18. Моё безумие
Арсений
– У тебя все в порядке? – Егор вглядывается в мое лицо пытливо, а я – мысленно перебираю самые лютые из известных мне матюгов.
Что творит эта маленькая дрянь?
Когда она коснулась моего бедра там, под столом, когда переложила мягкую свою ладошку в самую горячую зону – тогда уже у меня в глазах мир начал подергиваться дымкой. А сейчас...
– Кажется, у меня свело ногу, – хрипло выдыхаю, ныряя ладонью под столешницу – якобы для того, чтобы растереть пораженную судорогой мышцу, а сам ловлю тонкие пальцы, предостерегающе их стискиваю и сбрасываю с паховой зоны.
Пекло за моей спиной разочарованно выдыхает. Ненадолго впрочем, потому что я же не могу изображать перед Васнецовым судорогу слишком долго. Он ведь и скорую может захотеть вызвать.
– Тебе помочь? – Егор приподнимает бровь.
– Нет! – я отвечаю резче, чем должно бы, а все потому что снова чувствую, как наглые пальцы кое-кого касаются ширинки на моих брюках. До этого расстегнула на треть. Сейчас спокойно продолжает свое грязное дело.
Безмозглая девчонка. И ведь не вытащишь её из-под стола за волосы, куда уж больше компромата. Тем более самого основного моего союзника я терять не хочу. А Васнецов ведь просил меня не делать ничего, что могло бы закончиться скандалом.
– Извини, – проговариваю я для Егора, – все на самом деле нормально. Я лучше еще посижу.
Тем более, что вставать из-за стола с расстегнутыми штанами будет стремно.
Господи, да что творит эта паршивка? Уже и за резинку боксеров взялась и вниз потянула.
– Значит, с Ивановой – не будет конфликтов? Сможете тихо провести эту сессию?
– Сложно сказать, – произношу, а сам только и чувствую, что мягкие нежные пальцы, трепетно прикоснувшиеся к чувствительной коже моего члена. И все мое существо рефлекторно начинает мелко и нетерпеливо дрожать, ожидая продолжения. Как хорошо, что это удается оставить только внутренним ощущением.
Я её убью. Убью, точно! Ноги выдергаю!
– Нам нужно показать, что ваш конфликт с ней закрыт, – Егор покачивает головой, – я, конечно, понимаю, что вы с ней вряд ли начнете приветливо раскланиваться при встрече.
– Да... Вряд ли... – отрывисто отзываюсь. Думал, только подразнит и уймется, вот только то, что нежно и легко касается головки – мягче и влажнее, чем любые пальцы, – я бы сейчас её просто прикончил...
Нужное слово проговариваю с большим давлением. Лелею надежды, что услышит и поймет. И прекратит нарываться!
– Да... Встречаются такие... Студентки, – Егор насмешливо хмыкает, – но как потом жалеешь, что они встречаются так редко. Да?
Мягкое шелковое кольцо девичьих губ, только-только пригубившее кипящую мою плоть, дразня расслабляется. Кончик проворного язычка шутливо толкает головку члена.
Да?
– Такие как она встречаются очень редко, – говорю, а язык медленно но верно тяжелеет. Все больше точек перед глазами. Все выше градус жара в моей крови.
А дрянь там под столом развлекается. Берет первый свой урок по искусству минета. Неторопливо проходится по нежной головке влажным своим языком. Осторожно вбирает её в рот...
То, что происходит, прожаривает меня насквозь. Потому что я не один раз представлял, как имею в рот одолевшую меня холеру. И что будет вот так, охеренно до самого предела, догадывался. С ней во всем так. Но что первый раз это случится во время моей рабочей беседы... Да еще и в такой форме, что нельзя отказаться.
Может... И хорошо, что нельзя...
Мне кажется, что её шевеления слышны, и совершенно по-дурацки щелкаю ручкой, чтобы на это отвлечь своего собеседника.
– Если ты действительно так считаешь, Арс, будь еще аккуратнее. В том, что ты действительно выделяешь одну студентку из толпы, не стоит сознаваться никому в этих стенах. Кроме меня, конечно, – задумчиво откликается Васнецов, и мне становится не по себе от его долгого взгляда.
Будто он на самом деле в курсе, что под моим столом сидит моя неизлечимая холера и беззвучно насаживается сладким своим ртом на мой член. Не успокаивается. С каждой секундой будто сильнее в раж входит. Хочет, чтобы я подыхал, вынужденно удерживая себя в руках. Мстит мне, явно. За первый раз в библиотеке, да и за все остальное.
