Трещины всегда остаются
Утро пришло так, как приходит оно в темнице — бесшумно и без света. Не было солнца, птичьего пения, мягкого шелеста ткани и теплого аромата хлеба, как в нормальной жизни. Только тусклый, блеклый свет, пробивающийся сквозь крошечное зарешеченное окошко под самым потолком, да влажный воздух, пропитанный холодом и камнем.
Я лежала на боку, укутавшись в плед, который вчера принёс Томас. Спала неглубоко, чутко, в полудрёме — здесь невозможно по-настоящему выспаться. То ли из-за боли в руке, то ли от чувства, что в любой момент всё снова может... обрушиться.
Сон оборвался резко.
Грохот.
Металл ударился о металл — ключ в замке.Я резко распахнула глаза, сердце в ту же секунду забилось быстрее.Дверь темницы с грохотом распахнулась, впуская в холодную камеру резкий поток сырого воздуха.
— Подъём! — прорычал грубый голос стражника.
Я моргнула, не сразу поняв, где я, зачем, и почему мне хочется просто исчезнуть.
— Живей, служанка, — другой шагнул вперёд, в руке — наручники. — У тебя гости.
Я медленно поднялась, ощущая, как хрустит тело от сна на камне. Плед соскользнул с плеч, я прижала руку к груди — старая боль снова напомнила о себе. Рана саднила. Бинт сбился, прилип. Но я не жаловалась. Просто встала. Молча. Пусто.
— Могу хотя бы... умыться? — хрипло спросила я.
Стражник ухмыльнулся:
— Тебе теперь не до умываний, птичка. Идём.
Один подошёл ближе, схватил за плечо, второй — защёлкнул металлические наручники на запястьях. Холод металла обжёг кожу. Сердце сжалось, но я не сопротивлялась.
Я не знала, куда меня ведут?
Зачем?
Кто ждёт?.
Но внутри уже поднялась тяжесть — как перед бурей.
Цепи на запястьях звенели при каждом моем шаге, отдаваясь эхом по узкому коридору. Стражники вели меня вперёд, грубо, без лишних слов. Каменные стены замка казались теперь чужими, как будто я никогда не принадлежала этому месту. Прохладный воздух пробирал до костей, но я шла молча — с поднятой головой, как будто гордость всё ещё держала меня на плаву, даже если внутри я чувствовала себя обломком.
Лестница наверх была крутая. При каждом шаге цепь звякала, тяжёлая, как сама память о том, как я сюда попала.
Когда мы вышли в один из боковых коридоров главного крыла, я сразу заметила, как люди отводили глаза. Служанки, которые ещё вчера кивали мне с улыбкой, теперь шептались за спиной. Кто-то даже специально отшатнулся, как будто я была заражённой ложью.
А я шла мимо, будто не замечала. Пусть смотрят. Пусть шепчутся. Я всё равно знала, что не виновата.
Наконец, нас остановили перед дверью. Один из стражников постучал, коротко. Ответа не последовало — просто дверь сама по себе открылась изнутри.
— Заходи, — коротко сказал второй и подтолкнул меня вперёд.
Я вошла.
Комната была просторной, но без излишеств. Большие окна с полупрозрачными шторами, камин в углу, письменный стол, на котором лежали бумаги, книги, точная расстановка предметов... всё — безукоризненно. Даже воздух здесь пах чистотой и властью.
И он был там.
Адриан. Стоял у окна, спиной ко мне. Руки — за спиной, напряжённые. Плечи прямые, как всегда. Он даже не обернулся сразу. Только спустя несколько секунд, когда стражники захлопнули за мной дверь и мы остались наедине.
Я стояла в его покоях, с наручниками на запястьях, с выпрямленной спиной, словно всё во мне было камнем. Воздух здесь был тёплый, пах бумагой, воском и тем, чем пахнет власть. А я чувствовала только холод от цепей и тупую боль в ране, которая снова начала сочиться сквозь грязный бинт.
