Глава 14. Первый раз...
Через несколько дней.
Тёмная комната. Редкие лучи солнца, пробившиеся сквозь щели в жалюзи, падали на старый пол, покрытый ламинатом. Две кровати стояли по бокам у стен, тумбочки и шкаф — это и был скромный интерьер обыкновенного помещения интерната, в котором теперь спали Тимофей и Матвей.
Сосед Морозова, немного щурясь, повернулся на правый бок, чтобы посмотреть на пол, где в лёгком танце скакали солнечные зайчики. И хотя нельзя было разглядеть ушей или треугольных носиков этих малышей, даже в поспешно надетых Тимом очках, танец зайчат необыкновенно живой и мелодичный завораживал обыкновенно грустного и меланхоличного Тимофея. Он смотрел на этот вечный вальс солнечных лучей и теней и мирно и искренне улыбался.
Но этот танец был знаком не всякому. И даже в этот ранний утренний час из соседней комнаты доносились тихие разговоры о вещах, видимо, более важных и значимых для разговаривавших:
— У Липова мать тиранша. Она его гоняет, на конкурсы тоже. А он ссыкун. Боится. Поэтому при учителях он подлиза и крыса.
Даже Тимофею слухи перестали быть приятными, но, несмотря на его попытки накрыться подушкой и заснуть, чтобы не слушать эти сплетни, что-то внутри его останавливало: не мог он просто так спрятаться от самых горячих «новостей с поля», среди которых могло промелькнуть и его редкое имя.
Но всё же парнишка смог пересилить внутренние страхи и отвернулся, повернув голову в сторону соседней кровати. Матвей лежал на спине и часто моргал глазами. Тим поинтересовался:
— Не спишь?
— Думаю... — отвечал Морозов. — Ты когда-нибудь влюблялся?
Тимофей задумался, как будто и не знал, что ответить, но вскоре всё же лаконично сказал:
— Нет.
— Тебе не было когда-нибудь интересно разгадать человека? Ну... Почему он... такой... тихий, спокойный. Что он думает? — искренне интересовался Матвей.
— Нет, — всё так же сухо отвечал Тимофей.
Матвей замолчал. Он не особенно хотел раскрываться ранее неизвестному однокласснику, который внимательно слушал сплетни, следил за эмоциями Вадима и активистов, всё время сравнивал всех и искал точку опоры, но всё же рискнул раскрыться. Таков был его характер и так честен он был перед собой и другими:
— Я, кажется, влюбился... — губы Матвея произнесли эти слова и стали сильно трястись, — это... странно... Как будто ты, когда смотришь на неё... ты что-то видишь в ней такое... другое. И это хочется раскрыть, достать и погладить.
— Да... — лаконично соглашался Тимофей.
Разговор парней прервал голос из громкоговорителей: «Внимание, дети! Подъём! Время на часах семь утра, а это значит, что пришло время заниматься гигиеническими процедурами и собираться на первый урок... Павел Иванович! Уйдите, я говорю, вы не видите?» — динамики противно заскрипели, прервав голос Заменской.
Мальчишки встали, заправили кровати, взяли полотенца и направились в сторону туалетов, где были расположены раковины. В коридоре их встретила толпа таких же сонных и щурящихся в лучах солнца старшеклассников, а у самих туалетов Матвей смог в высокоростной толпе увидеть худощавую девушку, чьи волосы переливались неожиданно появившейся позолотой в лучах волшебного солнца.
Тимофей всё время шёл за спиной Матвея, из-за чего Морозову часто приходилось оборачиваться к своему другу, когда он что-то ему рассказывал. Совсем скоро общая масса детей позавтракала в столовой и, взяв планшеты, которые только недавно смогли получить зарядку в интернате, направились в школу.
Строгая в начале и конце колонна перешла по галерейке из одного здания в другое. В тёмных коридорах постапокалиптической холодной школы из редких окон и прозрачных дверей падали такие радующие глаз лучи солнца.
В общей толпе были перемешаны сотни голосов. Среди них были и учительские, и детские. Но все они теперь были оживлёнными, нежели ещё вчера. Теперь все они шли на работу и на учёбу, где все мысли о войне или отношениях между друг другом как будто уходили на задний план.
