Цена обещания

— Полина Альбертовна?

Темные брови строго жались к переносице, и это стало первым, что бросилось Полине в глаза, когда она остановилась напротив своего телохранителя.

— Полина.

Он изобразил нечто среднее между поклоном и учтивым кивком, позволив мимолетной улыбке тронуть его губы. Правда, от нее мгновенно ничего не осталось — только свойственная его роли маска невозмутимости.

— Илья Гордеев.

Полина без стеснения окинула его оценивающим взглядом от темно-каштановой макушки до носов классических ботинок в цвет пальто.

— Значит, отцу предложили вашу кандидатуру на должность моего телохранителя? — с сомнением в голосе поинтересовалась она.

— Все так, — подтвердил Илья. — Рад служить.

— Ясно. — Прежняя заинтересованность Полины в момент сменилась холодным равнодушием. Она подошла к «Мерседесу» и многозначительно посмотрела на Гордеева. — Так мы едем?

Он не сразу спохватился, но все же сообразил, что от него требуется, и распахнул перед Полиной заднюю дверь.

— Нужно заехать в университет за моей сестрой, — вновь подала голос она.

— Да, — Илья коротко глянул в зеркало заднего вида, пристегивая ремень безопасности, — я уже получил такое распоряжение.

Позади послышался тихий шорох, раздался звук застежки дамской сумочки. Он вновь невольно посмотрел в зеркало, сталкиваясь с укоризненным взглядом Полины.

— Впредь выполняйте, пожалуйста, только мои распоряжения. Несмотря на всю... ситуацию, отец не отслеживает мои передвижения. Так что будьте любезны согласовывать расписание лично со мной.

Илья задержал глаза на отражении своей подопечной и без запинки выдал:

— Как скажете, Полина Альбертовна.

— Полина, — в очередной раз внесла ремарку она.

Он больше ничего не ответил, и остаток пути до университета, где училась Мирослава Вебер, прошел в обоюдном молчании. Полина предпочла меланхолично смотреть в окно, а Илья внимательно вел машину и больше не порывался потревожить ее личное пространство ни словом, ни взглядом. Она оживилась, когда «Мерседес» стал заворачивать на территорию университета, и напечатала сестре короткое сообщение «жду тебя на парковке».

Радио тихонько напевало ненавязчивую попсовую песню, что призывала жить одним днем, сквозь щелочку приоткрытого окна в салон пробирался ветер, а зимнее солнце пригревало даже через тонированное стекло. Прижавшись щекой к окну, Полина думала о своем и за счет предусмотрительного безмолвия Ильи ненароком забыла о его существовании. Сейчас ее тревожили слова Вениамина Александровича да точащее изнутри осознание его правоты, и от этих мыслей у Полины болезненно застучало в висках. Как наполниться чем-то извне и превратить посредственное исполнение в нечто выдающееся, чтобы зрители, ровно как и музыкальные критики, не зевали от этой бездушной игры? Где черпать пресловутое вдохновение, которое заставит чувствовать что-то кроме пугающей пустоты, обглодавшей ее до костей?

— Скучала, сестренка? — Мирослава хлопнула дверцей и, усевшись к сестре впритык, поцеловала ее в щеку.

— Конечно, — усмехнулась Полина, утирая влагу от ее поцелуя. — Без тебя моя жизнь теряет краски. Просто жалкое существование в тишине и покое.

— Ёрничаем, значит, — быстро догадалась она и рванула вперед, с обеих сторон обхватив водительское кресло. — Здра-а-асьте, я Мира. Стало быть, вы у нас новенький?

Илья развернулся вполоборота, натыкаясь на ее ярко-серые глаза, точно как у старшей сестры.

— Да. Илья Гордеев.

— Илья. — Мирослава кивнула, протягивая ему миниатюрную ладонь. — Будем знакомы.

Он осторожно пожал ее руку и поспешил снова взяться за руль.

— А оружие у тебя есть? — кокетливо накручивая на палец прядь темно-русых волос, Мирослава ни секунды не выждала между своими репликами.

— Ваш отец пожелал, чтобы было, — лаконично отозвался Илья.

— Отличненько! — Она панибратски похлопала его по плечу, прошелестев тканью укороченного пуховика. — Вот из него и застрелишься.