Адриан стоял у окна, потом медленно повернулся ко мне. Его взгляд пробежался по мне быстро, как клинок — от лица к рукам, к запястьям, к бинту. И вдруг в его лице что-то дрогнуло:
— Ты... как ты спала? — голос был негромким. Осторожным, почти чужим.
Я моргнула, удивлённо, не ожидая такого вопроса. Пожала плечами:
— Томас пришёл. Принёс еду. И плед. Так что... нормально, — тихо ответила я, не глядя ему в глаза. — Лучше, чем могла бы.
Он кивнул, но по его глазам было видно — это не "нормально". Это было хуже, чем он себе представлял. Его взгляд скользнул по моим рукам, потом — к локтю, где старая ссадина раскраснелась и распухла. Потом — на руку, где бинт был тёмным от крови. Он подошёл ближе, на шаг, будто не думая:
— У тебя рана снова открылась, — сказал он. — И на локте... ты ударилась?
Я не ответила. Только слегка отступила, когда он сделал движение в мою сторону.
— Позволь, я... я перевяжу. У меня есть...
— Не трогай меня, — резко перебила я, отступив ещё на шаг. Голос сорвался, но в нём не было истерики — только острая обида. — И не подходи ко мне.
Он остановился. Сжал пальцы в кулак, будто сдерживая что-то внутри:
— Мне нужна правда, Ева, — сказал он твёрдо. — Сейчас. От тебя. Только от тебя.
Я медленно подняла на него взгляд. Глаза были усталыми, голос — ровным, но глухим, словно за моей грудью стояла бетонная стена.
— Я уже сказала тебе правду. Вчера. — Я сделала паузу. — Когда стояла там, в коридоре, вся в крови, с открытой раной и с последними остатками надежды. Смотрела тебе в глаза и ждала, что ты... что ты просто спросишь. Хоть одно слово.
Он молчал.
— Но ты не захотел слышать. Ты просто отдал приказ. Не врагу. Не преступнице. Мне.
Где-то глубоко в его лице что-то дрогнуло. Но было уже поздно.
— Так что нет, Адриан. Мне нечего тебе рассказать. Я уже всё сказала. А ты — не услышал.
После моих слов в комнате повисла тишина — такая тяжёлая, что казалось, даже воздух с трудом пробирается между нами. Адриан стоял напротив, и впервые за всё время он не знал, что сказать. Его взгляд оставался твёрдым, сосредоточенным, но где-то в глубине глаз мелькнуло то, чего я раньше в нём не видела — сомнение. Или, может быть, раскаяние.
Он сделал едва заметный шаг вперёд, как будто всё-таки хотел сказать что-то важное, объяснить, оправдаться — хотя знал, что никакие слова не исправят того, как легко он в меня не поверил.
— Ева... — его голос прозвучал тише, но неувереннее. — Я...
Я отступила на шаг назад, будто между нами была невидимая граница, которую он больше не имел права переступать.
— Не надо, — прошептала я. — Если ты снова пришёл, чтобы услышать "правду", — ты уже её услышал. Ты просто тогда выбрал не верить в неё. Потому что - это было проще.
Я смотрела на него и больше не чувствовала страха. Ни перед его званием, ни перед его холодом. Я видела перед собой не принца, не мужчину, перед которым трепещет весь двор. Я видела того, кто отвернулся в самый важный момент. И теперь... уже не знал, как вернуться.
Он сжал челюсть, опустил взгляд на мои руки — на кровь, на иссечённую кожу, на цепи. На всё, что стало прямым следствием его решения.
— Я сниму с тебя оковы, — сказал он ровно. — Сейчас же. И позову лекаря.
— Поздно, — отозвалась я. — Ты можешь снять цепи, но ты уже заковал меня в чужое обвинение. И это сделал — ты сам .
Он молчал. Долго. Глаза снова встретились с моими. И впервые он не отвёл взгляд.Но и не подошёл.Он кивнул. Один раз. Медленно.
Затем резко повернулся и вышел, захлопнув за собой дверь.Без приказов. Без оправданий.
