17. Смерть рассудка
Это похоже на... смерть.
Жгучую, жадную, ледяную смерть.
Между нами было расстояние – и нет его больше. А смерть – смерть есть. Иного и не бывает, когда сходятся в смертельной битве непримиримые враги.
Его руки так крепко впиваются в мои бедра, так жадно – кажется, он меня разорвать хочет. На две половинки. И бросить так.
Мои зубы отчаянно пытаются сделать из его рта кровавое месиво. Изгрызть до беспамятства!
Пускай вернется к женушке с рассаженными губами. Пускай объясняет ей, откуда на шее и морде столько царапин. Пускай!
– Идиотка, – шипит он яростно, шипит – но ровно после этого впивается губами в мою шею, – что же ты делаешь, безмозглая девчонка?
– А ты не ведись, мудак, – с бешенством выдыхаю. Выдыхаю и тут же давлюсь судорожным стоном. Все мое существо только что скрутило жарким спазмом. – Не ведись. Что, слабо тебе?
– Слабо, – хрипит, накручивая мой хвост на кулак, карая меня болью, – слабо, дрянь ты мелкая. Слабо. Рада слышать? Зато мне не слабо прямо здесь и сейчас тебя выебать. Так, что ты на ноги встать не сможешь.
– Ой ли? – с оттяжкой скребу когтями под его рубашкой. Снимаю тонкий слой кожи с тех рельефов. – Голос я не сорвала в прошлый раз. У вас громкие рекламные слоганы, профессор, а на деле...
Господи, зачем я надела юбку сегодня? Так подставилась...
Я даже договорить не успеваю, как жесткие резкие пальцы оказываются там, где, будь на мне джинсы, им пришлось бы пробиваться сквозь молнии и тугую ткань. А с юбкой – всех и делов, просто задрать подол...
Бля...
– Извини, кажется, я тебя перебил, холера, – пока я задыхаюсь, Попов с жесткой улыбкой вглядывается в мое лицо, – повтори. Я слушаю!
Сука. Сука. Сука...
Его пальцы и мой клитор оказываются слишком хороши вместе. Настолько хороши, что у меня все в глазах плывет.
Не. На. Ви. Жу!
Каждый волос на его голове. Каждый атом в его теле. Этого мужчину придумали для ненависти и секса. И в обоих искусствах он чрезвычайно хорош...
– Ну же, давай, – он продолжает издеваться, – спорим, ты кончишь раньше, чем сможешь сказать мне "не надо"?
– Н-не... Н-не... – не желаю отдавать ему победу так просто. Но шансов нет. Стоит только шевельнуться моим губам – как Попов резко двигает локтем. И я снова давлюсь раскаленным жидким воздухом.
Только бы не заорать...
Господи, как же сложно...
В ярких сполохах и ощущениях я захлебываюсь. Тону. Меня рвет на части.
Я не должна с ним...
Вообще ничего.
Тем более это...
Но... Боже...
Руки цепляются в его плечи, губы сами тянутся к его рту. Я того и гляди сдохну, не выдержу, взорвусь от острого кайфа. Будто он – мой наркотик, и сейчас у меня лютейший приход...
И доспех мой, все, что я держала так долго – трещит, скрипит, трухой рассыпается.
– Еще, еще, пожалуйста...
Мольбы, которыми я задыхаюсь – как контрольный выстрел в голову. Я с ума по нему схожу. Вот сейчас, здесь, все что мне надо – его пальцы, что жестко меня трахают. Грубые. Бешеные. Такие горячие...
Нет больше сил на него рычать. Еле-еле хватает, чтобы сдерживаться.
– Ох, девочка... Думаешь, я могу остановиться? – только раздавшийся в ответ стон меня и успокаивает. Не мне одной сейчас сорвало крышу.
Ногти до боли впиваются в ткань его пиджака. Изо рта вырываются уже не рваные выдохи, а высокие всхлипы. Того и гляди умру...
– Так хочу, чтобы ты кончила сейчас, – шепчет отчаянно, а пальцы его ускоряются, – нихрена мне больше не нужно. Только это. Можешь?
– Да. Да. Да!
