Тень астероида

Величественные двери Большого зала распахнулись, и они вошли под своды, залитые светом тысяч свечей и сиянием ледяных скульптур. И на их появление обернулись, кажется, абсолютно все.

Волна шепотков и восхищенных вздохов прокатилась по залу. Алое платье Фелиции пылало, как единственная роза в снегу, а ее бледная кожа и темные волосы создавали ослепительный контраст. Рядом с ней Сириус Блэк выглядел как сама ночь — темный, харизматичный и невероятно собранный. Они были идеальной картиной — враждующие стихии, заключившие временный союз.

Профессор МакГонагалл, стоявшая рядом с Дамблдором, встретила их строгим взглядом, но в уголках ее губ дрогнула едва заметная улыбка одобрения. Она кивнула им почти незаметно, и это было высшей похвалой.

Объявление о начале бала прозвучало, и пары замерли в ожидании. Сириус и Фелиция встали в центр зала. Первые такты вальса полились мягко и торжественно.

И тогда случилось чудо. Все напряжение, вся злость, все недосказанности — все это осталось за пределами танцевального круга. Его рука легла на ее талию не властно, а уверенно и бережно. Ее пальцы сплелись с его не как с захватчиком, а как с партнером. Он повел ее в танце с такой учтивой заботой, о которой она и не подозревала в этом бунтаре. Он мягко направлял ее, его шаги были точными и уверенными, а взгляд... его взгляд не отрывался от ее лица, полный какого-то нового, серьезного уважения.

Она отвечала ему тем же. Ее улыбка, которую она дарила ему, была не наигранной и не язвительной. Она была искренней, легкой, почти счастливой. Ее пальцы слегка сжимали его плечо в такт музыке, ее тело легко и послушно следовало за его ведущей рукой. Они парили над паркетом, два идеальных компонента одного целого, забывшие на время о ссоре, о братьях и о прошлом.

Он мягко кружил ее, и алое платье взметалось вокруг них, как языки пламени. Она ловила его взгляд и видела в его серых глазах не насмешку, а тихую, глубокую грусть и то же самое удивление, что было и в ней. Удивление от того, как идеально они подходят друг другу, когда перестают бороться.

Музыка стала затихать, замедляясь, подходя к концу. Их движения стали плавнее, почти невесомыми. Он притянул ее чуть ближе на последнем обороте, не нарушая дистанции, но позволив ей почувствовать тепло его тела сквозь тонкую ткань платья.

И когда последняя нота отзвучала, они замерли. Он все еще держал ее за руку, ее ладонь лежала на его плече. Они тяжело дышали, не отрываясь друг от друга. В его глазах не было торжества, лишь та самая нескрываемая грусть, что отражалась и в ее взгляде. Грусть от осознания, что этот идеальный миг — всего лишь передышка, иллюзия, что за пределами зала их снова ждут пропасть и невысказанные слова.

Он медленно, почти нехотя, отпустил ее талию, но продолжал держать ее руку в своей, делая формальный поклон над ее пальцами. Его губы едва коснулись ее костяшек — не как поцелуй, а как прощание с тем, что могло бы быть.

Они выпрямились. Аплодисменты зала обрушились на них, но звучали они как шум прибоя где-то очень далеко. Они все еще смотрели друг на друга, пленные в хрустальном пузыре совершенного танца, который закончился так же внезапно, как и начался.

И в этом взгляде было все: и признание, и благодарность и горькое сожаление о том, что этот танец был всего лишь танцем.

Музыка в Большом зале сменилась с торжественного вальса на что-то более живое и ритмичное. Волшебный оркестр, уловив настроение публики, заиграл мелодию, под которую хотелось двигаться свободнее, без чопорных церемоний. И именно в этот момент гений в лице Джеймса Поттера проявился во всей красе.

Из ниоткуда, по мановению волшебной палочки, среди студентов начали появляться изящные фужеры с золотистой, игристой жидкостью, которая отдавала явным запахом взрывающейся вишни и чего-то запретно-крепкого. Огненный шипучий сидр, специальность «Мародеров», начал свое шествие по балу.

Напряжение первых танцев начало таять, сменяясь всеобщим весельем и легким безумием. Студенты смеялись громче, движения становились размашистее, а взгляды — смелее.