Моя маска дрожит, трясется, все-таки держится на моем лице. Хотя честно говоря, оставаться в этом состоянии мне очень сложно. Никогда у меня не было такого...
Нет, точно её убью...
Каким-то чудом я умудряюсь не сойти с ума. Каким-то истинно невозможным усилием воли умудряюсь не сползти затылком на спинку кресла и не застонать от этого бесконечного кайфа. Отдаться с головой ощущениям, что дарит мне щедрая безумная холера. Но нет, нельзя, нельзя.
Разговор продолжается. Надо отвечать. Я и отвечаю. В основном коротко, почти односложно. Из-за кружащегося от происходящего мира, из-за требующих немедленно броситься в гормональный трип мыслей сложно разобрать адекватные слова.
Васнецов все смотрит, и смотрит, и смотрит на меня непонятным своим взглядом.
Холера под столом развлекается с моим членом без остановки. Дразнит. Лижет. Снова глубоко погружает в рот. Будто любимый леденец только сейчас развернула и дорвалась после двухмесячной диеты. Нет. Не стоит ей останавливаться сейчас. Ради того, чтобы она не останавливалась, я даже готов отсрочить её смертную казнь.
Наконец Васнецов поднимается, кивает, идет к двери.
– Труба зовет. Тем более, что сегодня новая англичанка должна прийти, я обещал с ней познакомиться.
– Иди-иди, – стараюсь говорить так, чтобы радость от ухода старого приятеля не перла изо всех щелей.
Наверное, не было в моей жизни более долгих двадцати секунд, чем то время, что Егор Васильевич шел до дери.
– Ах да, еще, – Егор останавливается, уже взявшись за ручку, прямо на меня смотрит, – мои двери открыты для любых нерешенных проблем. – Взгляд вниз, на стол. – От кого угодно.
Случайный взгляд? Нет, вряд ли, я не думаю.
Хотя что там... Я вообще не могу думать сейчас. Только нырнуть руками под стол, нашарить лохматую башку Ивановой. И натянуть её рот на свой член до самого предела. Ощутить сильный горловой рефлекс, мстительно улыбнуться и не отпустить рук. Потому что маленькая стерва сама напросилась!
Она задыхается, от того что член мой таранит её глотку. Давится. Слезы текут по лицу градом. Но в глазах – такая непримиримая жажда крови. Кажется – она удовлетворена, но в тоже время не насытилась этой своей подлостью.
И даже то, что рот её сейчас я бесцеремонно использую для своего удовольствия – её не смущает. Даже напротив, жажда моя, грубый напор будто что-то распаляют в ней. Иначе откуда вот эти разрастающиеся искры на дне зрачков?
– Нравится тебе? – шепчу, не отрывая взгляда от этих искр, раз за разом вбиваясь в вожделенный до безумия рот. – Нравится, что я из-за тебя с катушек съезжаю? Нравится, что так тебя хочу?
Почти умоляю, чтобы ответом было нет. Чтобы она замычала, укусила, головой, что ли, дернула.
Мне нужна боль, хоть какая-то, чтобы очнуться. Чтобы в голове было хоть что-то. Потому что сейчас – нет ничего.
И вздумай кто-то сейчас войти в кабинет – он увидит, как первый кандидат в деканы отчаянно и самозабвенно долбит в рот лучшую студентку следующего выпуска...
Ну укуси, девочка, ну же...
Умоляю!
Она двигает языком. Неумело, неловко, но как свойственно всякому новичку – попадает в цель, проходясь по особо чувствительному месту у основания члена.
Твою мать...
От вскипевшей внутри меня жары дышать просто нельзя.
Нет. Не в рот. Сейчас я так не хочу. Значит...
Выдернуть член изо рта – ощутить, как резко стискивается мир.
Сгрести девчонку за тонкий её жакет, вздернуть на ноги, и тут же с них уронить. Прямо на стол. На планы и бумаги, на все уже плевать сейчас! Юбку снова задрать, наотмашь рвануть колготки. Тонкая лайкра рвется под пальцами, ну и плевать на неё.
Когда первый раз вгоняю в нее член – слепну. Просто теряю способность видеть и слышать, мне остается только одно ощущение – нега. Жаркая и бескрайняя, чистая и незамутненная радость от одного только обладания этой маленькой гадюкой.
Она...
Так роскошна, глаз не отвести. Встрепанная, с недосохшими потеками слез от горлового минета, истерзанная и нанизанная на мою плоть моя прекрасная бабочка. Комкает пальцами какие-то бумаги. И мне уже плевать. Даже если это квартальный отчет какой-нибудь. Даже если он существует в единственном экземпляре. Напишу заново.