И только после того, как он ушёл...
Я позволила себе дрожать.
Тихо.Незаметно.
Но с каждой минутой — всё сильнее.
Я осталась стоять в его покоях, глядя на закрытую за Адрианом дверь, в полной тишине. Сердце билось тяжело, глухо, как будто напоминая: ты всё ещё здесь, ты всё ещё держишься. Но внутри было ощущение, будто меня только что вывернули наизнанку и оставили так — молчать, гореть и замерзать одновременно.
Я не сдвинулась с места. Наручники всё ещё сдавливали запястья, оставляя красные полосы на коже. Рука под бинтом ныла, но я не чувствовала настоящей боли. Только опустошение.
И вдруг в коридоре раздались быстрые, торопливые шаги, а потом дверь распахнулась с такой силой, что я вздрогнула:
— Ева! — влетел Томас, взъерошенный, с раскрасневшимся лицом, широко открытыми глазами. За ним — лекарь, сухощавый мужчина с уставшими руками и кожаной сумкой через плечо. Следом — один из стражников, тот самый, который меня вёл из темницы.
Томас подлетел ко мне быстрее, чем я успела что-либо сказать, и тут же рявкнул:
— Снимите с неё цепи. Немедленно! — голос был настолько резким и властным, что стражник вмиг побледнел и послушно достал ключ.
Металл щёлкнул, и наручники с глухим звоном упали на пол. Я непроизвольно потёрла запястья, будто хотела стереть из памяти всё, что с ними было связано.
— Ты в порядке? — Томас встал прямо передо мной, всматриваясь в лицо. — Он хоть пытался... — он осёкся, сжал губы. — Неважно. Сначала — рука.
Лекарь подошёл ближе, и я покорно протянула ему руку с окровавленным бинтом. Тот молча размотал повязку, и когда оголил кожу, недовольно поморщился.
— Господи... — пробормотал он, осматривая глубокую, воспалившуюся рану. — Это нужно было зашить ещё два дня назад. Сейчас всё воспалено. Вам повезло, что не началось заражение. Кто ж так запускает?
— Угадайте с трёх, — мрачно бросил Томас, сев рядом на кресло.
Лекарь достал чистую ткань, бутылочку с прозрачной жидкостью и иглу с нитью. Я сжала зубы, не отводя взгляда от стены.
— Будет больно, — предупредил он.
— Привыкла, — ответила я тихо.
А Томас сидел рядом, не сводя с меня взгляда, и если бы боль можно было делить — он бы взял мою без лишних слов.
Лекарь принялся за работу, сосредоточенно и молча. Он обработал рану спиртом — от резкой боли я вздрогнула и крепко сжала зубы, чтобы не закричать. Глаза заслезились, но я упрямо смотрела в стену, не позволяя себе даже вздоха. Томас всё это время сидел рядом, и хотя не касался меня, я чувствовала его присутствие, его тревогу, его сдержанную ярость.
— Ты сильная, — тихо сказал он, когда я в очередной раз судорожно выдохнула, чувствуя, как игла проходит через кожу.
— Нет, — прошептала я в ответ. — Просто устала сопротивляться.
Он ничего не сказал. Просто сжал кулаки на коленях.
Лекарь шил быстро, умело, но боль от каждого стежка будто отдавалась где-то глубоко внутри — там, где уже давно всё горело. Каждый прокол иглой был как напоминание: ты жива, ты чувствуешь, ты не сломалась.
Наконец, когда последний шов был затянут, он перевязал руку свежим бинтом и кивнул, отступая:
— Готово. Но ты должна покой дать этой руке. Я серьёзно. Любое движение — и швы разойдутся. Лучше вообще не трогать. И не таскать ничего тяжёлого. Нужно хотя бы два дня.
Я молча кивнула. Ни сил, ни желания спорить уже не осталось.
— Спасибо, — пробормотал Томас, а затем, когда лекарь и стражник вышли, он повернулся ко мне и тихо добавил: — Я должен был прийти раньше.
