Глава 12 "Чувства"
«КЭРОЛАЙН»
После того случая прошёл почти месяц. Целых тридцать дней, каждый из которых я просыпалась с одним и тем же вопросом на губах, глядя в потолок своей комнаты. Тридцать дней с того утра, как я очнулась в его постели, с тяжелой головой и стыдом, жгущим щёки. Комната Лео тогда была тихой и безопасной гаванью, а теперь моя кажется полем, усеянным неразорвавшимися снарядами моих мыслей.
После этого я стала ловить себя на том, что краснею, заслышав его шаги в коридоре, отвожу взгляд, когда наши глаза случайно встречаются. Я стала его стесняться, а он… он ведёт себя так, будто ничего не изменилось. Все так же спокоен, немногосложен, его взгляд чист и прямолинеен. Наши отношения внешне остались прежними — лёгкие шутки за завтраком, обсуждение планов. Но только не для меня. Для меня каждое слово теперь имеет двойное дно, каждый жест — скрытый смысл.
Наверное, это прозвучит безумно и неблагодарно, но, кажется, у меня появилась к нему симпатия. Тёплый, непрошеный комочек, который зародился где-то под сердцем и теперь пускает корни. Или мне это только кажется? Может, это просто благодарность, перепутавшая адрес? Я сама не знаю. Я думаю об этом уже несколько дней, прокручиваю в голове каждую секунду того утра, но так и не нашла ответов. Только ещё больше запуталась.
— Кэро, ты долго? — снизу, как спасательный круг, донёсся нетерпеливый голос Кары.
— Сейчас спущусь! — крикнула я в ответ, заставляя себя вдохнуть поглубже и оттолкнуть от зеркала.
О чём я вообще думаю? Это абсурд. Он видел меня в самом жалком и унизительном состоянии, он подобрал меня, как бездомного котёнка, из чувств жалости. Он точно не ответит мне взаимностью. Я же... замужем. Это клеймо, которое не смыть. К тому же, он просто помог мне, потому что он — хороший человек. И всё. Точка.
С этими мыслями, похожими больше на заклинание, и с окончательным решением гнать от себя глупые фантазии, я решительно вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.
Мы с Карой и Валерио решили поехать посмотреть город. Второй раз, но на этот раз, надеюсь, обойдётся без клуба, без темноты и громкой музыки, под которую так удобно прятать панические мысли.
— Ну и долго же ты! — пробормотал Валерио, отрываясь от телефона. Его тёмно-синий глаза скользнули по мне оценивающе, но без былой злобы. С ним... наши отношения совсем не изменились. Вернее, изменились, но странно. Он перестал быть откровенно враждебным, но теперь он будто испытывает меня на прочность. Он ловит мою реакцию, как охотник. Чувства в нём ещё живы или это просто любопытство и привычка дразнить — я не знаю. Мы не говорили об этом. Я не предлагала, а он не спрашивал. И этот недоговорённость висела между нами тягучим, невидимым туманом.
Мы наконец-то направились к массивной дубовой двери, выходящей из их особняка. Прохладный вечерний воздух ударил мне в лицо, пахнущий дождём и влажной листвой, и на секунду показался глотком свободы. Мы молча пошли к тёмному внедорожнику Валерио, который, урча, ждал нас у подъезда. Он ловко запрыгнул за руль, Кара устроилась на пассажирском сиденье, а я, потупив взгляд, скользнула на заднее, стараясь занять как можно меньше места.
— Куда хотите? — его голос, низкий и немного хриплый, прозвучал как скрежет камней, нарушая тишину. Он наклонился к Каре, и его большая, шершавая рука с привычной нежностью щёлкнула замком её ремня безопасности. В этом простом жесте было столько противоречия: он был груб, как напильник, но его забота о ней была абсолютной и тихой. Они все были такими — их любовь не кричала, а жила в молчаливых поступках, в взглядах, которые говорили больше слов.