Полина оторопело уставилась на сестру, а затем бросила взгляд на Гордеева. К ее удивлению, он не стал комментировать дурацкую выходку Миры и лишь скромно прыснул в кулак.

— Только глянь, систер! — она звонко расхохоталась, падая на спинку заднего сидения. — Он решил это шутка!

Илья оценил непосредственность младшей Вебер, разительно отличающуюся от леденящей чопорности старшей, но быстро собрался и состроил все ту же серьезную мину.

— Перестань, Мира, — одернула ее Полина, несильно ущипнув за бок.

— Ай! — подпрыгнув на сидении, возмутилась Мирослава. — Достала! Кто-то же должен его предупредить, что с тобой проще застрелиться!

Полина ничуть не оскорбилась ее грубостью. В целом, они жили дружно, но порой из-за разницы темпераментов могли сцепиться языками. Бывало, дело едва до драки не доходило, однако все заканчивалось благополучно, и между сестрами воцарялся нерушимый мир. Они были очень близки. Даже с учетом того, что Полину иной раз подмывало взять на себя роль матери, которую Мирослава совсем не помнила.

Илья высоко вздернул брови, выезжая с университетской парковки. Интересно. Что могло сподвигнуть его на «самоубийство», предрекаемое Мирой? Если Полина продолжит оставаться равнодушной к его персоне, ему это только на руку. Она будет отдавать ему свои распоряжения, а он — молча их выполнять. Да это наилучший сценарий, который только можно было вообразить! Хоть пальцы скрещивай, чтобы все так и вышло.

Впрочем, Илье не стоило об этом волноваться: только такого сценария Полина обычно и придерживалась.

Она весь вечер прокручивала в голове сказанное Вениамином Александровичем и все думала, как избежать краха музыкальной карьеры — того немногого, что придавало смысла ее существованию. Полина понимала, что так лишь глубже проваливается в вязкую трясину отчаяния, но не переставала терзаться этими мыслями. И почему она раньше не замечала, как плохо все складывается? Наивно думала, раз в любви не везет, то хотя бы преуспеет в карьере. Но выходит, и в отношениях с Никитой все зашло в тупик, и за роялем больше отдушины не найти.

— Еще не легла?

Полина обернулась к приоткрывшейся двери в спальню, замирая с расческой в руках.

— Привет, папа.

Альберт вошел в комнату дочери и остановился у туалетного столика позади нее.

— Я рад, что сегодня ты дома.

— Нам стоит почаще ужинать всей семьей. — Она протянула отцу расческу и, отбросив волосы за спину, с кратким вздохом прикрыла глаза.

Когда Полина была маленькой, мама заплетала ее каждое утро, и она подолгу крутилась у зеркала, восторженно рассматривая новую прическу. Папа всегда говорил «красавица!», а мама улыбалась, заботливо поправляя заколочки и бантики в дочкиных волосах. Потом Ольги не стало, и Полина в слезах спросила отца: «А кто теперь будет меня заплетать?» Убитый горем, Альберт нашел в себе силы с ободряющей улыбкой пообещать дочери, что справится с этим не хуже мамы.

Теперь Полине не требовалась помощь с прической, но порой она позволяла отцу предаваться ностальгии по давно ушедшим временам: папина ласка и редкие минуты их единения много для нее значили.

— Скажи мне, дорогая, — Альберт неспешно прошелся расческой по всей длине ее черных волос, — как Илья Гордеев себя проявил? Тебя всё устраивает?

Полина нахмурилась и, вспоминая сегодняшнее знакомство со своим новым телохранителем, не нашлась с ответом. Как он себя проявил? Да как все. Всё ли ее устраивает? Категорически нет.

Что она могла сказать о человеке, которого знала, от силы, несколько часов? Ну, он показался ей спокойным, ненавязчивым, в меру отстраненным. Конечно, Мира не преминула возможностью в своей манере заметить, что Гордеев весьма хорош собой, однако Полине было совершенно плевать, как он выглядел и что представлял из себя как человек. Все равно скоро на его место придет кто-то другой. И все начнется сначала.

— Папочка. — Она развернулась к отцу, перехватив его руку с расческой, и с намерением поймать его взгляд сильно задрала голову. — Пожалуйста, миленький, хватит. Избавь меня от этого телохранителя, прошу тебя...

