Глава 16 "Страсть между нами"
«ЛЕОНАРДО»
Я знал об их идиотских, устаревших традициях насчёт «невинности» невесты. Но то, что она описала, было не традицией. Это было надругательство. Готовясь услышать продолжение, я мысленно сжимал кулаки, чувствуя, как по всему телу растекается ледяная ярость, сменяющаяся жгучей жаждой мести.
— Почти через год мы поженились. И была эта… ужасная ночь, — её голос дрогнул, став едва слышным, словно она боялась, что сами стены её услышат и осудят. Она бессознательно сжала в кулаках ткань своей ночной рубашки будто пытаясь защититься от воспоминаний. — Он… он изнасиловал меня. Я говорила «нет», умоляла остановиться, плакала… Но он только ухмыльнулся, назвал строптивой овечкой и… силой бросил на кровать. Это было больно и унизительно. Я чувствовала себя разбитой куклой.
Во рту у меня появился вкус меди — я так сильно сжал зубы, что поранил себе десну. Я представлял, как мои костяшки встречаются с лицом этого ублюдка, слышал в воображении хруст его носа.
— А на следующее утро… — она продолжила, и в её голосе послышался горький, саркастический оттенок, — …всем гордо продемонстрировали простыню. Это окровавленное полотно вывесили, как флаг победы. Доказательство моей «невинности». Доказательство того, что «всё прошло хорошо». Все смотрели, ухмылялись, жали ему руку, поздравляли… А я стояла рядом, как вещь, опустив глаза и чувствуя, как горит от стыда каждое пятнышко на моей коже.
Я уже открывал рот, чтобы прервать этот кошмар, найти слова, которых не существовало, но она внезапно добавила, и в её тоне появилась странная, затухающая надежда:
— Смотрели все… кроме одного парня. — Она замолчала, и её взгляд стал отсутствующим, устремлённым в прошлое. — Я тогда подняла глаза, сквозь пелену слёз, и увидела его. Он стоял в стороне, у окна, со светлыми, почти соломенными волосами, которые отбрасывали золотистые блики в утреннем солнце. Он смотрел не на эту похабную церемонию, а в пол, его лицо было мрачным, а пальцы сжаты в белые от напряжения кулаки. И он… он заметил мой взгляд. Поднял голову. И его глаза… зелёные, как лесная трава после дождя… они смотрели на меня не с любопытством или похотью. В них была… жалость. И такое понимание, от которого мне стало ещё больнее, но и… чуть менее одиноко. Я сразу же отвела взгляд, сгорая от стыда. Позже я узнала, что это Кристиан. Двоюродный брат моего мужа.
Кристиан Андерсен. Его мама сестра отцу Уильяма. Их миры должны были быть похожи, но тот единственный взгляд, полный молчаливого сочувствия и ярости, выдавал в нём нечто иное. Изгоя. Чужого в своем же стаде.
— Он был единственным, кто смотрел на меня тогда не как на трофей, — прошептала она, и в её голосе послышалась тихая, давно похороненная тоска по тому единственному лучу света в кромешной тьме. — Но спустя полгода он уехал учиться за границу. И я больше никогда его не видела. Будто он и не существовал.
— За два года замужества… — она сделала глубокий, дрожащий вдох, будто готовясь нырнуть в пучину, — …муж бил меня. Продолжал насиловать. И заставлял… заставлял смотреть, как он спит с другими женщинами у нас в постели. Говорил, что так я «лучше пойму своё место». Что я всего лишь вещь для его удовольствия и статуса.
Она замолчала, а потом медленно, почти нерешительно, подняла на меня свои бездонные голубые глаза, полные такого самоотвращения и стыда, что у меня сжалось сердце. В них читалась вековая усталость.
— Всё моё тело… в шрамах. Старых и новых. Ужасный вид. Из-за них я чувствую себя… грязной. Испорченной. Отвратительной. Как выброшенная, поломанная игрушка.
Её слова, полные ненависти к самой себе, прозвучали как приговор. Я не выдержал.
—Всё не так! — мой голос прозвучал резко, почти грубо, переполненный эмоциями, которые я не мог сдержать. Я заставив её смотреть на меня снова.
