Цена обещания

Гнетущая атмосфера мало-помалу сгущалась, обволакивала собой стены, отделанные отполированным темным деревом, неизбежно оседала на плечах. А он и не думал прогибаться под ее тяжестью — напротив, Илья Гордеев твердо стоял на ногах, демонстрируя безупречную выправку и продиктованную ею сдержанность. Прямая спина, ноги на ширине плеч, сцепленные руки в районе паха — он занял уже привычную позицию во все еще непривычном для него амплуа.

Тем не менее офис губернатора выглядел совершенно обычным, да и сам Альберт Вебер жути не нагонял, хоть и был окружен личными телохранителями. Илья успел отметить, что охраны у него немало: в одном только кабинете, где проходила эта встреча, он насчитал пять головорезов. Стояли они, кстати, с той же непоколебимой уверенностью, какую изображал Гордеев, да и причинное место прикрывать не забывали. Оно и понятно: самое дорогое в таком деле лучше поберечь.

— Я доверяю рекомендательным словам моего товарища, однако буду пристально за тобой наблюдать. Это понятно, молодой человек?

Илья сдержанно кивнул.

— Да, Альберт Робертович.

Мужчина в деловом костюме с иголочки плавным движением взметнул руку к подбородку и недоверчиво сощурился.

— И если с моей дочерью что-то произойдет, ты по всей справедливости ответишь за это.

Гордеев мысленно усмехнулся, но продолжал все так же неотрывно смотреть на губернатора, что с порога стал заливать о справедливости. Вот только Илья давно усвоил урок: в мире ее днем с огнем не сыщешь, а среди влиятельных лиц этим и подавно не пахнет.

Однако он снова кивнул.

— Я все понял.

— И еще кое-что. — Альберт Робертович подался вперед и, упершись локтями в стол, пронзил Илью колким взглядом серых глаз. — Вздумаешь засматриваться на мою дочь или нарушишь дистанцию — уволю без промедления. Разговор с тобой будет коротким.

Вот она, та самая хваленая справедливость. Уголки его губ слабо дрогнули, но до напрашивающейся усмешки дело не дошло. Разумеется, стоило бы держать «дистанцию» от греха подальше. Вылететь с работы в первый же день — последнее, чего Илья хотел. Он уже дал себе установку усердно трудиться, добить многолетние накопления и смыться из этого города. А нажить новых проблем — равно поставить крест на своих стремлениях.

— Как уже было сказано, машина тоже на тебе. — Альберт Робертович дал отмашку громиле по правую сторону от него, и тот послушно двинулся на Гордеева, попутно вынимая из кармана ключи с брелком дистанционного управления. — И никакого табака. Моя дочь не терпит резких запахов в салоне.

— Я не курю. А впрочем, вам это уже известно.

— Мне многое о тебе известно.

«Но не всё» — удовлетворенно признал Илья и по-прежнему лишь у себя в голове. Он принял из рук лобастого хмурого бугая ключи от машины и спрятал их в кармане впопыхах наглаженных брюк.

— Поздравляю, Илюх! Готов к труду и обороне?

Илья сплюснул в руке опустевшую пластиковую нольпяшку и, отложив ее себе за спину, обменялся с Димкой рукопожатиями.

— Готов, куда деваться?

— Ну а как тебе наш губернатор? — заговорщическим тоном поинтересовался он. — Ладошки поди вспотели, когда его живьем увидел?

Гордеев передернул плечами.

— Я бы сказал, он немногословный. А так мужик как мужик.

— Из тебя тоже фиг слово вытянешь, — вклинился в беседу Сергей — невысокий рыжий боксер, что методично наматывал на руку эластичный бинт.

— Да нечего пока рассказывать. Дальше будет видно, что и как.

— Значит, ты дочку его пока не заценил? — следом спросил Сашка — еще один из компании закадычных друзей.

— Кто о чем, а вшивый о бане, — усмехнулся Димка.