— Он сделал что-то не так? — мгновенно насупился Альберт. — Проявил непочтительность? Должным образом не следовал указаниям?

— При чем здесь это?! — Полина вскочила с места, заставив отца вздрогнуть от ее неожиданной резкости. — Пойми же, папа, я так не могу. — Она схватилась за шею, крепко стиснув зубы. — Мне дышать трудно. Я задыхаюсь. Мне осточертела эта гиперопека, этот... тотальный контроль...

Альберт устало выдохнул, сжав пальцами переносицу.

— Я не стану снова говорить об этом, Полина. Дочь, пойми меня. Твоя мама...

— Это было почти двадцать лет назад, папа! Хватит жить этим днем, я умоляю! Ты не даешь покоя ни себе, ни другим!

— Вы с Мирой — все, что у меня осталось. Неужели ты думаешь, я не положу свою жизнь на то, чтобы оберегать своих детей?

Полина рывком опустилась на кровать, запуская пальцы в волосы. Она каждый раз убеждалась: отец так и не оправился с того рокового дня, когда не сумел уберечь жену от беды. Он во всем искал подвох, подозревал в неверности всех и каждого, и заручиться его доверием — было чем-то на грани фантастики. Смерть любимой супруги оставила на нем свой отпечаток, и Альберт уже не мог стать прежним.

— Если ты захочешь, я приставлю к тебе другого человека.

— Все равно, кто будет перекрывать мне кислород своим постоянным присутствием. Для меня они все одинаковые. Люди без лица.

— Сокровище мое. — Альберт опустился подле дочери и взял ее за руки — тонкие пальцы укололи холодом, и это ощущение заставило его вздрогнуть. — Что мне сделать, чтобы ты была всем довольна и счастлива?

Черты его лица исказились, и пока он смотрел на нее со всей искренностью, Полину мучили угрызения совести. Она была несправедлива по отношению к отцу. А может, даже эгоистична. Сколько бы Полина ни пыталась переубедить папу в его решении излишне опекать ее, это оказывалось тщетно. Будет так, как он счел нужным — и точка.

— Счастье — это слишком непозволительная роскошь для нашей семьи.

Альберт качнул головой, сильнее сжимая руки дочери.

— Не говори так, Полина.

— Прости, папа. Мне нужно отдыхать.

Он задержался у приоткрытой двери, пока дочь демонстративно забиралась в постель — дала понять, что не намерена продолжать разговор. Но, невзирая на ее показную отстраненность, Альберт знал, что завтра все будет как прежде. Пока этот бессмысленный спор не повторится.

— Илья Гордеев. Значит, на этот раз напоминать мне о моей безысходности изо дня в день будешь ты. — Полина раздраженно взбила подушку и щелкнула кнопкой ночника. — В таком случае, застрелиться придется вовсе не тебе.

***

— Я могу сделать радио погромче?

Полина не сразу откликнулась на вопрос своего телохранителя. Отрываясь от экрана смартфона, она нехотя бросила взгляд в зеркало заднего вида, куда уже внаглую смотрел Гордеев.

— Делайте, если хотите.

Илья кивнул и легонько крутанул колесико регулировки громкости на руле.

— Дайте знать, когда нужно будет сменить станцию.

— Мне все равно, — уже не глядя, отозвалась Полина.

С музыкой ехать оказалось приятнее. Илья решил, что если каждый день будет слушать радио, то ненароком заучит все музыкальные новинки наизусть. Полезного, конечно, мало, зато крыша не поедет от гнетущей тишины в салоне, изредка разбавляемой бренчанием ремешка Полининой сумочки или звуком блокировки ее телефона.

Сегодняшний день она проводила в студии звукозаписи, где с оркестром работала над новой пластинкой с неоклассическими произведениями. Илья ждал Полину в машине, и едва она появлялась в его поле зрения, наведываясь в кофейню на углу, он тут же материализовывался рядом. Поначалу ей удавалось скрывать раздражение, но когда вездесущность Ильи стала невыносимой, Полина строго обозначила свои границы:

— Может, вы со мной еще и в уборную ходить станете?

Гордеев сделал вид, что не заметил ее язвительного тона, и отступил на «безопасное» расстояние.

— Куда теперь? — спросил он в конце дня.

Она назвала адрес, и как только «Мерседес» тронулся с места, уткнулась в телефон, чтобы скоротать время в дороге.

