каждую пятницу-субботу у нас проходят тренировочные бои, и любой желающий может прийти посмотреть-поболеть.

— Почти как в «подполье»?

— Совсем не как в «подполье». У нас чистый бокс. И поверь, это куда интереснее кровавой бойни, свойственной подпольным поединкам. Здесь все по правилам. И на ринг выходят исключительно боксеры.

— О, кажется, это совсем другое дело. — Полина сузила глаза, глянув на Илью, замершего в ожидании ее ответа. — Думаешь, мое появление в вашем боксерском зале будет уместным?

Он замялся, передернув плечами. Конечно, Илья понимал, что дочке губернатора совсем не место в боксерском зале Павла Уфимцева. Однако Полина уже бывала в «подполье», где ей и подавно находиться не полагается, и Гордеев хотел показать ей разницу между подпольными боями и настоящим спортом, которому столько лет отдавал всего себя.

— Я подумал, это поможет тебе развеяться и отвлечься от... ну, некоторых переживаний... — раздосадованный своей неосторожностью при упоминании Полининых чувств, касающихся ее недавнего разрыва с мужчиной, Илья резко втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Я хотел сказать, там ты можешь хорошо провести вечер. К тому же ты пригласила меня на концерт твоего оркестра, и мне тоже захотелось что-то тебе предложить.

Полине вдруг вспомнился их вчерашний разговор, а если точнее, одна из интересных мыслей Ильи, что ей очень приглянулась: «Когда эйфория отступает, я ощущаю опустошение. Мой тренер говорил, что когда все заканчивается, ты оказываешься с собой один на один. Ты остаешься наедине со всем, что сам можешь себе предложить. Все, что происходит до и остается со мной после, доставляет мне удовольствие. В этом вся суть: наполниться, а потом опустошить себя, чтобы наполниться вновь». Казалось бы, он говорил о простом, но прежде Вебер не задумывалась, насколько важно постоянно заполнять пустоту внутри себя. Она также стала понимать, что пустота — это не всегда ощущение одиночества, сопровождающееся болезненной тоской и апатией, или результат неудовлетворенности эмоциональных потребностей, а естественная часть внутреннего опыта. Чувствовать себя опустошенным — правильно. Но если позволить себе проваливаться в это состояние, пустота становится хронической, и о том чтобы воспринимать ее как возможность наполниться чем-то новым или уже пережитым, не может быть и речи. Полина хотела воспринимать свое состояние по-другому. Сейчас она была пустым сосудом, что мог вместить себя много чувств, эмоций и событий, их порождающих. И свежие впечатления вполне могли ее наполнить, чтобы потом неизбежно опустеть и наполниться вновь.

— Ты прав. Спасибо, я приду.

Илья просиял широкой улыбкой — пожалуй, слишком радостной, учитывая то, что завело их с Полиной в этот проулок, где прозвучало немало откровений.

— Буду рад.

— Да, я тоже, — ответив на его улыбку своей, она шагнула к Илье, чтобы утянуть его за собой на усыпанную прохожими центральную площадь.

***

— Я хочу уехать, Алик.

Альберт обернулся через плечо, упершись ладонью в свой рабочий стол.

— Мы уже говорили об этом.

— Говорили. — Ольга Вебер шагнула вперед, взявшись худыми подрагивающими пальцами за поясок платья. — Ты твердил, что не можешь оставить работу, что это важно для нашей семьи, но...

— Я не хочу возвращаться к этому разговору, — обрывая супругу на полуслове, отрезал Альберт. — Собирайся. Нам нужно выехать в шесть.

Она проглотила злые слезы, промокнув влагу под носом костяшками пальцев. Обида давила. Душила, перехватывала дыхание.

— Пожалуйста, дорогой... — Ольга подошла к мужу со спины, коснулась плеча и прошлась ладонью по всей длине его темно-русых волос до плеч. — Оставь это все. Ради меня, ради наших девочек. Алик, вам с братом грозит опасность. То, что сказал Артур... — она яростно замотала головой, резко отворачиваясь и запуская руки в волосы, — те люди, которым нужны ваши разработки, сделают все, чтобы добиться желаемого. И ты это знаешь.

Альберт повернулся к жене, когда дрожь в ее слабом голосе переросла в тихий плач. Неслышно подошел к ней, обнял за плечи и прижал к себе, бережно касаясь иссиня-черных волос у покрасневшего лица.

— Оленька, — прошептал он и, склонившись к ней, оставил невесомый поцелуй на ее поджавшихся губах. — Ты и наши девочки — самое ценное мое сокровище. И с вами ничего не случится, пока я жив. Но пойми, мы с братом обязаны закончить начатое.

— Не хочу. — Ольга отстранилась, вскидывая ладони, и снова отвернулась от мужа. — Не хочу больше это слышать. Как ты не поймешь, что тебе попросту не дадут закончить этот проект? Но, как я вижу, ты никогда не отступишься от своего. Мое слово для тебя ничего не значит.

