«Веди меня за собой»

«КЭРОЛАЙН»

Сердце бешено колотилось где-то в горле, а в ушах стоял оглушительный звон. Я не понимала, как это произошло. Как этот звук — тихий, сдавленный, почти животный стон — мог вырваться из самых глубин моей души и сорваться с моих губ? Я никогда... Никогда раньше не издавала ничего подобного. Даже в те редкие, не связанные с болью моменты, я замирала, превращаясь в статую, впиваясь зубами в губы до крови, лишь бы не издать ни звука. А сейчас... от одного лишь прикосновения его губ, от влажного тепла его языка...

Когда он поднял на меня свои чёрные, бездонные глаза, в которых плескалось дикое изумление, смешанное с чем-то тёмным и хищным, меня накрыла такая волна жгучего, обжигающего стыда, что я инстинктивно впилась пальцами в свои губы, пытаясь буквально заткнуть себя, вернуть этот предательский звук обратно. Горячее пламя залило мои щёки, шею, грудь. Боже, он сейчас подумает, что я распущенная, что я специально это сделала, чтобы его соблазнить... что я ничем не лучше тех накрашенных женщин, которых Уильям приводил в наш дом и заставлял меня наблюдать...

Но он не оттолкнул меня. Не скривил губы в презрительной усмешке. В его взгляде не было ни капли осуждения.

—Кэро... — он прошептал моё имя, и оно прозвучало не как просто слово, а как заклинание, с такой интонацией, от которой внутри всё перевернулось и поплыло. Он не просто произнёс его — он выдохнул, как нечто драгоценное и хрупкое. Он уткнулся лицом в изгиб моей шеи, и я почувствовала его горячее, прерывистое дыхание на своей коже, его шершавую щёку, его пальцы, вцепившиеся в меня с такой силой, будто он боялся, что я рассыплюсь.

— Не прячь это. Пожалуйста. Никогда не прячь от меня, — его голос был низким, хриплым от сдерживаемой, звериной страсти, и в нём дрожала какая-то неуловимая нотка... благоговения?

— Это было... божественно, — он прошептал мне прямо в ухо, и его губы, обожжённые щетиной, едва коснулись моей мочки, а затем — чувствительной кожи за ухом.

От этого мимолётного, почти невесомого прикосновения по всему моему телу пробежали мурашки, заставив снова вздрогнуть. Внутри всё сжалось в тугой, сладкий и болезненный комок ожидания, а низ живота свела судорога острого, почти невыносимого желания.

— Умоляю, скажи, что я не один в этом безумии. Скажи, что ты тоже этого хочешь. Хоть капельку.

Это был первый раз в моей жизни, когда кто-то не требовал, не приказывал, не брал силой. Он... умолял. Умолял меня о моём же собственном желании, как о милости. Его слова, такие искренние и обнажённые, отозвались во мне эхом, ударив прямо в сердце. В животе запорхали те самые «бабочки», о которых я только читала в украдкой проглядываемых романах, а по телу разлилась тёплая, тягучая, медовая волна возбуждения, от которой я непроизвольно сжала бёдра, пытаясь сдержать странную, пульсирующую пустоту внутри. Боже правый...

И когда он поднял голову и посмотрел на меня своими тёмными глазами, в них не было привычной мне тьмы и холодности. В них горел огонь — яркий, дикий, первобытный, но в то же время умоляющий, почти ранимый. Он смотрел на меня так, будто я была не испорченной вещью, не разменной монетой, а самым сокровенным сокровищем, которое он боялся повредить одним неверным движением. И в этот момент до меня с ослепительной ясностью дошло: я не просто хочу его. Я жажду его. Так сильно, так отчаянно, что это пугало своей интенсивностью. Это желание было острым, как лезвие, и сладким, как запретный плод.

— Лео... — я прошептала его имя, и мой собственный голос показался мне чужим — низким, хриплым, осипшим от страсти, полным незнакомой мне самой смелости.

Я увидела, как его зрачки расширились от этого звука, как сжались его ноздри. Я сделала глубокий, дрожащий вдох, чувствуя, как бешено колотится сердце, готовое выпрыгнуть из груди.

—Я тоже... хочу. Тебя, — выдохнула я, не отводя взгляда от его глаз, вкладывая в эти два слова всю свою новорождённую, хрупкую и такую могущественную храбрость.

Я сама удивилась этим словам, этой силе, сорвавшейся с моих губ. Но это не была благодарность за спасение. И не минутная слабость от пережитого потрясения. Это было что-то другое — глубокое, настоящее желание, рождённое где-то в самых потаённых, не тронутых болью глубинах моей души, которые я сама в себе не знала. Я реально, по-настоящему, до дрожи в коленях желала его. И этот осознанный, добровольный выбор, сделанный без страха и принуждения, был самым освобождающим и опьяняющим чувством в моей жизни.

Мир сузился до него. До запаха его кожи — дымного, древесного, с примесью чего-то острого и мужского, что заставляло кружиться голову. До звука его тяжёлого дыхания, смешавшегося с моим прерывистым, сбившимся ритмом. После моих слов в его глазах вспыхнула та самая, увиденная мной ранее, тёмная молния — дикая, первобытная, неконтролируемая. Прежде чем я успела опомниться, его сильные руки резко, но уверенно схватили меня за бёдра и посадили на холодный край кухонного стола. Лёд столешницы обжёг кожу сквозь тонкую ткань ночной рубашки, но его губы, вновь прижавшиеся к моим, были таким всепоглощающим пламенем, что я забыла обо всём на свете.