— Завтра здесь в девять, — бросила Полина, когда Илья припарковался у Никитиного подъезда. — И не опаздывайте, пожалуйста, — не дожидаясь ответа телохранителя, добавила она и спешно выбралась из машины.

Никита встретил ее смазанным приветствием и, вскинув указательный палец, продолжил телефонный разговор. Полина понимающе кивнула. Оставила сапоги на коврике, убрала пальто в шкаф с верхней одеждой.

Эта квартира никогда ей не нравилась. И дело не в обстановке: дизайнерский ремонт, дорогие вещи, современная техника и клининг дважды в неделю — Никита жил в достатке. Но здесь Полине было неуютно — она ощущала себя случайной гостьей, которой не следовало надолго задерживаться. Приходя, ложилась в Никитину постель, а уходя, не оставляла ни намека на свое присутствие: зубная щетка, ночная сорочка и даже запах на простынях — Полина забирала все.

Тем не менее, она возвращалась в эту квартиру, как если бы у нее не было выбора.

— Я думала, мы быстро управимся, а получилось как всегда: маэстро разве угодишь?

— Ага.

— И кажется, сегодня я переборщила с кофе. Стаканчика три выпила, не меньше.

— Угу.

Полина раздраженно поерзала в постели, уворачиваясь от очередного поцелуя Никиты, что всем телом вжимал ее в матрас.

— Да и звукорежиссер туда же: только и делал, что орал «сначала!» Его голос даже сейчас у меня в ушах гудит... — Она недоверчиво сощурилась. — Никит, ты меня слушаешь?

— Давай потом как-нибудь поболтаем? — прошептал он, накрывая ладонью ее нагую грудь. — Я сейчас немного другим занят...

Полина поморщилась от ощущения влаги на коже, оставленной его губами. Вся сжалась от этих прикосновений, повела скованными плечами.

— Никита?

Он с тяжелым вздохом ударился лбом о ее ключицы.

— Ну что опять?

Она ждала, когда их взгляды встретятся, и только потом заговорила:

— Может, мы пока просто полежим вместе?

Его лицо вытянулось от удивления, и брови красноречиво устремились к переносице.

— Зачем?

Полина мысленно вторила этому вопросу, и тогда ей захотелось отряхнуться уже не от прикосновений и поцелуев Никиты, а ощущения собственной ничтожности. Стало так гадко — хоть волком вой от накатившего отчаяния. Однако она больше не порывалась изменить привычный сценарий и снова уступила ему — Никита не виноват, что не соответствует ее ожиданиям. Полина только одного не понимала: почему? Почему она продолжает приходить к нему? Спит с ним и делает вид, что ее все устраивает? Неужели боится остаться одной, лишившись скудных крупиц мужского тепла?

Зачем?

Полина блуждала по комнате совершенно пустым взглядом, пока Никита рывками двигался внутри нее. Смотрела в потолок, дергающийся с каждым новым толчком, изучала глазами опостылевшие синие шторы, бросала взор на сваленные как попало вещи на спинке стула, на одиноко брошенные гантели, о которые постоянно запиналась. Она изучала пространство этой спальни, и абсолютно все здесь давило на нее, душило своим присутствием, вызывало страшную ноющую тоску. Благо, это продолжалось недолго — ровно столько, сколько Полина была способна стерпеть. И когда дело подошло к концу, Никита прямо спросил:

— Ты всё?

Она категорично мотнула головой. С тех пор, как Полина перестала претворяться, что их близость ее не угнетает, он задавал один и тот же вопрос.

— Я не хочу.

Полина не понимала зависимых людей. Зависимых от никотина, алкоголя, наркотиков или игровых автоматов. Ей казалось, губительные привычки можно бросить одним днем, и тех, кто этого не хотел, считала слабыми безвольными существами. Но сегодня, всматриваясь в беспросветную темноту потолка над кроватью Никиты, Полина поняла, что сама страдает таким недугом. И если бы не недавний разговор с учителем, на многое открывший ей глаза, она бы не признала этого так открыто.