— Ой, да пошел ты, — беззлобно буркнул Александр, надевая видавшие виды боксерские перчатки. — Не, Илюх, если дочурка губера так себе — мои соболезнования.

Илья категорично мотнул головой.

— Мне до его дочки дела нет. Главное чтобы деньги платили.

— Повезло тебе, — заметил Димка. — Если бы твой прежний босс за тебя не похлопотал, фиг бы ты щас такие бабки срубал.

— Дерись ты в «подполье» хоть каждый день, столько бы не зарабатывал, — поддакнул ему Сергей.

— Повезло? — скривился Илья. — А я-то думал, что заслужил получить хорошие рекомендации и помощь с трудоустройством. Да мне чуть пулю в лоб не засадили, когда я собой старика прикрывал!

— О том и речь! К тебе одному фортуна не очком повернута, — досадливо шикнул Сашка, плюхнувшись упомянутым местом на прорезиненный пол. — И да, таких бабок в «подполье» всяко не заработать.

Гордеев кивнул и, роняя голову, уставился на свои потрепанные боксерки.

— Надеюсь, этого будет достаточно.

— Да не ссы ты, — потрепав друга за плечо, осклабился Димка. — В твое отсутствие мы и за Викой, и за матушкой вашей приглядим.

Гордеев охотно ответил на его ободряющую улыбку, напоминая себе об одной из причин, по которой он до сих пор не сошел с дистанции.

Этот взбалмошный квартет был неразлучным еще со школьной скамьи. Поначалу знакомство мальчишек не задалось, но потом у них нашлось много общего: тогда они лупили уже не друг друга, а объединились против отъявленного хулиганья, тут и там диктующего собственные правила. Учителя хватались за головы, а у матерей опускались руки, покуда подростки становились все более неуправляемыми: дрались напропалую, покуривали по углам, напивались в подворотнях дешевым алкоголем да думать забыли о всякого рода ответственности. Каждый из них проживал свою личную драму: безотцовщина, побои отчима, пьянки матери — вот то немногое, что ожидало их с наступлением нового дня. Однако душевная боль и нескрываемая злость на весь этот большой мир, уместившийся в их забытом богом районе, они делили на четверых и справлялись с этим как учили улицы. Неизвестно, чем бы закончилась судьба этих детей, если бы не появился человек, который помог им направить боль и злость в нужное русло.

— Прохлаждаемся, молодежь?

Парни синхронно обернулись и в один голос выдали словно отрепетированное:

— Здоров, тренер!

Павел Михайлович Уфимцев открыл боксерский зал много лет назад, и с бизнесом это не имело ничего общего. По завершении блестящей карьеры боксера, что оборвалась для него в один день, Павел отыскал новый смысл бытия: взялся тренировать трудных подростков из самого злачного района города и взращивать в них достойных мужчин. Вероятно, окружив себя неуправляемой пацанвой, он стремился компенсировать отсутствие одного значимого в его судьбе человека.

— Как делишки, тренер? — справился Димка, взлохматив светловолосый затылок. — Пацаны говорят, вас со вчерашнего вечера не видать. Где пропадали? Небось на свиданку бегали?

Илья прыснул, но тут же сконфуженно кашлянул в кулак. Михалыч это заметил и осуждающе сощурился.

— По какому поводу скалишься, Гордеев?

Он встрепенулся, обменявшись с Димкой короткими взглядами.

— Да так.

— Подойди.

Покуда Илья как по струнке выпрямился напротив Михалыча, тот взялся скрупулезно его рассматривать, словно выискивал, за что можно от души его отчихвостить — так, для профилактики.

— А ты че за яйца держишься?

— Так это он свою фирменную стойку репетирует, — осмелился высказаться Сашка. — Завтра же опять на службу заступает.

Михалыч бросил взгляд Александра, затем снова на Илью.

— Я думал, эта работа тебе не по душе.

— Может быть. Но за меня словечко замолвили, и я не мог упустить такой шанс. Я устроился в охрану губернатора. Буду приглядывать за его дочерью: сопровождать ее везде, отвозить — забирать и все в таком духе.