— Ты и так пришёл. Остальные — нет, — сказала я и посмотрела на него. Впервые за всё это время — прямо в глаза.
— Я не дам им загнать тебя обратно, — сжато выговорил он. — Никогда. Даже если мне придётся самому связать Лианну по рукам и ногам и притащить к королю.
Я слабо усмехнулась, но в голосе всё ещё звенела горечь:
— Ты знаешь, в этом замке правда ничего не значит, если у тебя нет титула. Можно быть хоть самой честной на свете — всё равно окажешься в цепях.
— Не все здесь такие, — серьёзно сказал он. — Я — не такой. И ты... не просто служанка, Ева. Не для меня.
Я замолчала. Эти слова больно отдавались внутри. Потому что когда-то я хотела услышать их... от другого. Но именно Томас был тем, кто пришёл. Кто заботился. Кто верил, когда всё рухнуло.
Я опустила взгляд на перевязанную руку:
— Спасибо, что снял цепи.
— Если бы я пришёл раньше... — снова начал он, но я перебила:
— Ты пришёл. Этого достаточно.
Мы замолчали. А за окнами уже медленно начинался новый день.Я всё ещё была во дворце. Всё ещё в его покоях...
Комната погрузилась в спокойную тишину. Я сидела на краю кресла, укутавшись в плед, который Томас нашёл где-то у входа, и смотрела на перевязанную руку, как будто она больше не принадлежала мне. Всё вокруг казалось чужим — и каменные стены, и резной стол, и даже воздух, пропитанный ароматом воска и бумаги. Только Томас рядом был реальным. Настоящим.
Он молча наливал воду в кубок, стараясь не шуметь, но я видела по его лицу — мысли в нём бурлят, и что-то гложет изнутри.
— Томас... — тихо сказала я, — а где она сейчас?
Он повернулся ко мне, и замер на секунду:
— Лианна? — уточнил он. Я кивнула. — В своей комнате. Сидит там, как ни в чём не бывало. Всё ещё прикидывается бедной, напуганной принцессой. Вся такая нежная, трепетная, почти невинная.
Он усмехнулся, зло и сухо.
— А что будет дальше? — выдохнула я. — Я всё ещё обвиняемая? Меня снова бросят в темницу? Или просто тихо выгонят через чёрный ход, чтобы не портить картинку дворца?
Томас поставил кубок на стол и сел напротив меня, облокотившись локтями на колени. Его взгляд стал серьёзным, резким — не как у мальчишки, а как у настоящего принца:
— Никто тебя не тронет, — твёрдо сказал он. — Я поговорил с отцом. Он не в восторге, мягко говоря. Особенно после того, как узнал, что тебя бросили в темницу без разбирательства. Он хочет всё пересмотреть. Даже мать вмешалась — и это уже что-то значит.
Я удивлённо приподняла бровь:
— Королева? Встала на мою сторону?
— Пока не встала. Но... сомневается. А это уже опасно для Лианны. — Томас усмехнулся. — Знаешь, моя мать — не из тех, кто любит драму. Но когда она видит фальшь — ей достаточно одного взгляда, чтобы начать раскапывать, пока не доберётся до гнили.
Я слабо улыбнулась:
— А Адриан? Что он будет делать?
На этот вопрос Томас замолчал. Лицо у него чуть потемнело, как будто он тоже не знал ответа... или знал, но не хотел его произносить:
— Он... сам не знает, — наконец сказал он. — Ходит мрачнее тучи. Думаю, он начал понимать, что поверил не тому человеку.
Я отвернулась, чувствуя, как всё внутри снова замирает:
— Понимание — это хорошо. Только вот доверие не склеивается обратно, как ваза.Если разбил — можешь склеить, но трещины всегда останутся.
Томас ничего не сказал. Только снова тихо накрыл моей здоровой рукой свою, мягко сжав.
И в этот момент я поняла, что какой бы ни была эта игра при дворе, какой бы ложью ни был окутан этот замок...у меня всё ещё был кто-то, кто верил мне...