— Может, в кино? — предложила Кара, обернувшись ко мне через кресло.Её черные, как ночь, глаза смотрели на меня с лёгким беспокойством, выискивая малейшую тень на моём лице, ждали моего одобрения.
— Мне без разницы, — мой собственный голос прозвучал глухо и отчуждённо, будто доносясь из-под толстого слоя ваты.*Да, без разницы.* Слова застряли комом в горле. Кинотеатр... Для них это обычный вечер, а для меня — недостижимый когда-то мир. Мир, в двери которого для меня всегда был закрыт доступ — сначала железной волей отца, потом цепкими руками мужа.
Вспышка памяти обожгла сознание. После замужества моя жизнь не просто изменилась — она сжалась до размеры клетки с позолоченными прутьями. Днём — роль образцовой жены, а по ночам... по ночам меня отпускали на растерзание дьяволу в костюме от кутюр. Он терзал моё тело и душу каждую ночь, если только не задерживался на работе. И самое страшное — я привыкла. Я смирилась с этим адом, и эта покорность, это мёртвое безразличие в глазах злили его больше всего. Именно тогда его руки сжимались в кулаки.
Он оттачивал своё мастерство причинять боль ещё до свадьбы. С той самой первой «встречи», которую устроил мой отец. Полноценно прикоснуться ко мне он не мог — товар должен был оставаться «неиспорченным». Поэтому его извращённая фантазия находила другие выходы: он мог заставить меня раздеться и часами водить по моей коже холодным взглядом, заставляя её покрываться мурашками. Или сажал к себе на колени, как куклу, и его огромные, сильные руки сжимали мои бока, оставляя синяки, а его губы, грубые и влажные, приникали к моим, высасывая последние остатки воздуха и воли.
И этот ужас происходил на глазах у всех. И всем было плевать. Даже отцу, который видел лиловые пятна на моих плечах и делал вид, что не замечает. А мама... Мама... Она нашла в себе силы сбежать самой радикальным способом, когда мне было пятнадцать. Она не вынесла жизни с отцом и... покинула меня. Оставила одну в этом аду, сжавшемся до размеров нашего особняка, а потом и до размеров моей спальни.
Я вздрогнула, когда мотор Валерио рыкнул, и машина тронулась с места. Я смотрела на ускользающие в окне огни города, но видела лишь отражение своего испуганного лица в тёмном стекле — лица женщины, которая только учится заново дышать.
«ЛЕОНАРДО»
Я бил его. Бил что есть мочи, чувствуя, как с каждым ударом костяшками по мягким тканям его лица во мне вскипает ещё большая ярость. Хруст хрящей под моими суставами отдавался в пальцах короткими, влажными щелчками. Бесит, когда предают. Когда я отдаю им всё — кровь, пот, свою чёрствую душу, — а они плюют в мою спину и смеются за глаза.
Я не останавливался, пока его кровь не начала густо и тяжело брызгать на заплесневелый пол подвала, рисуя на бетоне аляповатые, липкие разводы. Каждый алый всплеск на сером камне был как печать на его приговоре. Никто не имеет права меня предавать. Никто. Воздух стал густым и сладковато-металлическим, пахнущим медью и смертью.
— Пощади... — его хриплый, захлёбывающийся собственной кровью стон едва долетел до моего сознания, словно из глубокого колодца.
А теперь начинают выть о милости... Как же это отвратительно и низко. Я поймал его взгляд — мутный, полный животного ужаса. И это стало последней каплей. Со звериным рыком я всадил в него ещё один удар, а потом со всей дури пнул ногой в солнечное сплетение. Он рухнул на пол вместе со стулом, с грохотом, и забился в безмолвном кашле, хватая ртом липкий воздух. Ненавижу это чувство — опьяняющую жажду мести, которая всегда, всегда обжигает горло пеплом и пустотой.
— Успокоился? — мой бесноватый ритм прервал невозмутимый, ледяной голос Луки. Он не просто говорил — он буравил тишину, которая наступила после падения.