Тренер многозначительно изогнул бровь, скрестив руки на груди.

— То есть нянчить?

— Я ее телохранитель, — сдержанно пояснил Илья. — Если быть точным.

— А если быть разумным?

Гордеев переглянулся с не менее озадаченным Серегой и в непонимании уставился на тренера.

— Что вы имеете в виду?

— Я уже говорил: такая работа тебя до добра не доведет, сынок.

Илья удивленно заморгал, и когда Михалыч развернулся, чтобы уйти в тренерскую, машинально выступил вперед.

— А вы что, против? — крикнул он ему вслед.

Уфимцев остановился, оборачиваясь через плечо.

— Это твоя жизнь, сам и решай. Когда вам нужно было мое одобрение?

Илья хотел было возразить, но промолчал — перечить тренеру себе дороже. Наверняка Михалыч и без того знал, что ждать одобрения от кого-то еще Гордееву не приходилось.

Когда-то в его жизни особое место занимал отец. Гордеев-старший проявлял к младшему сыну трепетную любовь и заботу, баловал, как мог, учил всему, что умел, но часто пропадал в бесконечной погоне за заработком. В ту пору многим жилось тяжко, однако Виктор исправно приносил в семью деньги, которые мать Ильи называла «грязными» и «кровавыми». Но однажды он исчез, и больше его никто не видел.

Вера Гордеева окрестила мужа «подонком, испоганившим ей жизнь», а когда Илья подрос, стала утверждать, что он «закончит так же, как папаша». Илья не понимал, как это — «так же». Не понимал, за что мать его ненавидит, швыряясь до слез обидными словами. Тогда он вообще мало что понимал.

Вике было жаль брата, и она оставалась единственной, кто заботился о нем искренне, а не только потому, что того требовал родительский долг. Правда, заменить ему мать Вика не могла, и ее жалкие потуги облегчить страдания брата это подтверждали. Илья нуждался в ней и сейчас — даже такому здоровяку хотелось ощутить хотя бы легкие веяния материнского тепла, сгрести себе малые крупицы ее участливости. Вот только хотеть не вредно. Так ему говорили.

Посему неудивительно, что мальчишки, пригретые Павлом Уфимцевым, находили в нем образ отца, которого им всем так не хватало. Тренер в жизни каждого юного спортсмена — еще один важный взрослый, помимо родителей, на которого хочется равняться, кому можно довериться и на кого в трудную минуту не страшно опереться. Будучи профессиональным боксером, Уфимцев обучал своих ребят не только единоборствам. Он заставил их понять, что такое дисциплина. Прививал терпимость, учил развивать самоконтроль. Объяснял, как важно уважать себя и других. Тыкал носом в книжки и порой буквально выбивал из них дурь. Было много крови, бессчетное количество травм и слез, однако Павел не сдавался в своем намерении слепить из этой кучки малолетних бандюганов что-то более-менее приличное. Конечно, не все было ему под силу, и в каждом из своих подопечных он до сих пор находил остатки въевшейся под кожу уличной философии, которую в чем-то разделял, а в чем-то — категорически нет. В свое время он сделал все, что мог, и дал больше, чем они стремились постичь.

Так что да. Илье было важно одобрение тренера. И когда он с уверенностью заявил, что собирается уехать, как только сможет обеспечить матери и сестре финансовую стабильность, Михалыч его поддержал. Илью поддержали Сашка, Димка и Серега — его «братья».

— И все-таки, в чем прикол держаться за яйца? — ни с чего спросил Дима, сопровождаемый гаденькими усмешками своих названых братьев.

Неожиданно Илья и сам рассмеялся, устало опустившись на скрипучую скамью.

— А кто его знает...

***

— Помочь?

Полина Вебер обернулась через плечо, одернув подол повседневного платья с белым отложным воротником.

— Да, спасибо.

Никита отбросил со спины ее длинные черные волосы и застегнул молнию.

— На неделе еще заскочишь?

Она отрывисто пожала плечами.

