15. Нежданные сложности
Я смотрю на него ошалело, с оторопью.
Вся моя жгучая злость, что кипела внутри меня, когда я глядела в глаза явившейся с обедом тетке, подевалась куда-то, бесследно сгинула.
Меньше всего я ожидала, что он меня выгонит, да еще вот так. Это после всего что было ночью? После данного им разрешения называть его по имени? После этих его "моя девочка", будто огненными клеймами на моем теле отпечатавшихся? После...
– У тебя со слухом проблемы, Иванова? – глаза Попова выглядят как узкие, яростные бойницы, из которых на меня льется чистая незамутненная злость. – Убирайся из моего дома. Или ты думаешь, я должен поаплодировать твоему выступлению перед моей соседкой?
А. Так в этом дело. У меня снова вспыхивает лицо.
– Интересно, сколько ваших соседок носят вам супчик перед рабочей сменой, – шиплю я сквозь зубы.
– А это, – Попов окидывает меня презрительным взглядом, – не твоего ума дело, Иванова. И с чего ты взяла, что вправе задавать эти вопросы?
У меня во рту пересыхает. И действительно. С чего я это взяла? Подумаешь, ночь напролет трахались. Для него это, похоже, в норме вещей. "Для здоровья".
– Я подумала... – лепечу бессильно, пытаясь начать возражать. Хоть что-то бы сказать. Вот с ушедшей теткой не приходилось искать слова, они сами из меня лились, до того отчаянно я хотела, чтобы она убралась. А сейчас...
– Тебя никто не просит думать, Иванова, – безжалостно перебивает меня Попов, – я плачу тебе за то, чтоб ты раздвигала ноги. Ни за что больше.
Мне кажется – у меня деревенеет лицо. Где-то внутри меня что-то чпокает, наверное – мои иллюзии, которые сейчас в кровавые клочья разлетелись...
Что ж...
Это было полезно. Говорят, если раненую конечность поразила гангрена, её в ином случае лучше ампутировать, чтобы спасти жизнь.
Вот и тут. От гнилых эмоций к этому мудаку мне надо было избавиться. А то... Одна ночь бурного секса, и мне совершенно снесло крышу. И вот, пожалуйста, скальпель, справедливый и беспощадный, отрезает от меня то, что убило бы меня непременно.
Я одеваюсь. Руки неуклюжие, деревянные. Внутри от тяжелого взгляда наблюдающего Попова разливается антарктический холод.
Будем считать, что курица с супчиками ему дороже.
Он наблюдает за мной, не останавливает, захлопывает дверь сразу за моей спиной.
И выйдя во двор я бессильно задираю голову и показываю фак темным окнам. Даже не знаю, выходит ли квартира Попова на эту сторону дома. Но пусть все равно будет. Хоть маленькая капелька удовлетворения падает в черную бездну, что сейчас распахнулась внутри меня.
Зря я, конечно, вышла. Зря наговорила незнакомой тетке кучу гадостей. Но внутри меня такой ураган бушевал – никак не смогла остановиться.
В кармане телефон вибрирует. В первую секунду сгребаю его так отчаянно, будто если это и вправду Попов звонит – я сейчас же брошусь обратно. Конечно же, нет. Я так на него зла, что и шага навстречу ему не сделаю. Даже если он там в петлю уже залез и если я не вернусь, с табуретки шагнет.
Это я размечталась, конечно. Попов и не думает звать меня обратно. И вообще – это не звонок, а СМС. Из банка.
"На ваш счет зачислены средства, в размере..."
Бля...
Одновременно гудит в висках и режет в глазах. Мозг не может понять, как Попов так бездумно швыряется в меня такими суммами. А глазам... А что глаза. Из них пытается вытечь боль. Потому что это... Деньги, оставленные на тумбочке. То, чего я заслуживаю.
Конечно. Сама себя так с ним поставила. Девственность за двести штук продала, ночь бурной любви – за четыреста...
Первая реакция – отправить ему деньги обратно. С припиской: "Да подавитесь вы ими к чертовой матери".
А потом... Внутри меня шевелится практичность.
Во-первых, если отправлять ему деньги – нужно отправлять и за первый раз, и за второй. Потому что только в этом случае жест будет смотреться действительно красиво и четко. А я не могу вернуть ему деньги за первый раз. Я ими уже вперед за содержание мамы счет оплатила.
Ну, а во-вторых...
Есть кое-что еще.
Я стискиваю телефон немеющими пальцами. Обдумываю свою мысль еще три минуты. Потом решаюсь и нажимаю кнопку быстрого вызова. Нетерпеливо жду ответа.
– Добрый день, Анна, – приветливо откликается Борис Анатольевич. Как я оплатила счета вперед – у него резко поднялось настроение.
