4
Будни в «Невермор» текли размеренно, но для Энид Синклер каждая мелочь имела значение. Она всегда находила повод для радости — яркий закат, комплимент от подруги, удачный пост в блоге. Но главным вызовом её дней оставалась соседка по комнате.
Уэнсдей Аддамс жила так, словно мир вокруг был лишь фоном для её мыслей и дел. Она писала за печатной машинкой, читала старинные книги, уходила на занятия по фехтованию и возвращалась в полном молчании. Иногда они могли целый вечер провести в одной комнате, и единственными звуками были щёлканье клавиш и музыка из наушников Энид.
— Ты знаешь, — как-то сказала Энид, снимая лак с ногтей, — у тебя самая богатая внутренняя жизнь, которую я когда-либо встречала. Даже не представляю, о чём ты думаешь целыми днями.
— О смерти, — коротко ответила Уэнсдей, не отрываясь от печати.
— Ну, это не удивительно, — вздохнула Энид и добавила с лёгкой улыбкой: — Хорошо хоть не о моих носках.
Уэнсдей всё же подняла глаза, бросив на неё быстрый взгляд.
— Иногда и о них тоже. В основном в контексте пыток.
Энид засмеялась. Для неё даже такой ответ был прогрессом: значит, Уэнсдей слышала её и отвечала — пусть и в своей мрачной манере.
⸻
Но не все дни проходили так спокойно. В академии по-прежнему шептались о её неудачных попытках обернуться в волка. Для большинства однокурсников она была «слабой Синклер», которая не оправдывает гордое имя стаи. Энид старалась не обращать внимания, но иногда слова проникали глубже, чем хотелось.
В один из таких вечеров, когда они вернулись в комнату, Энид села на кровать и замолчала. Она не включила гирлянды, не достала блёстки и даже ноутбук оставила закрытым. Просто сидела, обхватив колени, и смотрела в пол.
Уэнсдей заметила это почти сразу.
— Что случилось? — спросила она, не отрываясь от машинки.
— Ничего, — быстро ответила Энид.
— Ты лжёшь.
— Ты эксперт по эмоциям? — с горькой усмешкой парировала та.
Уэнсдей наконец остановила печать и повернулась к ней.
— Обычно ты ведёшь себя как радио, которое невозможно выключить. Сегодня ты молчишь. Это аномалия.
Энид вздохнула.
— Просто... устала.
— От чего?
— От всего. — Энид подняла глаза. В её взгляде было больше уязвимости, чем обычно. — От того, что на меня смотрят как на бесполезную волчицу. От того, что я стараюсь быть яркой и весёлой, а внутри... пусто. И от того, что даже рядом с тобой я всё время чувствую себя лишней.
Эти слова ударили неожиданно. Уэнсдей замерла, не находя, что ответить сразу. В груди что-то кольнуло, но вместе с этим поднялась и волна раздражения.
— Ты сама выбрала быть такой, — холодно произнесла она. — Никто не заставляет тебя улыбаться или размахивать своими гирляндами.
Энид сжала губы.
— Я улыбаюсь, потому что если перестану, станет ещё хуже.
— Тогда не жалуйся, — резко отрезала Уэнсдей.
На секунду в комнате повисла тишина. Энид смотрела на неё широко раскрытыми глазами — в них отражалась боль.
— Ты серьёзно думаешь, что я жалуюсь? Я просто... хотела поделиться. С тобой.
— Ошибка, — холодным тоном ответила Уэнсдей. — Я не та, кому стоит доверять свои слабости.
Энид вскочила с кровати.
— Знаешь, иногда я думаю, что ты просто не хочешь, чтобы кто-то к тебе приблизился.
— Это правда, — безжалостно подтвердила Уэнсдей. — Мне не нужны привязанности. И мне не нужна ты.
Слова ударили сильнее, чем любая обида от чужих насмешек. Энид замерла, а потом тихо сказала:
— Ладно. Поняла.
Она схватила телефон и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
⸻
Тишина, оставшаяся после её ухода, оказалась непривычной. Уэнсдей вернулась к машинке, но пальцы никак не могли найти ритм. Каждая клавиша звучала гулко, будто пустота отражалась в каждом «клац».