Полина была зависима от встреч с Никитой. Не от секса с ним — это уже не приносило ни удовольствия, ни удовлетворения. Душевные разговоры, теплые объятия после трудного дня, слова поддержки, когда морально от всего устал — все мимо, совсем не про них. Она осознавала, что не вкладывалась в эти отношения. Никита тоже. Они застыли на месте, но не стремились этого изменить. И покуда Никите хватало только секса, Полина ждала большего. Она бы со многим смирилась: да, он не эмпатичный, не слишком ласковый и совсем не интересуется ее музыкальной карьерой. Но то, что с ним Полина перестала чувствовать себя женщиной — желанной, любимой, необходимой — принять оказалось непросто. Она постоянно обманывалась. Обманывала его. Одно сплошное притворство — оно же стремление замаскировать разверзнувшуюся внутри пропасть.

Но больше притворяться не хотелось. Пусть он знает, что Полина ничего с ним не чувствует. Пусть поймет, что секс по дружбе ей опротивел. Потому что ясно как день: другого Никите не нужно.

Вот только он этих намеков не поймет. Она тоже с мертвой точки не сдвинется: придет сюда вновь, голыми руками задушит обиды и разочарование, ляжет в эту постель, надеясь, что рано или поздно все изменится. А потом, в точности как сегодня, убедится: ее зависимость — вовсе не Никита и их встречи.

Ее зависимость — поиск того, чего ей здесь никогда не найти.

***

Вера Гордеева бросила взгляд в сторону прихожей, откуда послышался надрывный собачий лай. Медленно поднявшись из-за стола, она сунула ноги в тапочки и задвинула за собой стул.

— Викуша, это ты? — Вера протиснулась к входной двери, у которой здоровенный пес надрывал глотку, и несколько раз провернула защелку замка. — Что с твоими ключами?

— Привет, мам.

Она попятилась, едва не наступая на взбудораженную собаку, что продолжала бесноваться и ни на секунду не прекращала лаять. Шикнув на пушистого здоровяка, Вера за ошейник оттащила его подальше от двери и несмело взглянула на сына.

— Илья.

— Извини, что поздно. Не знал, во сколько ты возвращаешься.

— Проходи, раз пришел.

Вера вернулась в кухню, и он с обреченным вздохом запер входную дверь. Сбросив пальто, Илья улыбнулся вившемуся у ног псу, и опустился перед ним на корточки.

— Шейди, — он тихо рассмеялся, когда его четвероногий друг встал на задние лапы, упершись передними ему в грудь. — Как ты тут?

Шейди звонко гавкнул и вытянутой мордой ткнулся Илье в шею.

— Скучал по мне? — Он потрепал собаку за ухом, а другую руку запустил в его густую белоснежную шерстку. — Я тоже скучал, дружочек. Взгляни-ка на меня?

Пес послушно сел и, вывалив длинный розовый язык, уставился на своего хозяина.

У Ильи ощутимо затянуло под ребрами, когда он заглянул в грустные собачьи глаза. Вика принесла Шейди еще крохотным щенком и заботу о нем поручила младшему брату. В ту пору он неплохо справлялся с питомцем: сам кормил его, купал, выгуливал, занимал подвижными играми и обучал командам. Но однажды Илье пришлось вырваться из-под гнета матери и отправиться в свободное плаванье. И там, куда он ушел, Шейди места не было. Как у Ильи не было возможности продолжать должным образом о нем заботиться.

Вика пообещала брату присматривать за Шейди, а когда он будет готов, в любой момент сможет его забрать. Однако этот момент все не наступал. И это рвало Илье сердце.

— Скоро я тебя заберу, малыш. Мы уедем и больше не будем разлучаться. Идет? — он снова коротко рассмеялся, прижимая Шейди к себе. — Хороший мальчик. Горжусь тобой.

— Я приготовила чай, — Вера выглянула из-за угла, намекнув сыну, чтобы он поторопился.

— Да, мама, иду. — Илья мягко похлопал Шейди по морде и, чмокнув его в макушку, поднялся на ноги.

Им овладевало странное чувство: родные стены хоть и вызывали тягучее чувство ностальгии, но уже давно не грели как в далеком детстве. Теперь Илья был здесь чужим. Вера сделала все, чтобы он не захотел сюда вернуться.