Я обернулся, тяжело дыша. Он всё так же сидел в своём кресле, откинувшись на спинку, будто наблюдал за спектаклем. В полумраке подвала свет сигареты выхватывал его спокойное, почти скучающее лицо. Его хладнокровие бесило почти так же сильно, как и предательство этого ублюдка, теперь корчащегося у моих ног. Он, эта мразь, сознательно слил всё нашим врагам... Блэквуды, крысы... Они думают, что могут просто прийти и всё отнять.
Я плюнул на пол рядом с окровавленной головой предателя. Клянусь своей никчёмной жизнью, они за всё заплатят. Но не сразу. Не быстро. Я буду наслаждаться каждой секундой их агонии. Они узнают, каково это — отнимать у меня то, что по праву моё.
В углу, на старом бочонке, лежал его отрезанный палец с перстнем — трофей, который я заберу себе на память. Игра только начинается.
— Отправь это тем ублюдкам, — процедил я сквозь зубы, передавая окровавленную коробку одному из своих людей. — Пусть знают, с кем связались.
Когда тот слился с полумраком подвала, я тяжело опустился в протертое кресло рядом с Лукой. В воздухе висела тишина, густая, как кровь на моих руках. Лука, не торопясь, держал в длинных, тонких пальцах сигарету, наблюдая за призрачным танцем дыма в слабом свете лампочки, будто в этих кольцах была заключена вся мировая скорбь. Я порылся в кармане, нащупал смятую пачку, с трудом выдернул одну сигарету,и поджёг от его зажигалки. Резкая вспышка осветила его невозмутимое лицо на секунду. Глубоко затянулся, почувствовав, как едкий дым обжигает горло, прижигая внутри всю невысказанную ярость, и только потом выпустил плотное, ядовитое облако ему в след.
— Так и будешь сидеть в этом виде? — спросил Лука, бросив беглый, оценивающий взгляд на мою рубашку. Ткань прилипла к телу, тяжёлая от запёкшейся крови, которая уже темнела и растрескалась, складываясь в жутковатые, абстрактные узоры. Напоминала картины какого-то сумасшедшего экспрессиониста. Прекрасное, честное зрелище. Настоящая живопись боли.
— Да плевать я хотел, — я откинулся на спинку кресла, снова затягиваясь до хрипа. Голос звучал сипло и устало, будто наждачная бумага. — Меня до чёртиков бесит эта вся их поголовная, благообразная семья. Они постоянно суют свой ухоженный, благородный нос в мои дела, словно у них кроме этого благостного ханжества в жизни больше занятий нет...
— Не забывай, что она тоже из этой семьи, — тихо, почти отстранённо, словно констатируя погоду, произнёс Лука, выпуская идеальное, медленное кольцо дыма. Оно поплыло между нами, как призрачное препятствие.
Мой взгляд на секунду остекленел, упёршись в потолок, заляпанный паутиной. Да уж... Даже человек, по которому я схожу с ума, по которому кровь стучит в висках безумным, неудержимым ритмом, оказался оттуда. Проклятая, насмешливая ирония судьбы. Но мне настолько, настолько глубоко насрать на это. Я по уши, до полного самоуничтожения, до потери всякого здравого смысла, влюблён в неё. И мне абсолютно, тотально плевать, чья она дочь, какая у неё фамилия и какой герб на их родовом серебре. Рано или поздно она станет моей. Я сотру с неё это клеймо, сожгу их проклятый герб дотла и отстрою для неё новый мир. Моей королевой. Моей единственной. Моей величайшей победой и самым сладким поражением. И весь этот шумный, грязный мир, все эти склоки и войны — всё это отойдёт на второй план, станет просто фоном для нас двоих.
Я резко потушил сигарету, вдавив окурок в пепельницу с такой силой, что фарфор затрещал. Предвкушение этой битвы, этой охоты, уже било в жилы адреналином, слаще любого наркотика.