Толкнув в плечо Матвея и презрительно поглядев на впереди идущего Тимофея, бежал с серьёзно-злым лицом Вадим. Он не сожалел за соприкосновение с Морозовым, ведь, возможно, он это сделал специально. Мальчик фактически бежал куда-то вперёд, раскрывая перед собой широкие двери и закрываясь руками от солнца.
Резко перед Соколовым появилась рука.
— Куда спешишь? — интересовался двухметровый Артём.
— Тебе какое дело? — огрызался Вадим.
— Слушай, ты что сердишься? Я же не сделал ничего плохого тебе? — радостно улыбаясь и одновременно щурясь, говорил старшеклассник.
— И? — продолжая идти с активистом, говорил Соколов.
— У нас для тебя предложение: не хочешь стать председателем? — Артём сказал, и на него совершенно другим, радостным и вопросительным, не верящим в правду, услышанную ушами, посмотрел Вадим.
Соколов кивнул, что-то ляпнул по типу «Да...» и помчался ещё быстрее, прячась от звенящего звонка в туалетной кабинке, где он оказался через мгновенья.
Он закрыл глаза и вскинул руки, провёл ими по волосам и громко крикнул, выдохнув — то ли от радости, то ли злости. Но именно злость заставила его сильно пнуть по унитазу, и, явно пожалев о выплеске своей ярости, слегка согнулся от боли в пальцах.
— Чёртов Морозов... И зачем я только предложил ему помощь... — Вадим вскинул голову и, потупив взгляд, смотрел в потолок.
— Чёртов язык... А этот... Обиженка. Слово не скажи...
У Вадима не было чёткой причины, чтобы обижаться на Матвея, ведь Морозов ничего ему не сделал. Матвей оказался маяком во тьме, который так ярко светил ему в глаза, когда звенели сирены, тем самым задев его собственное эго. Ведь для Вадима лучшим на этом свете мог быть только он сам или гениальный Липов, на место которого теперь станет он, то есть станет равным по уму и разуму самому главному человеку в школе среди учеников.
Матвей буквально перечёркивал многолетние заслуги активистов просто своим существованием, показывая, что можно, оставаясь просто искренним дурачком, быть настоящим солнцем во тьме, которое так бесило и слепило всех тех, кто гордо носил имя «активист» и чёрные очки не для пафоса, а для сокрытия слёз от яркого самозваного солнца.
Вадим обиделся и ненавидел Матвея за то, что тот был просто чище его. А для себя, чтобы совесть не беспокоила, Соколов назвал это всё предательством:
— Скажу... Что он обзывал меня! Распускал сплетни... Заставлял меня искать ненужные никому книги... Точно! — восхищённо радовался вслух и, выйдя из туалета, Вадим завернул за угол и зашёл в зелёный кабинет:
— Заходим быстрее! Я что, должна вас всех ждать? — угрожала с полным серьёзности лицом Домникова.
«Да отстань, дура тупая...» — говорил про себя Соколов и, как отречённый от общества, ставший почти самостоятельной единицей, он сел на дальнюю парту, окружённую лишь пустотой.
— Ох, испортился ты, Соколов! Совсем ты перестал учиться. Уроки прогуливаешь. Даже у классного руководителя! Уподобился стаду?
Эти слова дёрнули туго натянутые и больные струны самолюбия Вадима, но тот не стал сопротивляться «игре», начатой Галиной Ивановной, а лишь сыграл на её струнах аккорд:
— Нет, я всего лишь пытаюсь не быть похожим на всех. Я пришёл один после стада.
— Ну я же говорю! Индивид! И что же в тебе такого особенного? — Домникова будто противоречила сама себе, нарочно окуная голову самозванца в речку плохого, заставляя его всё же примкнуть к одному из берегов зла, чтобы дальше с ним работать. Но самозванец умело лавировал в озере, не поддаваясь капитану.
— Я умный. Но это говорить не стану, а лишь скажу, что я — самостоятельный и сам могу решать вопросы, как свои, так и нашей школы.
— Тогда скажи мне, дорогой мой, почему ты ещё не директор? — немного успокоив голос, Домникова стала ужасаться от чрезмерного двуличия Соколова.
— Я и есть директор.