— Кэро, ты ни в чём не виновата! Слышишь? Ни в чём! Ты не мерзкая. Ты… ты выжила. Ты сильнее, чем ты думаешь.
Я прикоснулся к её щеке, проводя большим пальцем по мокрой от слёз коже, пытаясь передать ей свою уверенность, свою правду, всю свою ярость за неё.
— Тебе… тебе не противно? Прикасаться ко мне? — она прошептала так тихо, что это было похоже на дуновение ветра, на последний, отчаянный шёпок утопающего. В этом вопросе звучала вся её боль, все её сомнения, годами ей твердили, что она никчемна.
— Нет, — ответил я твёрдо, без тени сомнения. Моё лицо приблизилось к её. Наш лбы почти соприкоснулись. — Ты прекрасна. Каждый шрам. Каждое воспоминание. Это часть тебя. И я вижу тебя. Всю тебя. И для меня ты совершенна.
Я видел её расширенные зрачки, чувствовал её прерывистое, тёплое дыхание на своих губах. Я жаждал её. Не только физически. Мне нужно было стереть с её губ вкус тех поцелуев, что были украдены силой, заменить их на что-то настоящее, на исцеление. Я знал, что рискую её оттолкнуть, разрушить этот хрупкий мост доверия, но не мог остановиться. Это был порыв, сильнее разума.
— Просто прими это, — прошептал я уже в миллиметре от её губ, молясь всем богам, которых не знал, чтобы она не отшатнулась. — Доверься мне.
И я закрыл расстояние.
Её губы были поразительно мягкими, сладкими, как спелая ягода, и холодными от страха. Они замерли под моими, испуганные, неподвижные. Я уже готовился отступить, проклиная себя за порыв, но…
Но потом она ответила.
Сначала неуверенно, робко, едва заметно. Лёгкое движение, похожее на трепет бабочки. Потом сильнее, с какой-то отчаянной, накопленной годами тоской. Это была не страсть, а что-то другое — доверие, отчаяние, надежда, просьба о спасении. Это был её первый по-настоящему добровольный поцелуй за долгие годы.
И я не смог сдержаться. Я углубил поцелуй, но не грубо, а с той бережной, почти благоговейной страстью, на которую только был способен. Моя рука переместилась с её щеки на затылок, притягивая её ближе, а другая обвила её хрупкую талию, чувствуя, как она вся дрожит, как бьётся её сердце в такт моему. Я целовал её, пытаясь передать без слов всё, что чувствовал: что она драгоценна, что она желанна, что она не одна, что её прошлое не определяет её будущее. Это был поцелуй-обет, поцелуй-обещание, поцелуй-защита. И в тот момент, в тишине этой кухни, пахнущей слезами и прошлым, это было важнее и сильнее любых слов. Это было начало чего-то нового.
***
Она отстранилась, чтобы отдышаться, её грудь тяжело вздымалась, а губы, распухшие и влажные от наших поцелуев, были приоткрыты. Тёплый воздух вырывался из них маленькими облачками. Я притянул её к себе, прижал свой горячий лоб к её прохладной коже, и мы стояли так, слившись воедино в звенящей тишине кухни. Наше дыхание — её прерывистое и лёгкое, моё — тяжёлое и хриплое — было единственным звуком, нарушающим покой. Воздух вокруг нас был густым, наполненным запахом её слез, моей кожи и чего-то нового, электризующего — невысказанного желания и страха.
— Piccola Dea... — прошептал я, и мои слова, сорвавшиеся с губ, прозвучали хрипло и почтительно, как молитва в святилище. Мои большие руки, покрытые шрамами и татуировками, которые видели лишь насилие, теперь с нежностью, которой я в себе не знал, вцепились в её тонкую, почти хрупкую талию, прижимая её к себе так плотно, что я чувствовал каждый изгиб её тела, каждый трепет. — Ты сводишь меня с ума. Я так сильно хочу тебя, как никого и ничего за всю свою долгую, грешную жизнь.