— Не знаю пока. Посмотрим.

— Ты зачастила так отвечать, — с налетом претензии буркнул он.

— Как?

— «Посмотрим».

— Просто я подумала, может, лучше куда-нибудь выберемся? Например, поужинаем в ресторане, а потом пройдемся?

Никита вскинул брови, и по всему его недоумевающему виду Полина поняла, что сморозила глупость.

Она долго была верна своим убеждениям и в том, чтобы проводить с Никитой пару ночей в неделю, не видела ничего предосудительного. К тому же они знали друг друга еще с тех времен, когда сидели за одной партой гимназии. Но Полина все чаще задумывалась, что эти встречи давно потеряли смысл и стали просто привычкой.

Так было не всегда. В ту пору, когда Никита носил ее школьный портфель и даже мешок со сменкой, она не представляла, что он может ей наскучить. У них впереди была целая жизнь, и именно об этом Полина думала, впервые разделив с Никитой постель в квартире его родителей. Правда, позже они оба поняли, что пока не готовы к взрослым отношениям, и решили остаться друзьями. Каждый занялся своей жизнью: она училась в консерватории, а он поступил на экономический.

Однако случайный поцелуй на одной из встреч выпускников вновь внес смуту в их приятельские отношения. Тогда и закрутилось: романтические прогулки до гудящих ног, секс, долгие разговоры, о чем придется... Вот только совсем скоро от этого всего остался только секс, и пусть Никита с Полиной открыто не признавали, что были не более чем друзьями с привилегиями, оба понимали: все так и есть.

Полина пыталась вспомнить, в какой момент от их дружбы ничего не осталось, но смысла в этом было не больше, чем в их нынешних отношениях. Достаточно осознания того, что любви у них так и не случилось, и что променять дружбу на секс было отвратительнейшей идеей.

— Так дубак же на улице, Полин, — отозвался Никита, снисходительно улыбнувшись. — Че морозиться ходить? Здесь кинцо какое-нибудь глянем, да и все.

Она усмехнулась, неохотно кивая на его слова. Может, если бы они оставались друзьями, и им все еще хотелось говорить друг с другом, вечер у телевизора не оставлял после себя щемящую тоску на душе. А так, перспектива смотреть «кинцо» одной, пока Никита сухо «угукает» на ее комментарии, потонув в недрах смартфона, Полине не улыбалась.

— Посмотрим.

Никита рассмеялся и, пригладив Полинины волосы на затылке, небрежно чмокнул ее в щеку.

— Подкалываешь? Я тебя понял. — Он с очередным смешком покачал головой и, подхватив с журнального столика телефон, направился в прихожую. — Если ты собралась, давай ускоримся, а то я на работу опоздаю.

Она бросила бесцветное «еще две минуты», и едва они с Никитой вышли из его квартиры, Полине далеко не впервые подумалось, что нет никакой нужды возвращаться сюда вновь.

В большом зале городской филармонии с самого утра гремела музыка: от слабых колебаний до мощных громоподобных раскатов — так звучал симфонический оркестр во время своей репетиции. Их слаженная игра восхитила бы любого, но маэстро Вениамин Орлов, дирижер и руководитель коллектива, без конца оставался чем-то недовольным. С его стороны было справедливо требовать от своих оркестрантов должного уровня профессионализма — абы кого здесь не держали. Особенно это касалось солирующей партии — пианиста.

Полина вслушивалась в звенящую тишину, воцарившуюся по указке маэстро. Остальные музыканты так же помалкивали, будучи готовыми к неутешительному вердикту, что собирался вынести их придирчивый руководитель.

— Если я велю оборвать финальную ноту, вы должны обрывать ее в ту же секунду. Почему я слышу этот отвратительный гул? Вот. — Вениамин Александрович хватанул пальцами воздух, сосредоточенно нахмурив черные брови вразлет, и воззрился в пустоту. — После этого движения не должно остаться ни звука. Не чавкать, не облизываться, не дышать — это что, так трудно, господа?