В кабинет ворвался Павел Иванович:
— Здравствуйте! — напыщенно сказал он, — мы вынуждены забрать у вас Вадима Соколова.
Класс обернулся в шоке от происходящего. Домникова встала:
— Простите, но у нас урок.
— Это важнее! Вадим, пошли!
— Подождите, Павел Иванович, но вы не можете его забирать, если я не разрешила, — совершенно спокойна и даже слегка недовольно говорила Галина Ивановна, но её никто не слушал.
— Увы, но вы здесь не главная.
Дверь захлопнулась. Класс повернулся и весь посмотрел на старую учительницу в ожидании её реакции, как бы проверяя её на прочность, что Домникова прекрасно понимала, но лишь протянула свою руку за фарфоровой кружкой чая и сказала:
— Безобразие.
А Матвей в этот странный момент, сидя за партой, думал над загадкой. Его голова была переполнена самыми разными мыслями, идеями и догадками, но все они, кружась в гордом танце под дирижерством мозга, проплывая перед глазами мальчишки, нехотя пытались остаться, став разгадкой тайн.
«Время!» — с облегчением догадался Матвей, — «Время идёт и не останавливается. Но я не могу найти время... Время в чём-то... Время... в часах! Мне нужны часы, которых много у нас в школе.»
Если можно было бы посмотреть на Матвея со стороны, то мы бы увидели взъерошенного парня, который вцеплялся в волосы своими руками и немного драл их, ища разгадки и смотря почти на пустой стол. Как будто в узорах имитации дерева на парте и прятались разгадки на самые важные вопросы.
Не успело пройти и пары минут после догадки Матвея и после того, как он поднял голову и гордо, радостно посмотрел на доску, находившуюся в противоположной стороне, как прозвенел звонок с урока. Все дети стали собираться, несмотря на что-то говорившую Домникову, будто, как и Матвей, все они имели что-то очень важное и срочное, чтобы выбежать из зелёного класса.
Матвей вышел из кабинета, оказавшись в шумном переполненном коридоре, пол которого дрожал от любого прыжка ученика в десяти метрах от Морозова. Встав среди этих бесконечно движущихся масс, парень усердно вспоминал, где в школе есть часы, кроме кабинетов, и так, чтобы их можно было изучить, поискать в них отгадку.
Плечи пятиклассника пару раз толкнули мимо проходившие дети, и, когда уже стало понятно, что не в этом крыле старого здания, а в фойе, где табличка «Добро пожаловать» встречает всех гостей, висят огромные часы, парень побежал.
Его рюкзак, такой лёгкий и почти невесомый, был будто скафандр будущего космонавта. В своём беге Матвей высоко подпрыгивал, перелетая несколько метров, как покоритель Луны или Марса, а воздух, который он разделял, обтекал его, словно ракету, взлетавшую в далёкий космос.
Дверь. Лестница. Снова дверь. И люди. Люди, которые как-то странно смотрели на этого мальчишку. Ведь и они могли бегать. Ведь и они могли скакать по лестницам со странной припрыжкой, ведь и им не было ещё восемнадцати. Ведь их суставы не болели, а мозг в голове, поворачивавшейся вслед бежавшему «космонавту», прямо-таки говорил: «Да! Беги за ним!»
Матвей пробегал мимо Заменской и Оркида, кивал им, а они лишь странно смотрели на него и, как будто вовсе не понимая, что он делает, смущённо отворачивались.
Кажется, в толпе мальчишка видел и Диму, и Вадима, и Зайцева, и даже старуху Лебедеву, и ведь не были они для него врагами ни в тот, ни в какой другой момент. Мог он их терпеть, да и не приходилось нервничать. Мог он их бояться, мог избегать, чтобы лишний раз не испытывать страх перед высокими или высокомерными людьми, но не желал он им никогда плохого и никогда не хотел он их оскорбить. И даже в эти минуты, зная про обиды, которые таил к нему Вадим, Матвей, вбирая холодный воздух школы, пытался хоть немного улыбнуться при встрече.
Совсем быстро прибежал Матвей к большим квадратным часам, которые будто отмеряли длину нахождения людей здесь, в учебном заведении.
Матвей подошёл к ним и, невзирая на мимо проходивших людей, встав совсем близко, начал приподнимать часы, которые так податливо отодвигались от стены.