Она пыталась убедить себя, что сделала правильно: оттолкнула её до того, как всё зашло слишком далеко. Но почему-то мысль о том, что Энид ушла злой и раненой, не давала покоя.
Через пару часов дверь тихо открылась. Энид вернулась, молча прошла к своей кровати и легла, отвернувшись лицом к стене. Ни слова, ни шутки, ни даже взгляда.
Комната наполнилась тишиной, которая оказалась хуже любого шума.
Уэнсдей долго смотрела на её спину. Её губы хотели произнести что-то — любое слово. Но язык будто прирос к нёбу. И вместо этого она вернулась к машинке, печатая всё медленнее, пока буквы не начали расплываться.
Впервые за долгое время Уэнсдей Аддамс почувствовала: мрак в её комнате стал слишком густым. И виновата была не тьма. А отсутствие яркого света рядом
На следующее утро комната 313 словно сменила хозяина. Там, где обычно играли гирлянды и звучал смех Энид, царила тишина. Соседка молча встала, собрала волосы в хвост и быстро натянула джинсы с худи без рисунков. Ни блёсток, ни разноцветных носков.
Уэнсдей заметила эту перемену, но ничего не сказала. Ей хотелось прокомментировать — «Ты выглядишь так, будто тебя похитили и переодели в заложницу» — но слова застряли в горле.
Они пошли на завтрак. Обычно Энид болтала всю дорогу, а Уэнсдей игнорировала. Сегодня Энид шла чуть впереди, молча, и впервые их тишина не была привычным контрастом, а глухой стеной.
В столовой Уэнсдей взяла кофе и хлеб, Энид — кашу без привычных добавок. Вместо того чтобы сесть за их стол, она направилась к девочкам-оборотням. Те нехотя освободили ей место, и Энид села, даже не посмотрев на Уэнсдей.
Уэнсдей опустилась за свой стол, и впервые её одиночество не было выбором. Оно было наказанием.
Днём на занятии по ботанике Энид снова не подошла к ней. Вместо этого она помогала другой девушке — высокой русоволосой сирене по имени Ливия. Они вместе пересаживали странные растения с зубчатыми листьями. Энид смеялась её шуткам, и смех этот резал слух Уэнсдей так, как никогда раньше.
— Твоя подруга нашла компанию, — заметил Юджин, сидящий рядом с Уэнсдей.
— Она не моя подруга, — холодно отрезала та.
— Ну да... — Юджин почесал затылок, бросив взгляд на Энид. — Но обычно вы же вместе.
— Люди слишком часто делают ложные выводы, — продолжала Уэнсдей. — Одинокие тела просто движутся в параллельных орбитах.
Но даже самой себе она не верила.
Вечером комната снова встретила её тишиной. Энид вернулась позже обычного. Не включила гирлянды. Достала ноутбук, надела наушники и полностью погрузилась в экран.
Уэнсдей сидела за машинкой, но пальцы зависали над клавишами. Ей казалось, что воздух стал плотнее, тяжелее.
— У тебя новое хобби? — наконец сказала она, кивая на экран.
Энид не подняла глаз.
— Просто переписываюсь.
— С кем?
— Не думаю, что тебе интересно.
Ответ был простым, но он больно ударил. Уэнсдей прикусила губу. Никогда прежде она не задумывалась, интересно ли ей, с кем переписывается соседка. Но теперь это стало невыносимо важным.
Несколько дней прошли в том же духе. Энид разговаривала с ней только по необходимости — коротко, вежливо, без привычной теплотой.
«Ты же этого хотела», — пыталась убедить себя Уэнсдей. Но в груди с каждым днём росло ощущение пустоты.
Она ловила себя на том, что ждёт, когда Энид засмеётся или включит музыку. Ей не хватало этих раздражающих, ярких мелочей. Комната казалась слишком мрачной даже для Аддамс.
В субботу вечером в общежитии устроили небольшую вечеринку — музыка, сладости, танцы. Обычно Энид уговаривала Уэнсдей хотя бы заглянуть, а потом возвращалась сама, сияющая и счастливая.