То, что было моим ответом, становится капитуляцией. Потому что именно в эту секунду белая смерть выкручивает, выгибает меня дугой, зажимает мне рот жесткой ладонью, впивается в шею острыми зубами.
– Тише, холера!
Тише...
Как это тише?
У меня одно сердце сейчас в груди барабанит так, что его с улицы должно быть слышно.
Жизнь в меня возвращается медленно. Маленькими порциями. Мир собирается из мелких кусочков перед глазами. Воздух медленно-медленно остывает.
Хорошо на его руках. Так хорошо – так бы и осталась. И пусть его пальцы вот так же нежно меня поглаживают все там же, где и сейчас, заставляя даже от этого все мое существо нервно, но сладко подрагивать.
– Глупая, глупая девчонка, – шепчет Попов, а губы его скользят по моей шее, то и дело прижимаясь к ней плотнее, – такая красивая, такая горячая... И без мозгов совершенно.
Что-то случилось с нами обоими. Что-то заставило нас прекратить грызню. Размазало нас тонким слоем по этим стенам. И восстановиться пока не получается.
– Ты... Первый начал, – тихо откликаюсь я, пытаясь начать ровно дышать. Не получается. Один нормальный вдох приходится на три мелких, судорожных.
– Что, Кострова своего пожалела? – тон Попова становится жестче. – Жалеешь, тогда не подходи к нему больше. Не разговаривай. Не улыбайся. А то я с него скальп сниму, и на стену прибью. Хочешь?
– То есть вы, Арсений Сергеевич, будете по вечерам к женушке возвращаться, потрахивать её по графику, а мне ни улыбнуться, ни слова сказать никому нельзя? – настроение снова неумолимо портится.
– Какая ж ты наивная, холера, – он обреченно вздыхает и поправляет мою юбку, голодно гуляя пальцами по моему бедру, – это где бы я успел жениться, за трое суток? И на ком?
– На курице своей! С супчиками! – шиплю, но в то же время – позади меня будто свет начинает брезжить.
– После того, что ты устроила в понедельник? – насмешливо фыркает Попов. – Там нет уже речи про супчики, которые тебя так бесят. Там со мной и парой слов обменяться больше не хотят. Потому что я извращенец, который тащит в постель малолеток.
Кажется, с моих плеч сваливается что-то бесконечно тяжелое. Пара-тройка мешков картошки, не меньше.
Но зачем тогда...
Резкий бесцеремонный стук в дверь у самого моего уха встряхивает и меня, и Попова, словно удар током. Словно застуканные с поличным убийцы мы уставляемся друг на друга.
У него – следы от укусов на губах и следы моего блеска на скулах. Я торопливо пытаюсь их стереть, а он головой встряхивает.
– Арсений, ты здесь? – голос нашего проректора узнать легко, его у нас в универе все в лицо знают. – Я зайду? Кое-что обсудить надо!
– Под стол, живо! – тихим, но в тоже время пронзительным шепотом приказывает мне Попов.
Под стол! Мне! Да за кого он меня держит?
По всей видимости – за куклу резиновую. Потому что он меня волочет за руку и быстро запихивает под широкий деканский стол. Будто там мне самое место.
Улиточка в домик марш!
Спрятал меня, и сам падает задницей в деканское кресло. Двигается вперед, так, что я оказываюсь зажатой в тесной маленькой клетушке из трех деревянных стенок и мужских коленей.
Между мужских коленей...
– Заходи, Егор Васильевич, заходи, – хрипло произносит Попов где-то сверху, над столешницей. Вроде бы невозмутимо. Но, я слышу, как он барабанит по столешнице пальцами. Тревожно!
Я будто забившаяся в угол зверюшка. Скукожилась, сжалась, боюсь дышать лишний раз, чтобы не быть услышанной. И навострив уши, стараюсь не упустить ни единого звука.
...Мерные шаги проректора от двери.
...Скрип пожилого, но очень солидного кресла, которое стоит напротив деканского стола
...Тишину – задумчивую тишину, в которой мне мерещится, что я слышу, как жадно втягивает воздух носом мой враг.