– Господи, как я тебя хочу, – сознаюсь со стоном и без спешки толкаюсь, – так вообще нельзя никого хотеть. А я тебя хочу. Слышишь?
– Слы-ы-ышу, – холера откликается шепотом и со вкусом тянет звуки, растягивая их до конца моего путешествия.
– Тогда принимай подачу!
Лучше ничего нет – брать её вот так, на бывшем моем столе, отчаянно, под звонкий треск расползающегося на куски мира.
Я хотел бы, чтобы она орала. Как было у меня дома – в полный звук сильных своих легких, так что мне и оргазм-то становился не нужен, лишь бы она не затыкалась. Но мы не у меня дома. Поэтому...
– Дыши! – не прошу, требую. То, что мне по праву положено за то лишь, какие гримассы кайфа с каждым моим толчком проступают на её лице.
– Дыши! – и сам пытаюсь делать это. Хотя бы это. Все остальное, увы, недоступно. На мой рык сбежаться могут все местные самцы. Даже те, которые лет двадцать назад уснули.
– Дыши... – и наконец получаю то, что хочу. Отчаянный выдох из самой её глубины. Тоненький всхлип – потому что не со всем своим кайфом холера справилась.
– Я... Не могу медленнее.
– Не надо, – шепчет, изнемогая, – лучше давай быстрее. Пожалуйста.
Знала бы сама, чего просит. Обрушиться на неё снова, снова войти в раж, снова и снова входить в неё, пока бьющееся подо мной девичье тело не забьется в сильнейшей из агоний...
Нет, девочка. Об этом меня просить не надо. Я сам с удовольствием в тебя сорвусь. Потому что больше я ничего не хочу. Только увидеть, как ты еще раз кончишь.
Она кончает так ярко, что насытиться этим зрелищем просто невозможно... Я ловлю каждую секунду её удовольствия, стараюсь впитать в себя как губка. Красивая. Растрепанная. Покрытая бессчетным количеством следов моих поцелуев и моих укусов. На моем столе, с задранной юбкой и расстегнутой блузкой. Губы искусаны, в глазах один только туман похоти. От каждого толчка в неё выгибается и бьется в последней стадии агонии. А уж как ей идут оргазмы...
После этой мысли раскаленной волной накрывает и меня.
– Девочка моя, – в голове ни единой мысли. Только жажда бесконечная, самая что ни на есть естественная жажда, которая может терзать мужчину.
Обладать. Своей. От и до!
Осознаю себя, навалившимся на холеру, распластанную по столешнице. Она еще тихонько похныкивает, подрагивая от затухающих последних волн оргазма. И у самого меня весь мир перед глазами кружится.
– Ты совсем с ума свихнулась? – шепчу тихо. – Ты что вообще натворила, дуреха? Зачем?
– А что? – Анна не была бы в своем репертуаре, если бы тут же в её голосе не забряцали готовые к бою ятаганы. – Неужели вам не понравилось, профессор?
Понравилось ли мне? Такой риторический вопрос. Сейчас уже риторический. Когда внутри меня – бесконечная бездна удовлетворения плещется. Я бы даже повторить был готов сейчас.
Но когда её губы в первый раз касались моего члена, а я был должен смотреть в глаза Васнецову и говорить с ним – настроение было совершенно другим.
– Так все было для меня? – уточняю со всем имеющимся в запасе скепсисом, касаясь губами нежного плечика, с которого так красиво сполз рукав блузки, – Не для того, чтобы я перед проректором спалился, что у меня студентка под столом сидит? Лестно, холера, лестно. Было бы, не будь это враньем твоим очередным.
Она напрягается, пытается меня с себя столкнуть. Я выдерживаю паузу, не давая ей добиться желаемого, но дав ей минуту на осознание того, кто в нашей ситуации держит в руках вожжи, все-таки выпрямляюсь, позволяя ей сесть.
Пока сам застегиваю все расстегнутое, смотрю на неё почти безотрывно. Как приводит себя в порядок. И если застегнуть блузку и поправить юбку у неё отлично получается, то прочесать пальцами ее спутанную гриву – нет. Я покачиваю головой, тянусь к ящику стола. Бросаю рядом с её бедром расческу.
Она сначала смотрит на меня удивленно, потом берет в руки расческу, и степень её удивления утраивается.
– Холера, ты меня глазищами своими просверлить решила, что ли? – ворчливо интересуюсь, падая в кресло и отодвигаясь от неё от греха подальше. Уж больно искусительны эти красивые коленки в драных колготках.