Полина отклонилась назад, сидя на кожаной стеганной банкетке, и пересеклась взглядом со своей подругой — светленькой скрипачкой Лизой. Они синхронно пожали плечами и обернулись на своего руководителя.

— На сегодня все. Не забывайте, что послезавтра у нас запись в студии. — Маэстро сошел с дирижерского подиума и вскинул руку. — Полина, зайди ко мне.

Она спешно закрыла крышку черного рояля, проследив за тем, как Орлов спускается со сцены, и ее лицо вытянулось от удивления.

— Я буду в холле! — одними губами произнесла Лиза, ловко умещая в руке и скрипку, и смычок.

Полина кивнула и изобразила двумя пальцами знак «окей».

Когда она вошла в кабинет Орлова, он попросил ее закрыть за собой дверь и двинул подбородком в направлении акустического пианино. Полина в задумчивости нахмурилась, но все же прошла к инструменту.

— Садись, дорогая.

— Что вы хотели, учитель?

— Сыграй мне.

— Концерт Грига? — усаживаясь за инструмент, уточнила Полина.

— Патетическую сонату Бетховена, пожалуйста, — велел маэстро.

Она не стала задавать лишних вопросов, хоть и пребывала в легком недоумении, и ее пальцы плавно опустились на клавиши. Вениамин Александрович был для Полины не просто бессменным руководителем, под чьим началом она выступала с концертами или записывала вместе с коллегами музыку к разным творческим проектам. Он много лет оставался другом семьи Вебер, а в частности, был близок с покойной матерью Полины и ее младшей сестры Мирославы. Ольга и Вениамин учились в консерватории и в свое время хорошо ладили, а когда она вышла замуж за Альберта Вебера, он стал вхожим в их семью. И пусть Ольги уже давно не было в живых, память о ней Вениамин хранил особенно бережно. Кроме того, считал своим долгом присматривать за ее дочерью, что решила пойти по стопам матери-пианистки.

Когда Полина закончила играть, Орлов долго безмолвствовал, как если бы принимал самое тяжелое в жизни решение. И отчего-то это ее встревожило.

— Как, думаешь, ты сейчас сыграла? — неожиданно заговорил маэстро.

Полина встрепенулась, разворачиваясь к нему вполоборота.

— Без ошибок.

— Да, — подтвердил он сдержанным кивком. — Ошибок не было. Как и души.

Вебер оторопела. Да об ее упорство в отношении своей музыкальной карьеры можно точить ножи! Неужели в ее исполнении нет... души?

— Что вы хотите этим сказать? — прямо спросила она.

— Я хочу сказать, твоя техника безупречна, но тебе не хватает эмоций. Ты звучишь механически. Блекло и пусто. И если ты немедленно что-нибудь не предпримешь, я буду вынужден взять другую солистку. Тебе известно, что талантливых пианистов немало, и твое место долго пустовать не будет.

Как обухом по голове — именно так прозвучала реплика учителя. Колкость в его словах, как и их содержание, натуральным образом шокировали Полину.

А потом пришло понимание.

Чувства и эмоции — вот, что в людях порождает музыка, и задача исполнителя передать это сполна, заставив слушателя поверить во все, что музыканту хочется рассказать. Но если его игра не вызывает ни чувств, ни эмоций, в такой музыке просто нет смысла. Бессмысленный набор нот и сочетания звуков, не более того. Вениамин Александрович прав: она звучит блекло и пусто.

Полина сама абсолютно пуста.

— Простите, учитель, — судорожно сглатывая, пробормотала она. — Я знаю, что делаю недостаточно. Но прошу, дайте мне шанс. Я буду трудиться усерднее.

— Тебе не нужно трудиться усерднее, — поправил ее маэстро. — Тебе нужно ощутить наполненность, сосредоточиться на том, что внутри, и понемногу вкладывать это в свою игру. Оттого что ты станешь высиживать за инструментом лишние несколько часов, ничего не изменится. Работай над своим внутренним миром, Полина. Тогда тебе будет, чем поделиться с внешним.