Я увидел, как её глаза, бездонные голубые озёра, расширились от изумления и чего-то ещё — страха? интереса? Как алая, пылающая краска залила её щёки, шею, залилась даже на грудь, видную в вырезе ночной рубашки. Я почувствовал, как под моими ладонями, лежащими на её спине, побежали мурашки, а её тело затрепетало, как лист на ветру. И это было самым прекрасным и волнующим зрелищем, которое я когда-либо видел.
— Ты... ты... — она начала заикаться, потеряв дар речи, её пальцы бессильно сжали ткань моей футболки на груди. Это её смущение, её детская растерянность и невинность лишь разожгли во мне адское пламя ещё сильнее, заставив кровь пульсировать в висках.
Я не стал ждать, пока она найдёт слова. Я опустил голову и начал покрывать её шею, изящные ключицы, хрупкие плечи горячими, влажными поцелуями. Я впитывал её запах — сладкий, как спелый персик, смешанный с горьковатым ароматом её слез и чем-то неуловимо женственным, что было сущностью только её. Я чувствовал, как её пульс бешено стучит под моими губами, как прерывается её дыхание.
— Да, Piccola Dea, я хочу тебя... — прошептал я в её кожу, и мои слова были больше похожи на обет, на клятву верности, которую я давал впервые в жизни. — Я хочу каждую частичку тебя. Каждую твою тайну, каждый твой шрам, каждую твою слезу.
Я снова нашёл её губы, целуя её уже с новой силой, с животным голодом, который годами дремал во мне и теперь проснулся с рёвом. И в этот раз, когда я коснулся языком её нижней губы, прося разрешения, я услышал это. Тихий, едва слышный, сдавленный, но самый сладкий и прекрасный звук на свете. Её стон. Робкий, чистый, непроизвольный, вырвавшийся из самой глубины её души.
Я резко оторвался, поднял на неё взгляд и увидел, как она в ужасе и стыде прикрыла рот ладонью, её глаза стали огромными, в них читалась паника, будто она совершила нечто непростительное, порочное.
— Кэро... — моё сердце сжалось от боли за неё. Я прижался лицом к её шее, к тому месту, где только что чувствовал её трепет, и глубоко вдохнул её запах, пытаясь успокоиться. — Не прячь это. Пожалуйста. Никогда не прячь от меня. Это было... божественно, — прошептал я ей в ухо, и мои губы коснулись её нежной мочки, заставив её снова вздрогнуть. — Умоляю, скажи, что я не один в этом безумии. Скажи, что ты тоже этого хочешь. Хоть капельку.
Я боялся до тошноты. Боялся, что это всепоглощающее желание горит только во мне. Что её ответный поцелуй был лишь порывом благодарности, минутной слабостью, страхом меня потерять или разозлить. Я жаждал её истинного, добровольного желания, её огня, её согласия больше, чем следующего вздоха.
Я поднял лицо и посмотрел ей прямо в глаза, заглядывая в самые их голубые, бездонные глубины, ища в них хоть крупицу правды, хоть искру того же пламени.
— Лео... — она прошептала моё имя так тихо, так доверчиво и в то же время так соблазнительно и робко, что у меня перехватило дыхание, а по всему телу, от затылка до пяток, прошла волна ослепительного, жгучего жара. Эта хрупкая, израненная девушка сводила меня с ума всего одним шёпотом, одним произнесённым моим именем. — Я тоже... хочу. Тебя.
Она сказала это тихо, но с той самой робкой, но непоколебимой искренностью, которая была только у неё. В её глазах не было лжи, был лишь страх, доверие и та самая искра, которую я так жаждал увидеть.
Она... тоже. Боже правый. Она тоже хотела этого. Хотела меня. Не как защитника, не как покровителя. А как мужчину.
Облегчение, дикая, всепоглощающая радость и слепая, первобытная страсть нахлынули на меня с такой сокрушительной силой, что я, кажется, на мгновение ослеп и оглох. Я просто смотрел на неё, на её раскрасневшееся, прекрасное лицо, на её полные решимости и страха глаза, и чувствовал, как последние оковы моего самообладания, той железной дисциплины, что держала меня всю жизнь, ломаются с оглушительным, победным треском, освобождая место чему-то новому, дикому и прекрасному.