– Ой, – до меня внезапно доходит, что времени всего-то семь утра, и человек возможно спал, – я вас не разбудила?
– Нет, – невозмутимо отзывается врач, – я сегодня дежурил в реанимации. Еще на дежурстве. Что вы хотели? Узнать о самочувствии вашей мамы?
– Нет, – произношу я отрывисто, и тут же поправляюсь, услышав удивленное хмыканье врача, – то есть не совсем. Борис Анатольевич, в прошлом месяце вы говорили, что можно попробовать сделать маме повторную операцию на мозге. Как там его... Дренирование?
– И его тоже, да. Но я помню, что вы тогда отказались. Сказали, что стоимость операции...
– Она не повысилась? – перебиваю нетерпеливо. Это на самом деле важно.
– Нет, повышения цен не произойдет раньше начала следующего года.
Прекрасно.
– А что по маминым показаниям? – продолжаю я допрос. – Её состояние позволяет ей пережить операцию? Какова вероятность, что после неё она выйдет из комы?
– Вероятности, – Борис Анатольевич невесело вздыхает, – Аня, вы ведь понимаете, что она уже не один месяц в коме находится. И это на самом деле сильно снижает её шансы.
– Скажите просто, – произношу, выключая к чертовой матери скепсис, – есть хоть малюсенький шансик, что деньги будут потрачены не зря?
Он молчит некоторое время, и это хорошо на самом деле. Потому что примись он тут же меня убеждать, что конечно, шансы есть и очень высокие – мне пришлось бы заставлять себя верить. Но что хорошо, Борис Анатольевич и вправду врач от бога. И он не врет. Ну, или делает это убедительно.
– Конечно, шансы месяц назад были выше, – скептично произносит он, – но даже с учетом этого, мы проводили достаточно эффективную лекарственную терапию, чтобы минимизировать отмирание клеток мозга. Попробовать стоит. Если вам это по карману.
– Подготовьте контракт, – прошу я, растирая виски ладонью, – приеду к десяти и все подпишу и оплачу.
– Хорошо, Анна, я вас дождусь.
Я сбрасываю вызов и плотно сжимаю губы. Внутри меня сражаются гордость и практичность.
К черту. Если я верну Попову деньги – он еще, не дай бог, поймет, что мне не плевать на его мнение. А я... Пусть лучше думает, что плевать. Пусть и дальше свой гарем разводит, а я одной из его потрахушек больше быть не хочу.
А что касается денег... Гордость моя сейчас, конечно, сдохнет, и делать это она будет долго, в страшных муках. Ну, и пусть. Если есть хоть один маленький шанс, что этот Новый год я встречу с мамой? Пусть она хотя бы в себя придет.
Господи, ну пожалуйста!
Я помню, как в первый раз приехала в эту клинику. Когда мне в госбольнице сказали, что оставят маму еще на неделю, но потом я буду обязана забрать её домой, потому что запланированный курс лечения пройдет, дальнейшего – обычный полис не предусматривает. Как одна из медсестер украдкой сунула мне визитку частной клиники. Как подкосились у меня ноги, когда я увидела местные расценки. Как сидела и не понимала, что дальше делать.
Я писала Вовчику. Километры СМС старшему брату, в котором тогда еще видела остатки человечного. Просила помочь. Но помогла себе в итоге исключительно сама. Вспомнила, как девица, что вела у нас занятия по стрипу, говорила, что я гребла бы деньги лопатой, если бы попробовала "монетизировать хобби".
Ну, скажем честно, про "грести лопатой" – она сильно преувеличила. Хотя кто знает, если бы я не выгребала все до копейки на мамино лечение – может, и чувствовала бы себя "в шоколаде".
Самое паршивое, что появилось в моей жизни после того, как начала первые свои выступления – так это снисходительные взгляды окружающих. В частности – персонала этой клиники. Секретарши, которая приносит бумаги. Главврача, с которым я встречалась пару раз всего. Все они смотрели на меня так...
Будто знали единственный способ для студентки заработать деньги на лечение в их понтовой больничке.
Ладно.
Плевать на их осуждение.
Не плевать на маму, согласие на операцию которой я сейчас подписываю.
– Как быстро все происходит? – произношу, когда ставлю последнюю подпись. Гляжу в это время персонально на Бориса Анатольевича. Он хотя бы на меня как на человека смотрит.
– Мы уже сегодня начнем подготовку, – он разъясняет буднично, спокойно, как равной объясняет, – проведем предоперационную лекарственную терапию. Послезавтра проведем операцию.
– Так быстро...