Сириус, отхлебнув из своего фужера, наблюдал за этим хаосом с привычной полуулыбкой. Но его взгляд постоянно возвращался к ней. К Фелиции в ее алом платье, которая, отойдя в сторону, наблюдала за весельем с той самой улыбкой — немного отстраненной, немного заинтересованной.

Он отставил фужер и, оттолкнувшись от колонны, направился к ней через толпу. Его движение было плавным и уверенным, как у хищника.

— Уоррен, — его голос прозвучал прямо у нее над ухом, заставляя ее вздрогнуть. Она обернулась. — Кажется, официальная часть окончена. А значит, пора переходить к настоящему веселью.

Он сделал преувеличенно галантный жест, приглашая ее на танец. В его глазах играли знакомые искорки озорства, но теперь к ним добавилась какая-то новая, теплая глубина.

Фелиция вскинула бровь, стараясь сохранить маску безразличия, но уголки ее губ дрогнули.

— Танцевать? С тобой? После всей этой истории с «идеальным исполнением»? Боюсь, ты исчерпал лимит на учтивость на сегодня, Блэк.

— О, звездочет, — он рассмеялся, и его смех был таким же заразительным, как и шипучка. — Учтивость — для профессоров и первокурсников. А сейчас... — он схватил ее за руку, прежде чем она успела отказаться, и потащил за собой на танцпол, — сейчас время для безрассудства.

Она не сопротивлялась, позволив увлечь себя в водоворот танцующих тел. Музыка была громкой, ритмичной, и Сириус отдался ей полностью — его движения были дикими, грациозными и совершенно неотразимыми. Он не вел ее в традиционном смысле, он приглашал ее следовать за ним, отвечать на его вызов.

— Ну что? — крикнул он ей над музыкой, кружа ее вокруг себя. — Все еще считаешь, что я умею только грубо тебя таскать за собой?

Она, раскрасневшаяся, с развевающимися волосами, наконец рассмеялась — по-настоящему, легко и беззаботно.

— Может, есть некоторый прогресс! — откликнулась она, пытаясь повторить его движение, и чуть не споткнулась.

Ох поймал ее, притянул к себе на мгновение, а затем снова отпустил в танец.

— Видишь? Безрассудство тебе к лицу, Уоррен. Гораздо больше, чем все эти твои звездные карты.

— Не смейся над моими звездными картами! — она сделала вид, что бьет его по плечу, но в ее глазах не было и тени обиды. — Без них ты бы до сих пор думал, что Большая Медведица — это про меня!

Он скривился, изображая боль, и прижал руку к сердцу.

— Ой, попало! Прямо в самое больное место моего астрономического невежества!

Они смеялись, двигались под музыку, и весь мир вокруг — и Крауч, сжимавший кулаки в стороне, и МакГонагалл, качавшая головой, но не вмешивавшаяся, и даже Джеймс, подмигивавший им из-за спины Лили, — все это перестало существовать.

Внезапно музыка сменилась на медленную, чувственную мелодию. Движения вокруг замедлились, пары потянулись друг к другу.

Сириус замер, его улыбка стала мягче. Он не отпускал ее руку.

— Ну что, звездочет? — прошептал он, его голос вдруг стал серьезным. — Готово ли твое безрассудство на еще один риск?

Она посмотрела на него — на его растрепанные волосы, на блестящие глаза, на губы, тронутые улыбкой. И кивнула, не говоря ни слова.

Он притянул ее к себе, и на этот раз не было никакой дистанции. Его рука легла на ее талию, прижимая ее к себе, ее голова едва доставала до его плеча. Они медленно кружились, почти не двигаясь с места, просто покачиваясь в такт музыке.

— Знаешь, — он сказал тихо, его губы почти касались ее уха, — алое все-таки твой цвет. Заставляет забыть обо всем на свете.

Она закрыла глаза, позволяя себе на мгновение утонуть в этом ощущении — его тепло, его запах, биение его сердца под ее ладонью.

— Это шипучка говорит, — прошептала она в ответ, но прижалась к нему чуть ближе.

— Нет, — он покачал головой. — Это я.