Она сидела за столом и плавно размешивала сахар в своей чашке, хотя терпеть не могла сладкий чай. Илья осмотрелся, ненароком подмечая, что в этой кухоньке так ничего и не изменилось ни спустя годы, ни с его последнего визита много месяцев назад. Он тоже уселся за стол, сходу обхватил чашку обеими руками и, обжигая пальцы, мужественно терпел боль — надеялся, так физическая сможет заглушить душевную. Знал, что будет больно — так случалось всякий раз, как Илья приходил в отчий дом.

— Как ты, мама? — будничным тоном поинтересовался он, пытаясь поймать на себе взгляд Веры, что упрямо смотрела в свою чашку. Илья намеренно придвинулся поближе к столу, от поднимающейся с самых низов тревоги поджимая пальцы на ногах.

Вера подняла глаза на сына, и когда они пересеклись взглядами, ее точно крутым кипятком обдало. Нет, перед ней сидел не Илья — она неизменно видела в нем своего мужа: те же обжигающе темные глаза, глядящие в самое нутро; те же выразительные брови, вечно жмущиеся к переносице; тот же прямой нос и четко очерченные полные губы. Он словно не терялся во времени и обстоятельствах, а все еще был здесь: молодой, горячий, отчаянный и безрассудный. Единственный мужчина, которого она любила так же сильно, как и ненавидела.

— Я здорова, — глухо откликнулась Вера. — А ты так и продолжаешь избивать людей за деньги?

Илья вздрогнул, как от хлесткой пощечины. Поморщился, сглатывая сухость в глотке, и заставил себя покачать головой.

— Я работаю на нашего губернатора. — Он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда конверт с деньгами, что еще вчера получил в офисе Альберта Вебера. — Занимаюсь охранной деятельностью. И мне уже кое-что заплатили. Возьми, пожалуйста.

Вера покосилась на конверт, что Илья положил на стол подле нее.

— Твой отец тоже работал на влиятельных людей, которые ходили в дорогих костюмах, пряча испачканные по самый локоть руки в чужой крови. Я уже говорила: грязных денег мне не надо. Мне ничего от тебя не нужно, Илья. Я только об одном тебя просила: не будь таким, как отец. Но ты намеренно делаешь все, чтобы ничем от него не отличаться.

Гордеев быстро-быстро заморгал, низко опуская голову. В глазах предательски защипало, и под ребрами уже не просто тянуло — эту колюще-режущую боль он едва терпел, стискивая зубы, лишь бы не застонать. И на что он надеялся? Было крайне глупо рассчитывать на снисходительность матери. Зря, выходит, причесался, как следует, начистил обувь до блеска и не стал снимать рабочий костюм со стремлением ей понравиться, как-то ее впечатлить.

Видимо, лучше было не попадаться матери на глаза — только она смотрела на него со столь откровенной неприязнью. Ее взгляд навсегда отпечатался в памяти Ильи, и он не знал, каково это, когда на тебя смотрят иначе. Вика, тренер, «братья» — все они могли унять его сердечную боль своим неравнодушием, но Илья и сам не понимал, почему до сих пор этому противился. Может, нынешний Илья и хотел навсегда избавиться от материнского презрения, но тот мальчишка внутри него цеплялся даже за это — лишь бы побыть рядом с мамой, сколько она позволит, и видеть свое отражение в ее давно потухших глазах.

— Зачем ты так? — Он вскинул голову, и отчаяние в его глазах, сверкающих от подступивших слез, откровенно противоборствовало тошнотворному равнодушию в ее взгляде. — Я не делаю ничего плохого: просто присматриваю за дочерью губернатора и всюду ее сопровождаю. Это хорошая должность, без рекомендаций к нему в охрану не попасть. Я давно не дрался за деньги и непричастен к криминалу. Я не наркоман, не вор, не... — Илья чуть было не сказал «не убийца», но вовремя смолк, благополучно избавив себя ото лжи. Насчет всего вышеперечисленного он, конечно, не врал. Но утверждение «я не убийца» непременно оказалось бы лживым. И сколько бы Илья ни пытался об этом забыть, этого так и не случилось.

— Ты можешь говорить что угодно. Я не верю ни единому твоему слову, Илья. Такие люди, как ты и твой отец, не меняются. Я знаю, что тебе ничего не стоит помахать кулаками ради жалких бумажек, которые никогда не сделают из тебя человека.

Склонившись над своим уже остывшим чаем, Илья крепко зажмурился, и горячая соленая влага тотчас обожгла его щеки. Не поднимая головы, он впитывал в себя все, что с таким отвратительным пренебрежением источала Вера.