– В её ситуации каждый лишний день стоит отмерших мозговых клеток, – Борис Анатольевич невесело вздыхает, – да и к чему отсрочки? Вы ведь внесли плату в полном размере. Мы должны сделать то, за что вы нам заплатили.
Ага. Все остатки с карточки выложила. Даже пятихатку со свежеприлетевшей стипендии докидывала, чтобы тык в тык по сотням сошлось.
Нарочно увожу взгляд влево, впиваюсь глазами в гигантский аквариум почти во всю стену. Из него на меня пронзительно лупает зенки упоротый красно-полосатый клоун.
– У неё большие риски?
Борис Анатольевич молчит с минуту. Значит, приличные.
– Аня, вы ведь и сами понимаете, что она вряд ли придет в себя без нашей помощи. Конечно, мы можем сейчас отменить соглашение, если вы боитесь и хотите рассчитывать на чудо, но...
– Нет, не стоит, – я качаю головой, – чудо – это хорошо. Но я в них не особо верю.
Вообще уже ни во что не верю. Ни в людей, ни в справедливость, а чудеса – это и вовсе что-то за гранью. Врач ободряюще сжимает меня за плечо.
– Держитесь бодрей, Анна. В конце концов, у вашей мамы кроме вас никого нет. Вы её опора.
Ничего не говорю. Просто болезненно кривлю губы.
– Зайдете к ней? – Борис Анатольевич настойчиво смотрит на меня. – Вы давно её не навещали.
А вот это на самом деле больной вопрос.
Иногда у меня бывает... Бывает, что никак не могу себя заставить ехать в клинику к маме. Все откладываю, откладываю, откладываю... Может, плохая из меня дочь. Может...
– Конечно, я к ней зайду, – произношу вымученно, – я к этому готова.
Вру, конечно.
Никогда у меня не получалось подготовиться к этому достойно. Единственная моя подготовка – перед визитом в клинику положить в сумку черный том "Шестого дозора". Чтобы себе не оставить повода отступить.
Я до сих пор помню, какой она была до похорон отца.
Как приходила в её балетный класс, как вставала в дальнем углу, и хоть уже тысячу лет у неё не занималась – все равно тянула носки на станке. Все равно отрабатывала деми-плие и гран-плие, как девочки из её группы.
А прихожу я...
Нет. Не к мертвой. Неподвижной. Лишенной жизни. Похожей на восковую куклу женщине, опутанной капельницами и шлангами. Все ради того, чтобы она не умерла. Но даже шаг в её палату – это чудовищно больно, потому что приходится примиряться с мыслью, что вот это – все что мне осталось.
– Привет, мам, – произношу тихо, замирая у дверей. Глаза дерет невыносимо, но я все еще держусь. Надо быть сильной. Не буду сильной – быстро сдохну.
Её руки лежат неподвижно на одеяле. Я даже лица её толком не вижу – оно под кислородной маской. И всюду шланги, шланги... Глаза бы мои на них не смотрели.
– Мы с тобой давно не читали. В прошлый раз на шестой главе закончили, да?
Гораздо проще так. Сесть на край кровати, отвернуться от проклятых шлангов и капельниц, не смотреть на темные корни отросших маминых волос. Открыть книгу. И начать читать вслух...
Раньше она мне читала. До взрослого возраста. Это так смешно было. Я, великовозрастная кобыла, вернувшаяся с лекций, валялась на диване в маминой комнате и слушала её спокойный голос. У меня так не получается. Не хватает надолго дыхания. Но я все равно читаю. Десять минут, двадцать, сорок, пока не повернется за спиной дверная ручка и не появится в палате Борис Анатольевич.
Он всегда приходит. Знает, что иначе я и два часа тут просидеть могу. Знает, что для того, чтобы встать, мне придется подать руку. Знает, что потом за дверью палаты я упрусь лбом в стену и буду долго у неё стоять. А слезы из моих глаз будут хлестать беззвучно. А он простоит со мной рядом сколько понадобится, и когда я найду в себе силы к нему повернуться – подаст пачку бумажных платков.
– Все у вас будет хорошо, Анна, – обещает мне он, – мы сделаем все возможное.
О, что-то новенькое.
Ничего не говорю – нету никаких сил. Просто улыбаюсь кисло и шагаю в сторону выхода. Только у гардероба и останавливаюсь. Куртку забрать, да на рожу свою опухшую полюбоваться. Долго смотрю в зеркало и пытаюсь понять, что не так. Потом доходит.
Я ушла от Попова в его футболке.
Не знаю, как так вышло. То ли он, швыряя в меня комком моей одежды, принес мне не все, то ли я, одеваясь торопливо, что-то так и оставила в его прихожей. Но факт остается фактом. Темно-синяя футболка Попова по-прежнему на мне.
И от этого почему-то становится совершенно невыносимо.