На этот раз всё было иначе. Энид собралась тихо, в короткой юбке и блестящей майке. Волосы она уложила волнами, и выглядела она невероятно.
Уэнсдей сидела на своей кровати, наблюдая.
— Ты выглядишь так, будто собралась на сцену цирка, — бросила она.
Энид даже не улыбнулась.
— Хорошо, что твоё мнение не имеет значения.
Уэнсдей сжала зубы.
— Ты пойдёшь одна?
— Я иду к друзьям, — холодно ответила та. — Но даже если бы одна — какая разница?
Она ушла, оставив за собой запах духов и странное ощущение в комнате — пустоту, которая с каждой минутой становилась сильнее.
Уэнсдей попыталась печатать, но мысли путались. Через час она сдалась и вышла в коридор. Вечеринка гремела на другом этаже. Музыка била по стенам, и туда-сюда бегали студенты.
Она остановилась у двери. Сквозь приоткрытую щель увидела, как Энид танцует с той самой сиреной Ливией. Их руки переплелись, они смеялись, и волосы Энид блестели в свете гирлянд.
Что-то в груди Уэнсдей сжалось. Это было похоже на боль — острую, незнакомую. Она отвернулась и быстро ушла обратно в комнату.
Этой ночью Энид вернулась поздно. Она тихо сняла обувь, не включая свет. Уэнсдей сделала вид, что спит, но на самом деле её глаза были открыты.
Она смотрела, как Энид скользнула под одеяло и отвернулась к стене. Ни слова. Ни взгляда.
И вдруг Уэнсдей поняла: она скучает по тому, что ещё недавно называла «раздражающим шумом». Скучает до боли.
Следующие дни стали пыткой. Уэнсдей видела, как Энид всё чаще проводит время с другими. Смеётся, делится шутками, живёт. И всё меньше возвращается к ней.
Однажды, на занятии по литературе, преподаватель попросил студентов объединиться в пары для анализа текста. Раньше Энид всегда выбирала её. Но теперь она сразу подошла к Ливии.
Уэнсдей сидела одна, и на мгновение комната закружилась. Она впервые осознала: её действительно оставили.
Той ночью сон снова привёл её в лес. Но теперь Энид стояла далеко, почти растворяясь в тумане. Уэнсдей пыталась приблизиться, но каждый её шаг увеличивал расстояние.
— Подожди, — сорвалось с её губ.
Энид повернулась. На лице была улыбка, но чужая, не для неё.
— Ты сама сказала, что я тебе не нужна.
И туман накрыл её целиком.
Уэнсдей проснулась, сжимая простыню. Сердце билось так, будто хотело вырваться наружу.
Она не любила признавать ошибки. Но впервые за долгое время поняла: слова, сказанные в злости, разрушили больше, чем ей хотелось.
На третий день после ссоры комната 313 перестала быть «их». Теперь это были два отдельных мира, разделённых невидимой стеной.
Энид вставала раньше, чем обычно, и уходила в столовую с другими студентами. Вечером возвращалась поздно, часто смеясь по пути с Ливией или кем-то ещё. Уэнсдей притворялась, что не замечает, но каждый раз сердце сжималось, словно когти сдавливали её грудь.
На занятии по фехтованию Уэнсдей раз за разом срывала злость на соперниках. Её удары становились резче, движения — резкими, а лицо оставалось бесстрастным. Но внутри буря только нарастала.
После тренировки она задержалась одна в зале. Клинок в её руках свистел, рассекая воздух, пока мышцы не начали гореть.
— Ты снова избиваешь воздух, — раздался позади голос.
Это был Ксавьер. Он прислонился к дверному косяку, скрестив руки.
— Что тебе нужно? — холодно бросила Уэнсдей.
— Просто заметил, что ты... злее, чем обычно. — Он подошёл ближе. — У тебя случилось что-то с Энид?
Её глаза на секунду дрогнули, но она быстро спрятала эмоцию.
— Моя соседка не имеет значения.
Ксавьер усмехнулся.
— Если бы не имела, ты бы не тренировалась так, будто хочешь разрубить мир пополам.