— Илюшка!

Когда в кухне появилась Вика, только-только возвратившись с работы в ветклинике, Илья незаметно протер глаза и движением головы отбросил с лица волосы.

— Привет, Вик, — выдавил он, и было слышно, как сильно дрожит его голос.

Она остановилась у обеденного стола, где сидели мать с братом, и ее усталое лицо омрачилось тенью беспокойства.

— Что здесь происходит? — Вика приблизилась к Вере, недовольно поджимая губы. — Мама! Ты опять за свое? Что ты ему тут наболтала?!

— Все нормально, Вика. — Илья скрипнул стулом и неспешно встал, запахнув на себе пиджак. — Я уже ухожу.

— Погоди, как?! — Вика подбежала к брату и вцепилась в его плечи. — Куда ты собрался? Я же только пришла!

Он насилу улыбнулся.

— Прости, но мне идти пора.

— Подожди меня у подъезда, дорогой. Ладно?

Илья моргнул в знак согласия и, не глядя на Веру, проронил тихое:

— Береги себя, мама.

Вика смотрела брату вслед, и ее глаза заметно увлажнились. Она развернулась к матери и, обхватив спинку стула, рывком склонилась к ее лицу.

— Что ты за человек-то, мама? — ядовито прошипела Вика, несдержанно шмыгнув носом. — За что ты так с ним поступаешь? В чем он опять провинился?

Вера проигнорировала вопрос дочери, что слышала каждый раз, как была несправедлива к своему младшему ребенку. И ее страшное молчание все стремительнее выводило Вику из себя.

— Знаешь, о чем я сейчас подумала? — Она выпрямилась и, не сводя глаз с Веры, попятилась к двери. — Может, и хорошо, что мне не суждено иметь своего ребенка. Лучше вообще не быть матерью, чем такой, как ты.

Вика выскочила из их старой пятиэтажки, на ходу промакивая мокрые щеки рукавом наспех накинутой куртки. Илья сидел на деревянной скамейке, наглаживая увязавшегося за ним пса, и она широко улыбнулась этой умилительной картине. Когда братец был подростком, Шейди всегда зализывал его раны — как телесные, так и те, коих никому было не видать.

— Илюш. — Вика присела рядом и красноречиво сжала рукой его колено. — Мне очень жаль, мой дорогой. Мама не может простить отца за то, что он нас бросил. И нет бы винить его или, на крайняк, себя, свесила все на твои плечи.

— Я не виноват, что на него похож, — пробормотал Илья и тут же пренебрежительно махнул рукой. — Ай, какой смысл говорить об этом? Даже если я из кожи вон вылезу, маме этого будет недостаточно. Она бы порадовалась, если бы я помер, как папа. Или что там с ним, нахрен, произошло.

— Не говори так, Илья... — Вика прижалась к плечу брата и поцеловала его в щеку. — Просто в ней так много обиды и злости... Мне ее жаль. Поверь, я пытаюсь разговаривать с ней, но... Как видишь.

— Хватит пытаться, Вик, — возразил Илья. — Только нервы лишний раз трепать. Я давно должен смириться да все никак. Тоже вечно обиженный маленький мальчик.

— А для меня ты до сих пор маленький мальчик. — Она рассмеялась и, шутливо взъерошивая макушку брата, взялась пристально разглядывать его. — Посмотрите-ка, что за пальтишко! А костюмчик?! — Вика пригладила его темно-каштановые крупные кудри длиной почти до плеч и поправила лацкан пиджака, видневшегося из-под пальто. — Выглядишь потрясно. Постричься не хочешь?

— Не-а.

— Ну и ладно. Тебе хорошо. Ослепительный красавчик.

Илья не удержался, чтобы не прыснуть, следом в легком смущении роняя голову.

— Ну не перегибай.

— Не буду. — Вика устало поднялась со скамейки. — Может, пройдемся? Расскажешь хоть, куда в таком костюмчике ходишь!

— Пошли. Только Шейди заведу.

Илья вернулся в подъезд, пересек несколько ступенек до квартиры на первом этаже и, впустив собаку в дом, с тяжелым вздохом захлопнул дверь.

Вряд ли он вернется сюда в ближайшее время. А если и вернется, это будет в последний раз.