— Я понимаю, о чем вы говорите, Вениамин Александрович, и мне очень жаль, что я вас разочаровываю.

— Ты до нее не дотягиваешь.

Новый удар — сходу в нокаут. Полина задохнулась, как будто учитель взаправду зарядил ей кулаком куда-нибудь в живот, и невольно согнулась пополам, цепляясь пальцами за краешек крышки пианино. Нет, это уже слишком. Пусть сколько угодно угрожает ее уволить — это стерпеть ей под силу. Но говорить подобное... слишком жестоко с его стороны.

— Я это знаю, — отозвалась она, и ее голос прозвучал строго, даже злобно.

— Ты очень похожа на Олю. — Орлов оттолкнулся от своего стола и подошел к Полине, что обессиленно сгорбилась на стуле. — То же благородное лицо, те же музыкальные пальцы. И она точно так же тяготела к успеху, как сейчас ты, но у нее было куда больше шансов. И если бы не твой отец...

— Не надо. — Полина слабо качнула головой. — Папа ни в чем не виноват. Это был несчастный случай.

— Конечно. — Маэстро скривил тонкие губы, постукивая пальцами по крышке пианино. — Ты похожа на мать, но всегда была, что называется, папиной дочкой.

— Я не подведу маму. Может, я никогда не достигну того же уровня, и уж тем более не превзойду ее, но довольствоваться малым не стану.

— В этом у меня нет сомнений. Ты с детства была упертой и только поэтому вырвалась вперед. Окончить консерваторию способен каждый второй студент, но не построить музыкальную карьеру. И это не выступления в кабаках. Это возможность блистать на большой сцене. А довольствоваться малым — удел слабых.

— Я сейчас здесь благодаря вам, учитель. Вы никогда не давали мне слабины.

Вениамин прошаркал обратно к своему столу, оставив слова Полины без комментариев. Она нисколько не преувеличивала: проявление слабости он обрубал на корню. Порой Полина занималась целыми днями — через слезы, через категоричное детское «не хочу» и нередкое желание все бросить. Альберт не раз порывался пойти у дочери на поводу и свергнуть диктаторский режим Орлова, но тот лишь отмахивался со словами «это скоро пройдет».

Так оно и случилось. Его фраза «ты мне еще потом спасибо скажешь» оказалась пророческой. Полина была благодарна своему учителю за то, что он до последнего с нее не слезал и в итоге воспитал в ней успешного музыканта. Может, некоторые его методики она и вспоминала с содроганием, но все они были действенными. А потом...

Потом что-то пошло не так.

Полина спускалась в холл погруженная в свои мысли и не сразу откликнулась на окрик Лизы, от внимания которой не ускользнула перемена в настроении подруги. Куда там! Любой бы заметил, что она идет точно в воду опущенная.

— Что наш маэстро от тебя хотел? — Хватая Полину под руку, Лизавета едва ли не силой повела ее к главным дверям филармонии.

— Ничего такого. — Она натянула улыбку, покрепче прижавшись к подруге и заодно отряхиваясь от неуместных здесь и сейчас внутренних рассуждений.

Та протянула красноречивое «м-м-м» и толкнула от себя тяжелую резную дверь родом из прошлого столетия.

— Какие на сегодня планы? — поинтересовалась Полина, подставляя лицо приятно пригревающему солнцу. Они остановились в стороне от входа в филармонию и ловили кожей на редкость теплые лучики.

— Хочу со смычком разобраться, — подтянув на плече лямку футляра для скрипки, ответила Лиза. — Я уже давно уяснила: лучше почаще менять волос, чем злоупотреблять канифолью. А ты что намерена делать? Останешься у Никиты?

Полина помотала головой, запахнув на себе бежевое пальто с меховой отделкой.

— Мы уже вчера виделись.

— Слышала бы ты себя со стороны... — Лизавета нарочито тяжко вздохнула. — Столько трагичности в голосе.

Полина насупилась.

— Ничего подобного.