— Неправда, — ледяным тоном произнес он. — Не надо так говорить.

— Я уеду вместе с девочками. Веня поможет нам устроиться. А когда Мирочка подрастет, я снова смогу играть на сцене.

Альберт оторопел, машинально распахивая рот. Что за невообразимую несуразицу он сейчас услышал?

— Ты хоть понимаешь, что говоришь?

Ольга раздраженно всплеснула руками и несдержанно набросилась на мужа, несколько раз ударив его кулаком в грудь. В бессилии она совершенно себя не контролировала. А может, уже этого не хотела.

— Хватит! Я не могу больше жить в страхе! В страхе за тебя, за Аристарха, за наших детей! Девочки не заслужили этого! Я хочу для них свободной жизни, хочу, чтобы они не оборачивались в страхе, когда шли по улице! Мне нужна обычная жизнь, Алик! Без тайн, опасений, подковерных игр и друзей-предателей!

Альберт грубо перехватил Олины руки, парализуя ее попытки снова его ударить.

— И Веня подарит вам эту свободную жизнь? — прошипел он у самого ее лица. — За счет чего? И что он хочет взамен? Занять мое место? Воспитывать моих детей? Или дело только в том, что ему нужна моя жена?

Ольга быстро сдалась. Не стала отбиваться от мужа и его стальной хватки, и не пыталась уколоть его неосторожными словами, хотя могла. Она просто устало опустила плечи, сгорбилась под тяжестью этого невыносимого недопонимания. Пошла другим путем.

— Я люблю тебя, Алик. Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Но я больше не могу мириться с этим. У меня, кроме Вени, больше никого нет. Ты же предан науке, предан правительству. Что я должна делать? Я просто хочу защитить детей. Как мать, я обязана их защищать...

— Ты не должна уходить, Оля! — заорал Альберт, вынуждая жену крупно вздрогнуть, а ее глаза — наполниться новыми слезами. — Оставь эти разговоры! — он схватил ее за плечи и встряхнул что было сил с намерением привести в чувство. — Я никуда тебя не отпущу! Ни с Веней, ни с кем-то другим! Даже не мечтай об этом! Забудь! Этого никогда не будет!

Она громко шмыгнула носом, до крови закусывая дрожащую губу. Вздернув острый подбородок, Ольга посмотрела прямиком в глаза супруга.

— Тогда оставь этот проект или отдай все наработки Артуру — пусть эта продажная рожа подавится! Иначе я уйду, Алик. И ты больше никогда меня не увидишь.

«И ты больше никогда меня не увидишь» — эти слова навсегда отпечатались в памяти Альберта Вебера. То были последние слова его жены Ольги, которая этим же вечером вместе с Аристархом Вебером погибла в автокатастрофе. И не проходило ни дня, чтобы Альберт не винил себя за случившееся.

Он с тяжелым вздохом обернулся к крутой винтовой лестнице, что привела его в тайно оборудованное подвальное помещение семейного загородного дома. Остановившись напротив стальной двери сейф-комнаты с особым видом доступа — биометрической аутентификацией личности — Альберт вынул из внутреннего кармана пиджака клетчатый носовой платок и небрежно отер со лба испарину.

Индикатор на считывающем устройстве справа от двери мерно пульсировал зеленым светом, что говорило об исправности сканера и его готовности к работе. Альберт шагнул ближе и, чуть наклонившись, приложился к гладкой затемненной поверхности для проверки подлинности уникальных показателей личности. По сетчатке глаза скользнул инфракрасный луч, оставив после себя вспышки фиолетовых пятен, а когда процедура аутентификации в десять-пятнадцать секунд была завершена, раздался тягучий звуковой сигнал.

Личность подтверждена. Доступ разрешен.

Сколько бы лет ни прошло, в секретном кабинете Альберта все оставалось на своих местах: массивный рабочий стол с изолированным компьютером — хранилищем данных по его научным разработкам; металлические полки с папками на завязках, чертежами в тубусах, истрепанными тетрадями и пронумерованными лабораторными журналами в пожелтевших обложках. Комната была совсем небольшой, однако вмещала в себя все, чему Альберт когда-то посвятил свою жизнь, и из-за чего были отняты чужие. Каждый предмет здесь безмолвно напоминал о непомерно высокой цене, которую ему пришлось заплатить за возможность завершить свой научный проект, что в скором времени может быть реализован.

Он знал, что до конца своих дней будет мучиться чувством вины и презирать себя за сделанный выбор. Но мог ли Альберт поступить по-другому? Или предав свои принципы и убеждения ради признания, так бы и не нашел покоя? И снискал ли покой тот, кто эти принципы и убеждения предал?

С тех пор, как это случилось, Альберт ничего не слышал об этом человеке. Однако он нутром чуял: однажды Артур Бегларян вернется. И после разговора с Ильей Гордеевым вчерашним вечером, у него не оставалось сомнений: это уже случилось.