3
Ночь в «Невермор» была тёмной и густой. Тучи закрыли луну, и коридоры академии погрузились в мрак, словно сама школа решила спрятать свои тайны. За стенами слышался вой волков — тихий, протяжный, почти печальный.
Уэнсдей Аддамс лежала на своей идеально заправленной кровати. Она не спала быстро, как большинство, — сон приходил к ней тяжело, медленно, словно проверял, достойна ли она доверить себя его власти. Но в ту ночь он накрыл её внезапно, без предупреждения, и увёл в мир, который оказался пугающе ярким.
⸻
Ей снилось, что она стоит посреди леса. Туман клубился вокруг, лунный свет пробивался сквозь ветви, окрашивая всё в серебро. Листья шуршали, будто кто-то крался рядом.
Она слышала дыхание — частое, сбивчивое. Обернувшись, Уэнсдей увидела Энид. Та стояла босиком на влажной траве, её волосы сияли пастельными переливами даже в лунном свете. На её коже проступали узоры, похожие на светящиеся линии — словно сама луна оставила свой след.
— Энид? — голос Уэнсдей прозвучал глухо, но отчётливо.
Энид улыбнулась ей, но в улыбке было что-то тревожное. Она протянула руку вперёд. Уэнсдей не собиралась её брать, но тело само двинулось вперёд. Пальцы почти соприкоснулись — и вдруг из-за деревьев донёсся хриплый рык.
Из тумана выскочила тень. Огромное чудовище с красными глазами, когтями, длинной мордой. Оно бросилось прямо на Энид.
— Нет! — сорвалось с губ Уэнсдей.
Она схватила её за руку и потянула к себе. В тот момент, когда когти монстра почти коснулись их, они оказались лицом к лицу. Энид прижалась к ней так близко, что Уэнсдей почувствовала тепло её дыхания. Мир вокруг исчез, остались только их сердца — два ритма, сбитые, но единые.
А потом — кровь. Красная, густая, заливающая траву. Уэнсдей обернулась — и поняла, что чудовище исчезло, а её руки всё ещё сжимают ладонь Энид.
Она проснулась, резко сев в кровати.
⸻
В комнате царила тишина. Лишь гирлянды на стороне Энид мерцали мягким светом. Соседка спала, свернувшись клубочком под одеялом с блёстками. Её дыхание было ровным и спокойным.
Уэнсдей сидела на кровати, сердце билось быстрее, чем ей хотелось признавать.
«Это был всего лишь сон. Иллюзия. Глупая игра подсознания», — сказала она себе. Но мысли не отпускали. Почему именно Энид? Почему рядом с ней? Почему этот странный жар в груди не утихает?
Она сжала пальцы в кулаки.
— Чушь. Слабость, — прошептала она, но голос дрогнул.
⸻
Утро началось с привычного шума. Энид, как всегда, проснулась раньше, и теперь суетилась, выбирая носки.
— Уэнсдей, смотри! — Она подбежала к её кровати, держа в руках два варианта: ярко-розовые в сердечках и зелёные с маленькими волками. — Какие выбрать?
Уэнсдей медленно подняла на неё глаза. Сцены сна вернулись: рука в руке, кровь, близость. Она моргнула, отгоняя воспоминания, и сказала ровно:
— Ни те, ни другие. Оба отвратительны.
— Это значит, что тебе всё равно, да? — с улыбкой спросила Энид, совершенно не обидевшись.
— Это значит, что я не хочу участвовать в твоём карнавале безвкусицы.
Энид пожала плечами и натянула зелёные носки с волками.
— Значит, они. Волки — это сила, а сила всегда пригодится.
Уэнсдей отвернулась, но уголок её губ чуть заметно дрогнул.
⸻
В коридоре академии их встретила группа студентов. Те самые, что накануне смеялись над Энид. На этот раз они не шутили, лишь смотрели, переглядываясь. Уэнсдей уловила эти взгляды, но промолчала. Она заметила, как Энид сделала вид, что не замечает.
Вдруг одна из девушек всё же сказала:
— Смотри, радужка со своей тенью.
Компания захохотала. Энид опустила глаза, ускорив шаг.
Но Уэнсдей остановилась.
— Ещё одно слово, — произнесла она тихо, — и я заставлю вас пожалеть, что у вас есть язык.
Смех оборвался. Взгляд Уэнсдей был ледяным, и никто не рискнул ответить.
Энид обернулась, её глаза расширились. Она знала, что Уэнсдей не шутит.
⸻
Вечером, вернувшись в комнату, Энид долго молчала. Она сидела на своей кровати, обнимая мягкую игрушку-волка.
— Ты ведь не обязана была этого делать, — наконец сказала она.
— Я не делала ничего особенного, — спокойно ответила Уэнсдей.
— Но ты сделала, — мягко сказала Энид. Она улыбнулась, но в её голосе слышалась благодарность. — Ты защищала меня.
Уэнсдей отвернулась к своей печатной машинке.
— Я просто устала от чужого шума.
Но слова Энид застряли в её голове. «Ты защищала меня».
И почему-то мысль о том, что это действительно так, не давала покоя.
Ночью, когда Энид уснула, Уэнсдей долго сидела в темноте. Её пальцы снова и снова касались ладони — той самой, что во сне держала руку Энид.
Она ненавидела себя за это. И в то же время — не могла перестать думать.