8
После схватки в лесу прошло несколько дней. В академии обсуждали пропажу студента, но всё постепенно сводили к «несчастному случаю». Те, кто вернулся из поисковой группы, рассказывали обрывки историй, но никто не упоминал о монстре. Никто, кроме Уэнсдей и Энид.
Для остальных это было удобнее — не верить. Для них двоих — невозможно.
Энид выглядела усталой. Трансформация оставила след: глаза оставались чуть ярче, чем обычно, а руки иногда дрожали. Она старалась не показывать слабость, но Уэнсдей видела.
Однажды утром, когда Энид пыталась накрутить волосы на щипцы, её пальцы дрожали так сильно, что она нечаянно обожглась.
— Чёрт! — вскрикнула она, отдёрнув руку.
Прежде чем Энид успела среагировать, Уэнсдей оказалась рядом. Она схватила её ладонь, поднесла к губам... и подула на покрасневшую кожу.
— Осторожнее, — сказала она, не глядя в глаза. — Ты ещё способна умудриться сгореть в собственной комнате.
Энид застыла. Несколько секунд она просто смотрела на неё.
— Ты только что... — её голос дрогнул. — Ты заботишься обо мне.
— Я заботлюсь о том, чтобы не делиться комнатой с калекой, — холодно ответила Уэнсдей и отошла к письменному столу.
Но уши у неё горели, и она знала: Энид всё поняла.
С тех пор между ними началась новая игра. Энид ловила её на каждом маленьком проявлении заботы, а Уэнсдей пыталась отрицать очевидное.
Когда Уэнсдей незаметно подсовывала ей шоколадку в сумку.
Когда приносила в комнату второй плед, утверждая, что «так теплее выглядит интерьер».
Когда без слов ставила кружку чая на стол рядом с Энид, сама же продолжая делать вид, что просто «ошиблась количеством».
Энид каждый раз улыбалась так, будто выигрывала маленькую битву.
Но однажды вечером случилось то, чего Уэнсдей сама от себя не ожидала.
Энид вернулась в комнату позже обычного. Она была подавленной, глаза красноватые.
— Что-то случилось? — спросила Уэнсдей, отрываясь от книги.
— Нет, — отмахнулась Энид и полезла под одеяло. — Просто устала.
Но Уэнсдей видела. Слишком заметно.
Она подошла ближе, села на край кровати.
— Я не эксперт в банальных эмоциях, но, насколько я знаю, усталость обычно не сопровождается красными глазами.
Энид вздохнула и уткнулась лицом в подушку.
— Стая. Они снова писали. Говорят, я позор, что я слабая... что даже после трансформации я остаюсь неудачницей.
В груди Уэнсдей что-то сжалось. Она никогда не придавала значения чужим словам, но сейчас ей захотелось оторвать головы каждому, кто писал эти сообщения.
— Они идиоты, — сказала она ровно.
— Это мои братья. — Голос Энид дрогнул. — Я всегда хотела, чтобы они мной гордились. Но...
Она не договорила.
Уэнсдей положила ладонь на её плечо.
— Твоя ценность не зависит от их мнения.
Энид резко подняла голову.
— Ты только что... попыталась меня поддержать?
— Нет, — тут же ответила Уэнсдей. — Я просто указала на очевидный факт.
Энид улыбнулась сквозь слёзы.
— Знаешь, для тебя это звучит громче любой поддержки.
С того вечера их разговоры стали глубже.
Они обсуждали не только учёбу или расследование, но и личные вещи. Энид рассказывала о детстве, о том, как тяжело было всегда быть «не такой», и как она боялась остаться одной.
Уэнсдей слушала. Она редко вставляла слова, но её молчание было внимательным. Для Энид это значило больше, чем любые ответы.
Иногда Уэнсдей делилась и своими мыслями — дозированно, осторожно. Она рассказывала, как раздражает её поверхностность окружающих. Как сложно найти кого-то, кто не вызывает в ней скуку.
— А я вызываю? — однажды спросила Энид.
Уэнсдей посмотрела на неё так, что Энид почувствовала дрожь в груди.
— Ты вызываешь во мне раздражение. Но это... другое.
Постепенно даже тишина между ними изменилась. Она перестала быть пустотой и стала уютной.
Они могли сидеть на своих кроватях, каждая занимаясь своим делом, и всё же ощущать невидимую нить между собой.
Иногда эта нить натягивалась сильнее.
Как в тот вечер, когда в комнате погас свет.
Энид взвизгнула и тут же захохотала, оправдываясь:
— Я не боюсь темноты, просто неожиданно!
— Ты оборотень. Бояться тьмы для тебя унизительно, — сказала Уэнсдей.
Но когда они легли спать, Уэнсдей заметила, что Энид ворочается, не в силах уснуть.
Она вздохнула, пересекла комнату и легла рядом с ней.
— Что ты...? — Энид едва дышала.
— Так меньше шума. Ты мешаешь мне спать.
Энид тихо улыбнулась и позволила себе расслабиться.
Уэнсдей лежала неподвижно, но её сердце билось так, будто она участвовала в дуэли.
На следующий день Энид выглядела светящейся изнутри. Она не сказала ни слова о том, что произошло ночью. Но каждый раз, когда их взгляды пересекались, в её глазах появлялось что-то новое.
Уэнсдей же пыталась убедить себя, что это было «ради тишины». Но глубоко внутри она знала: это была ложь.
Через несколько дней случился эпизод, который окончательно разрушил её защиту.
Они возвращались с занятий, когда в коридоре кто-то из студентов насмешливо бросил в сторону Энид:
— Синклер, смотри не завой от страха.
Раньше Энид попыталась бы пошутить или промолчать. Но в этот раз она сжала губы, сделала вид, что не слышит.
Уэнсдей остановилась. Её взгляд стал ледяным.
— Повтори, — сказала она.
Студент усмехнулся:
— А что, Аддамс, ты теперь её телохранитель?
— Нет, — холодно ответила Уэнсдей. — Я её палач.
И прежде чем он успел среагировать, она шагнула ближе, её глаза сверкнули так, что он побледнел.
— Ещё одно слово — и ты станешь моим новым экспериментом.
Студент торопливо отступил.
Энид смотрела на неё широко раскрытыми глазами.
— Ты... защищала меня.
— Я защищала собственные уши, — сказала Уэнсдей. — Его голос был омерзителен.
Но в её глазах было то, что нельзя было скрыть.
Вечером Энид не выдержала.
— Уэнсдей... почему ты всё это делаешь?
— Всё что?
— Заботишься. Защищаешь. Сидишь рядом. — Её голос дрожал. — Почему?
Тишина повисла между ними.
Уэнсдей смотрела на неё долго, слишком долго. А потом тихо сказала:
— Потому что ты единственная, кто стоит того.
Энид замерла.
— Ты даже не представляешь, что это значит для меня, — прошептала она.
— Я не собираюсь представлять. Я просто констатирую факт.
Но в этот раз её голос дрогнул.
Этой ночью они снова оказались рядом. Не потому что света не было, и не потому что Энид боялась. А потому что между ними больше не существовало стены.
Уэнсдей всё ещё называла это «фактом», но внутри знала: это уже не отрицание. Это — признание, спрятанное в тени.
И впервые она подумала: «Может, я и правда не создана для одиночества»