– Я эту расческу еще год назад потеряла, – тихо проговаривает она, не переставая на меня таращиться.
– Ну и? – я поднимаю бровь насмешливо. – В чем твой вопрос? Ты потеряла, я нашел. Еще вопросы есть?
– То есть вы не знали, что она моя? – девчонка смеет так нахально на меня смотреть, что уже только за это хочется послать её нафиг со всем её допросом.
Пожимаю плечами. Пусть понимает, как её душе угодно. Хотя сложно тут как-то ошибиться. Я, например, прекрасно помню, как она хвасталась своей драгоценной Красновой, что сама расписала деревянную свою расческу на каком-то мастерклассе. Красиво расписала кстати. Очень изящные у неё вышли незабудки. Жалко было оставлять её так по-дурацки валяющейся под столом.
– Какой же вы все-таки извращенец озабоченный, – ехидно роняет холера вместо «спасибо», первый раз проходясь по темной как смоль, блестящей и роскошной своей гриве.
– Сказала девочка, по доброй воле сделавшая мне минет в присутствии проректора, пользуясь тем, что он не видит, – я ухмыляюсь, – холера, не тебе мне читать морали. Очень сомневаюсь, что твои моральные принципы выше моих.
Смотрит на меня, не мигает. Пытается прожечь насквозь. Бедная девочка, кто бы ей рассказал, сколько таких ядовитых взглядов уже пережито моей дубовой шкурой.
– Это вы решили меня спрятать от него, – уязвлено произносит, наконец, – не надо было прятать.
– Ох, холера, – я с трудом подавляю смешок, – может, мне тебя всему преподавательскому составу представить как свою девушку?
– А что? – безумно приторно улыбается она. – Стыдно признаться, что трахаете свою студентку?
– Стыдно ли? – повторяю. – Стыдно ли признать, что я трахаю стриптизершу из дешевого борделя? Ту, что за пару лишних косарей покажет сиськи любому?
– То есть вопрос только в этом, да? – она зло щерит зубы. – То есть если я завяжу со стриптизом, перестанете делать из меня маленький грязный секретик?
– Ты не завяжешь.
– Или вы не захотите признавать отношения со мной? – она высоко задирает подбородок. – Потому что это ведь помешает вернуть кресло декана, да? Для декана нужна приличная женушка? С супчиками? Вы поэтому кольцо носите? Надеетесь выиграть время и уболтать ту курицу вас простить и расписаться?
– Это было мое кресло, – мой голос опускается до предупредительного, требующего не перебивать тона, – было, пока одна паршивка не устроила мерзкий свой спектакль.
Не нужно напоминать, кто это был. Щеки у Анны тут же розовеют.
– Вы это заслужили! – яростно шипит она.
– Да что ты? – холодно откликаюсь я. – Это чем же? Тем, что позволил тебе себя развести? Да, действительно, виноват. Решил, что лучшая студентка курса не будет просто так позволять себе флиртовать с преподавателем. Принял все твои выкрутасы за чистую монету.
И целую неделю беспросветно бухал, когда понял, что все это было гребаной разводкой. Не из-за должности даже...
Но холере незачем знать об этом.
Злость в ее глазах достигает пика своего кипения. Пальцы стискивают ручку расчески так отчаянно, что костяшки белеют. Она явно хочет меня ударить.
– Ну, давай, скажи, – я насмешливо кривлю губы, – что ты там в себе держишь? Я слушаю. В чем именно я виноват, по-твоему.
– Вы! Домогались! До моей! Подруги! – чеканит она бешеным шепотом. Чеканит и щурит злющие свои глаза. Давай, мол, опровергай.
А у меня в ушах звенит от кипящей внутри желчи.
Встаю на ноги таким резким движением, что девчонка напуганно вздрагивает и пытается отползти. Я ловлю её за подбородок, заставляю задрать лицо.
– Если ты и вправду так считаешь, – не скрывая ярости, говорю, – если считаешь, что я лезу в трусы ко всем подряд, включая твою обожаемую Краснову, то какого черта ты вообще тут делаешь, холера? Принципы за перепих отдала?
Багровеет. Слезы мгновенно набухают в уголках глаз. Вырывается. Быстрее, чем я ожидал.
Хлопает на прощанье дверью.
В груди что-то сводит, будто сердце вдруг стало большим и тяжелым.
Наверное, будь я оптимистом – попробовал бы открыть ей глаза. Правду-матку поведать.
Только я не оптимист, я скептик.
И если после всего, что было, она думает обо мне вот так... Не откроются у неё глаза. Что бы я ей ни сказал. Просто потому, что мне она совершенно не верит. Хочет только.