Они висели, как будто на одном лишь шурупе, а поэтому так сильно вращались относительно верхнего угла и почти легко снимались.
Матвей делал всё аккуратно: приподнял циферблат и, подсветив вспышкой телефона, посмотрел на серую и пыльную заднюю спинку. На ней была приклеена старая жёлтая бумажка. Мальчик аккуратно содрал её и, опуская часы, подул на неё, чтобы сдуть многолетние пылинки.
На плечо Морозова легла тяжёлая большая ладонь. Матвей вздрогнул, сердце заколотилось так сильно, как будто пару секунд назад Матвей совершил ужасное преступление.
Нехотя мальчик обернулся и увидел Диму Липова. Его глаза смотрели так свысока и так нелепо сквозь маленькую щель между его век. Эмоции и выражение лица председателя было сложно описать, и к тому же в тот момент Дима обернулся и посмотрел в сторону лестницы, откуда вышел «Доктор Ливси».
— Матвей! — закричал он так жизнерадостно, как будто знал этого пятиклассника с пелёнок, от чего даже Липов улыбнулся, — а что же ты это нам не рассказывал, что ты ракету строишь?
— Я... — переводя дыхание, Матвей пытался оправиться от испуга и ответить, — я давно делаю модель.
— И что же? Мы можем её отправить на городской конкурс! Давай пойдём ко мне, там всё обсудим, — сказал «Доктор Ливси» и подошёл к Диме.
— А тебе, Дима, — пожимал он ему руку, — спасибо, что находишь у нас таланты в школе! Как хорошо, когда есть такие люди, как ты!
— Спасибо, — заскромничал и покраснел то ли от радости, то ли от стыда Дима, и, так как ему было по пути, пошёл за пятиклассником и завучем.
— Я... первый раз участвую... — тихо говорил в шумной толпе Андрею Степановичу Матвей.
— Всё случается в первый раз! И я уверен, что этот раз не будет комом! — отвечал мужчина.
— Надеюсь! — улыбался Морозов.
По пути на лестнице Дима встретил девочек-старшеклассниц — его одноклассниц и направился с ними в сторону кабинета физики.
— Прикиньте, у Заменской пацан на конкурс поедет с ракетой! — говорил он девочкам.
— У этой больной дуры? Что, реально? — удивлялись они, а Липов им подыгрывал:
— Ага, как бы она ни развалилась, пока лететь будет на кибер ступе.
Троица подошла к кабинету физики уже после звонка, после чего Дима, как настоящий джентльмен, пропустил девушек первых в кабинет. Они зашли, извинились и быстро прошмыгнули на свои места.
Медленно в класс за ними вошёл Дима, посмотрел на Заменскую, кивнул ей головой и сел один за парту. Ксения Вадимовна была занята, но как до неё дошло, что в её класс зашли дети, она встала из-за стола и злющим взглядом посмотрела на Диму:
— Липов! Тебя совсем не учили здороваться? Обнаглел в край!
— Я поздоровался! — оправдывался Липов и обернулся к задним партам к девочкам, чтобы проверить их эмоции.
— Я не видела и не слышала! — и дальше ругалась Заменская, после чего села и вывела QR-код на контрольную работу на электронную доску.
А Дима всё сидел и немного улыбался от похвалы, которую услышал от «Доктора Ливси». Улыбался, листал задания контрольной работы в своём планшете и по нескольку раз повторял его слова.
На улице зазвучала воздушная тревога. И пускай всем было страшно, ведь война, начавшаяся за тысячи километров от города выше на север, всё шла и пугала местных жителей обстрелами, беспилотниками и ракетами, она не мешала детям сидеть и писать работу, ведь привыкли к завывающей сирене дети, ведь опасность, которую она предвещала, перестала быть такой же страшной и ужасной, как раньше, из-за полученного ими опыта; ведь Заменская обходила ряды и следила за каждым движением учеников, вздрагивая от страха.
И даже когда улыбка спадала, Дима сидя в этой тишине, разбавляемой сиреной, один за партой, в гордом одиночестве, сильно радовался за себя и понимал, что он заслужил эту похвалу и что в действительности только он мог её получить.