— Ты знаешь мое мнение, но я все равно повторюсь: не твое это, Полинчик. Ты впустую тратишь на него свое время, а время работает против нас. Я не говорю, что Никита плохой человек, но ваши отношения давно себя изжили. Сколько ты вот так собираешься по ночам к нему бегать? Будь у вас все серьезно, уже бы съехались, как нормальные взрослые люди. А у тебя там даже щетки зубной нет — все с собой таскаешь. О чем это говорит?

Полина нащупала в кармане пальто шоколадный батончик и несильно сжала его в руке. Лизавета была права, но в открытую соглашаться с ней гордость не позволяла. Протестовать тоже желания не было, ругаться — тем более. Полина не привыкла держать обид на Лизку, с которой сблизилась еще в консерватории, и старалась закрывать глаза на то, с каким упорством она читала ей нотации.

— Думаю, мы сами разберемся, — мягко произнесла Полина, и эта тема была закрыта.

Благо, о Никите Лизавета больше не заговаривала. Так, немного приободрившись, Полина с упоением слушала ее щебетание, пока они наспех перекусывали шоколадными батончиками. Покончив со своей шоколадкой первой, она отступила в сторонку, чтобы выбросить мусор в урну. Однако ее рука замерла на полпути, и выхваченная ветром обертка упорхнула в неизвестность, так и не достигнув места назначения.

— Полин? — Лиза потормошила застывшую подругу за плечо. — Куда ты там смотришь?

— Кажется, это за мной.

Проследив за ее взглядом, Лизавета сузила глаза и приложила ко лбу ребро ладони. Через дорогу у припаркованного «Мерседеса» семьи Вебер отирался какой-то незнакомец, то и дело оглядываясь по сторонам.

— Это кто? — Отыскав для себя более удачный угол обзора, Лиза взялась рассматривать мужчину в черном укороченном пальто.

— Мой новый телохранитель, — безрадостно отозвалась Полина, с не меньшим интересом, чем у Лизы, поглядывая в сторону парковки.

— А со старым что? — Она хлопнула себя по макушке. — Где тот стремный лысый кабан?

— Канул в Лету.

Лизка широко разинула рот.

— Умер, что ли?!

— Да ну ты брось! — прыснула Полина. — У нас же извечная текучка кадров. Мало кто способен вынести скверный характер моего папы.

— Да уж. Он до сих пор слишком о тебе печется... Слу-у-ушай! — Она придвинулась к Полине вплотную и повисла на ее плече. — А этот-то молоденький какой-то, вроде. И симпатичный. По крайней мере, при виде него не хочется забиться в угол и рыдать от ужаса.

— У меня и к предыдущему претензий не было, — уточнила Вебер, не отрывая глаз от высокой крепкой фигуры своего нового «надзирателя», как она называла ему подобных. — Сама знаешь, дело не в конкретном человеке — мне они все как кость в глотке. Невозможно жить нормальной жизнью, когда кто-то всюду с тобой таскается.

Лизавета сочувственно поджала губы, коротко огладив Полинино плечо.

— Твоего отца тоже можно понять...

— Может быть, — выдохнула она, перехватив сумочку другой рукой. — Ладно, увидимся послезавтра. Не буду заставлять своего нового телохранителя ждать.

— Как думаешь, насколько этого хватит?

— Не знаю. Поглядим.

Обменявшись с Лизой прощальными репликами, Полина остановилась у светофора, и пока горел красный, во все глаза смотрела на новичка в пальто.

— Этих телохранителей что, на одном заводе делают? — пробормотала она себе под нос, когда мужчина сменил положение и встал в знакомую ей позу. — Боженька, за что мне это...

Наконец загорелся зеленый, и Полина пришла в движение, придерживая на груди две половинки распахнутого ветром пальто. Приближаясь к автомобилю, она безотрывно наблюдала за своим телохранителем, и громкий стук ее каблуков по заснеженному асфальту заставил его обернуться.

А потом наступила новая точка отсчета, и там, где он хотел закончить свою историю, началась другая.