Музыка лилась медленной, томной рекой, унося за собой остатки формальности. Они кружились, почти не двигаясь с места, два островка тишины в бушующем море веселья. Его рука была твердой и теплой на ее спине, ее пальцы легкими, но цепкими — на его плече.

Он наклонился чуть ближе, его дыхание коснулось ее уха, заставляя вздрогнуть.

— Говорят, под утро все тыквы превращаются обратно в кареты, — его голос был низким, лишь для нее одной. — А золотые туфельки исчезают.

Она не открывала глаз, позволяя себе дрейфовать в этом ритме.

— Значит, надо успеть насладиться балом, пока часы не пробили полночь, — ответила она тихо, ее губы едва коснулись ворота его рубашки.

— А если я не хочу, чтобы он заканчивался? — его пальцы слегка сжали ее талию. — Если я хочу, чтобы эта мелодия играла вечно?

— Музыка всегда заканчивается, Сириус, — в ее голосе прозвучала легкая, печальная улыбка. — Таковы правила. Даже в волшебном мире.

Он замолчал на мгновение, просто ведя ее в танце.

— А что, если мы их нарушим? — наконец произнес он, и в его тоне снова зазвучал знакомый вызов. — Просто не остановимся. Будем танцевать, пока не рухнем от усталости.

— А потом? — она наконец подняла на него глаза. В его серых глазах отражались блики свечей и что-то еще — тревожное, неуверенное. — Проснемся утром и поймем, что были неправы? Что это был всего лишь красивый сон, навеянный шипучкой и музыкой?

— Может, не стоит думать о завтра? — его взгляд стал пристальным, почти молящим. — Может, стоит просто... танцевать? Пока играет музыка.

Она покачала головой, но не отстранилась.

— Мы не умеем просто танцевать, Сириус. Мы умеем либо сражаться, либо... притворяться, что не сражаемся.

— А сейчас? — он притянул ее еще чуть ближе, стирая последние сантиметры между ними. — Сейчас мы сражаемся или притворяемся?

Ее сердце бешено колотилось. Она чувствовала тепло его тела сквозь тонкую ткань платья, слышала его учащенное дыхание.

— Я не знаю, — призналась она шепотом. — Но я знаю, что, когда музыка остановится... все это исчезнет. И мы снова станем теми, кем были — Блэком и Уоррен.

— Может, не стоит позволять этому исчезнуть? — его голос прозвучал с новой, отчаянной надеждой. — Может, мы можем... придумать новые правила?

Она посмотрела на него, и в ее глазах читалась такая же тоска, что была и в его.

— Правила не придумывают в одиночку, Сириус. И не под звуки уходящей музыки.

Они замолчали, просто кружась, пытаясь запомнить каждое ощущение — вес его руки, биение его сердца под ее ладонью, тепло его дыхания на своей коже. Каждый оборот был на один шаг ближе к концу, и это знание висело между ними тяжелым, невысказанным грузом.

Музыка начала затихать, замедляться, готовясь к последнему аккорду.

— Фелиция... — он прошептал ее имя, и оно прозвучало как заклинание, как мольба, как прощание.

Она не успела ответить. Последняя нота отзвучала, замерла в воздухе и растаяла.

Они застыли, все еще в объятиях друг друга, не в силах разомкнуть руки. Аплодисменты зала прозвучали как похоронный марш.

Он медленно, нехотя, разжал объятия. Его пальцы скользнули по ее руке, задерживаясь на запястье на прощальную долю секунды.

— До завтра, Уоррен, — сказал он голосом, в котором не осталось ни насмешки, ни вызова — лишь усталая, безмерная грусть.

— До завтра, Блэк, — ответила она, и ее голос дрогнул.

Он отпустил ее руку, и маска безразличия снова скользнула на его лицо, но она видела — видела трещину в ней. Видела то же самое отчаяние, что грызло и ее.

Они разошлись в разные стороны, не оглядываясь, зная, что волшебство закончилось. Тыква снова стала тыквой. Но отпечаток его рук на ее талии и звук ее имени, произнесенного его голосом, остались — болезненное, сладкое напоминание о танце, который мог бы быть началом чего-то большего, но стал всего лишь красивым эпилогом к их войне.