Он целовал меня так страстно, так жадно и в то же время с такой неистовой нежностью, что у меня перехватывало дыхание, а в груди щемило от переполнявших чувств. Каждый нерв в моём теле трепетал и пел. Этот мужчина сводил меня с ума, и в этот момент я была готова раствориться в нём, умереть от этого всепоглощающего желания, которое читалось в каждом его движении.

Его губы спустились на шею, оставляя на коже влажные, горячие следы, а одна его рука, большая и шершавая от работы и старых шрамов, скользнула вниз, схватила меня за бедро и сжала с такой властной силой, что по всему телу пробежала сладкая, сковывающая дрожь. Он приподнял мою ногу, и край моей ночной рубашки задрался, обнажив кружевное бельё. Но мне было плевать на стыд, на условности, на возможные последствия. Единственное, что имело значение в этой внезапно перевернувшейся вселенной, — это он. Его твёрдые мышцы под моими ладонями, его прерывистое дыхание на моей коже, его тело, прижатое к моему, — твёрдое, надёжное, желанное.

Он ненадолго отстранился от моей шеи, его тёмные глаза, почти чёрные от расширившихся зрачков, встретились с моими. В них читалась не только похоть, но и вопрос, и какое-то изумление перед тем, что происходило. Он снова приник к моим губам, и на этот раз его язык настойчиво, но вопросительно коснулся линии моих губ, прося разрешения, ожидая моего согласия. Я, вся дрожа, как осиновый лист, чуть приоткрыла рот в немом согласии, и он тут же с низким стоном углубил поцелуй, заполнив всё моё существо собой, своим вкусом — вкусом кофе, мяты и чего-то неуловимого, что было сущностью только его. Это был первый раз, когда меня целовали вот так — не беря, а получая, отдаваясь самому процессу полностью, с такой неистовой нежностью и уважением к моим малейшим реакциям, и это было до головокружения, до потери сознания прекрасно.

— Нас... могут увидеть... Лука... Валерио... — прошептала я, едва отрываясь от его губ, слыша, как его тяжёлое, хриплое дыхание смешивается с моим учащённым.

В ответ он лишь сжал моё бедро ещё сильнее — не больно, а властно, заявляя о своих правах, о своей собственности на этот момент.

—Плевать, — хрипло, отрезающе прошептал он мне в губы, и снова его рот поглотил мой, полностью лишив меня возможности мыслить, оставив лишь способность чувствовать.

Мне пришлось отстраниться, чтобы хоть немного отдышаться — мои лёгкие горели, сердце колотилось, как бешеное, я никогда в жизни не целовалась так долго и так... по-настоящему, с полной самоотдачей. Но отдаляться от него тоже не хотелось — казалось, если он перестанет касаться меня, если это волшебство прервётся, я просто умру от невыносимой пустоты.

— Лео... — выдохнула я его имя, и он прижал свой горячий, влажный от пота лоб к моему.

— В мою... комнату, — прошептал он низким, сдавленным от страсти голосом, в котором звучала вся мощь его сдерживаемого, готового вырваться наружу желания.

Не дав мне и секунды на ответ, он легко, почти без усилий, подхватил меня на руки, и я непроизвольно ахнула, обвив его шею руками, а бёдрами вцепившись в его твёрдую, узкую талию, чувствуя каждый напряжённый мускул его спины под пальцами. Он крепко, почти болезненно держал меня за бёдра, и я почувствовала сквозь тонкую ткань его брюк твёрдый, мощный, пульсирующий бугорок внизу его живота. Боже... Я вся вспыхнула, как маков цвет, поняв, что это и насколько он силён, велик и возбуждён именно из-за меня.

— Мило краснеешь, Piccola Dea, — с наслаждением, с торжествующей нежностью прошептал он мне в самое ухо, и его горячее дыхание и влажный кончик языка, коснувшийся раковины, заставили меня содрогнуться и невольно прижать к нему. Я не знала, что означают эти слова на его языке, но звучали они как самый сладкий и самый развратный комплимент, который сводил с ума и наполнял животной гордостью. — Всё моё тело... оно просто умоляет меня быть с тобой. Сейчас. Немедленно, — добавил он тихо, почти с болью в голосе, и ловко, игриво закусил мочку моего уха, вызвав новую, сковывающую волну дрожи.

Его тело... умоляет его быть со мной? От этой невероятной, пьянящей мысли голова пошла кругом окончательно. Этот мужчина, этот сильный, опасный, не подпускавший никого близко хищник... он был в моих руках, он желал меня до боли, до безумия. Я прижалась к нему ещё сильнее, пряча пылающее лицо в сгибе его шеи, вдыхая его дурманящий запах, пока он большими, уверенными шагами нёс меня через тёмный холл к лестнице, на второй этаж, в свою комнату, в своё логово. И я понимала, что иду навстречу своей судьбе. Добровольно. И сгорая от нетерпения.