Вообще-то проректор – симпатичный мужик. Приятный. Из тех, кто всегда старается разобраться в ситуации и вникнуть в позицию студента.
Но вот сейчас – он явно мой враг. Враг, от которого меня скрывает только одна задняя стенка письменного стола.
– Что-то не так, Егор? – хмурый голос Попова разбавляет гнетующую тишину, в которую мне выдохнуть-то было страшно. – Ты, кажется, говорил, что у тебя есть вопросы, не терпящие отлагательств.
– Да, есть вопросы, – лениво откликается проректор, – я задумался. Ты и в деканском кресле. Будем считать, я скучал по этой дивной картине.
Значит ли это, что насчет повторного назначения я угадала?
– Не каркай, – ровно откликается Попов, – заседание совета только в следующий четверг. И на нем меня даже с исполняющего обязанности запросто снимут. Но расписание сессии само себя не составит.
Еще не декан.
А я, оказывается, обнимаю его за ногу. И к колену щекой прижимаюсь.
– И тем не менее, смотришься ты в кресле уверенно, – насмешливо возражает Егор Васильевич, – хотя, кажется, ты и на моем месте будешь уверенно смотреться, паршивец.
– Уже видишь во мне угрозу? – в тоне Попова слышится кривая улыбка. – Это лестно, Васнецов. Но все-таки, что у тебя за вопрос ко мне?
– Как дела с Ивановой? – слышать свою фамилию из уст самого проректора – почти то же самое, что получить приводящую в себя оплеуху. – У неё нет наготове лишней порции компромата на тебя?
О-о-о, интересно, а что будет, если я сейчас подам голос и вылезу из-под стола? Это ведь компромат, да?
Я метко пришибаю всколыхнувшуюся внутреннюю стерву тапком и позволяю себе чуть-чуть воздуха из груди выдохнуть. Не дышала минуты три. Перед глазами уже точки черные...
– Я держу с ней дистанцию. У неё нет и не будет ничего такого, что она могла бы мне предъявить.
Попов говорит сухо, а внутри у меня обостряется язвительность.
Дистанцию он держит.
Это интересно когда? Когда я на его колени задницей садилась? Или вот сейчас когда я почти лицом в его пах уткнулась?
И вправду, дистанция экстра-класс, куда уж дальше?
Из чистой вредности я касаюсь противоположного колена Попова пальцами. Касаюсь, вижу, как нога его вздрагивает от прикосновения, а я веду ладонью выше.
Да-да, профессор. Я ничего вам не могу предъявить. Только ваш стояк железобетонный, вот прямо сейчас!
И это до того, как я к прикоснулась к особенно выпирающей зоне на его брюках. А потом – положила руку и замерла, кожей ощущая, как вздрагивает и пытается прорваться сквозь плотную ткань раскаленное чудовище. Прорваться и поздороваться.
Мне показалось – или я слышала, как едва слышно, с ощутимой силой выдохнул Попов? Ну, да, из нас двоих только я кончила.
– Смотри, – в тоне проректора слышится сомнение, – ученому совету будет достаточно малости. Ты сам знаешь. Один намек на то, что ты домогаешься до студентки – даже я тебя не спасу.
– Я тебя умоляю, Васнецов, – с напускным безразличием, делая вид, что расписывает ручку, Попов кривит губы, – не до чего там домогаться. Обычная же девчонка. Приятная, конечно, но ничего особенного.
О-о-о!
У меня перед глазами снова сгущаются черные тучи. Только теперь – не от нехватки воздуха, а от бешенства.
Не до чего домогаться?
Ничего особенного?
Вот ведь кому-то врать не стыдно! Сам при всем при этом бесится, даже когда со мной рядом парень с моего курса сядет!
Идея наказания приходит внезапно. Обжигает мой разум внезапностью, яркостью, ошеломительностью. И нравится мне безумно.
В конце концов...
Какая разница, а?
Все равно же за шлюху меня держит! И прячет под столом, как маленький свой гадкий секрет, который стыдно признавать перед приличным обществом.
Так почему бы не придать этому их нудному разговору градус бесстыжей пикантности? Зря, что ли, он меня именно под стол запихнул?