Она отвернулась, не желая продолжать разговор. Но слова застряли занозой: «Если бы не имела...»
Вечером Энид снова пришла поздно. На этот раз она принесла в комнату пакет с сладостями. Угощала соседей в коридоре, смеялась с ними, а потом вошла внутрь, держа в руках разноцветные леденцы.
Уэнсдей смотрела, как она раскладывает их в баночку у себя на полке. Раньше Энид всегда предлагала ей что-то первым делом, даже если знала, что та откажется. Сегодня — ни слова.
— Ты решила переквалифицироваться в кондитера? — язвительно спросила Уэнсдей.
— Нет, — коротко ответила Энид, даже не повернувшись.
И снова тишина.
Уэнсдей не выдержала и в ту же ночь вышла в коридор. Её шаги эхом разносились по пустым коридорам «Невермора». Обычно тишина успокаивала её, но сейчас только усиливала внутренний шум.
Она остановилась у окна. За ним тянулся тёмный лес, и в его глубине светились глаза зверей. Уэнсдей смотрела туда, но видела совсем другое — смех Энид, её руки, её свет.
И впервые призналась себе:
— Я соврала. Мне нужна она.
На следующий день они столкнулись на занятии по истории монстров. Преподаватель делил студентов на группы для обсуждения.
— Аддамс, Синклер, — сказал он, — вы вместе.
Энид села к ней, но держалась отстранённо. Она достала тетрадь и начала записывать, даже не глядя в её сторону.
— Мы должны составить сравнительный анализ, — сухо произнесла она.
— Ты ведёшь себя так, будто мы незнакомы, — заметила Уэнсдей.
— А разве нет? — Энид подняла на неё глаза. В них не было привычного тепла. Только холод. — Ты ясно сказала, что я тебе не нужна. Я всего лишь следую твоему желанию.
Эти слова ударили сильнее, чем любой клинок. Уэнсдей на мгновение потеряла дар речи.
Вечером она попыталась начать разговор в комнате.
— Ты действительно собираешься играть в эту глупую игру молчания?
— Это не игра, — спокойно ответила Энид, убирая вещи в ящик. — Это новая реальность.
— Ты драматизируешь, — сухо сказала Уэнсдей.
— Нет, — Энид повернулась к ней. Её голос дрожал, но был твёрдым. — Я просто учусь жить так, как ты хочешь: без меня в твоей жизни.
Эти слова были последней каплей. Уэнсдей почувствовала, как внутри что-то ломается. Её стены, которые она строила годами, дали трещину.
Она хотела сказать: «Ты нужна мне». Но гордость и привычка к холодности сдержали язык.
Вместо этого она отвернулась и вернулась к машинке.
Этой ночью сон снова настиг её. Но теперь всё было иначе.
Она оказалась в том же лесу, где раньше видела Энид. Но на этот раз та стояла далеко, почти на краю тумана. Рядом с ней — тень в образе волчицы, но не Энид. Чужая, хищная, чуждая.
— Энид! — крикнула Уэнсдей, шагнув вперёд.
Та обернулась. Её глаза сияли, но не ей. Она улыбалась кому-то другому.
Туман густел, скрывая её фигуру.
— Подожди! — крикнула Уэнсдей. — Вернись!
Но туман сомкнулся.
Она проснулась с криком, впервые за долгое время покрытая потом.
Утро встретило её привычной тишиной. Энид собиралась на занятия. Она выглядела спокойно, даже весело — словно ссора стерлась из её памяти. Но для Уэнсдей это стало ещё больнее.
Она наблюдала, как Энид поправляет волосы у зеркала, наносит блеск для губ. Её пальцы дрожали на машинке, сердце билось слишком громко.
И в этот момент она впервые позволила себе признать:
Её пугает мысль, что Энид может уйти окончательно.
Когда Энид вышла из комнаты, Уэнсдей осталась одна. И впервые в своей жизни одиночество стало не утешением, а пыткой.
Она сидела, глядя на пустую кровать напротив, и слова сами вырвались из её уст:
— Я не хотела, чтобы ты ушла.
Но стены не ответили.
И это молчание оказалось страшнее всего.
глава длинная получилась