Тень астероида

Утро бала началось с сумасшедшей суеты в девичьей спальне. Воздух был густ от ароматов духов, лака для волос и нервного возбуждения. Лили помогала Мэри застегнуть сложную застежку на платье, Марлен ругалась с непослушной прядью, пытаясь уложить ее в сложную прическу. Доркас справлялась о том, чтобы все были готовы к назначенному времени.

Фелиция стояла у своего комода, снимая защитную ткань с вешалки. Платье, которое появилось перед глазами подруг, заставило их замолчать на мгновение.

Оно было темно-красным, почти алым — цветом крови, граната, фамильный цвет Уорренов. Шелк тяжело струился, переливаясь при каждом движении, а глубокое декольте и открытая спина говорили о смелости, которую от Фелиции никто не ожидал. На ее бледной, почти фарфоровой коже цвет платья выглядел вызывающе и невероятно эффектно.

Она не стала собирать волосы в привычный высокий пучок. Вместо этого она распустила их темные волны по плечам, лишь сбоку заколов прядь двумя изящными заколками в виде ласточек из серебра — фамильная реликвия. Легкие тени подчеркнули серую глубину ее глаз, а на губах вспыхнула едва заметная помада того же оттенка, что и платье.

Марлен присвистнула.
— Уоррен, а ты, оказывается, тихая заводь с чертями внутри! Блэк просто умрет, когда увидит тебя в этом.

Лили улыбнулась, но во взгляде читалась легкая тревога.
— Ты прекрасно выглядишь, Фелиция. Просто... ослепительно.

Фелиция лишь молча кивнула, стараясь заглушить дрожь в руках. Она спустилась в гостиную первой, опередив подруг.

Он уже ждал. Сириус Блэк стоял у камина, прислонившись к мантии, в идеально сидящих черных мантиях и с галстуком, который он, кажется, все же повязал с помощью Джеймса. Он увидел ее — и его лицо на мгновение стало совершенно пустым, будто его вырубили. В его глазах мелькнуло что-то дикое, голодное и сразу же задавленное. Он резко отвел взгляд, уставившись в огонь, и его челюсть напряглась.

Она подошла, останавливаясь в шаге от него. Воздух вокруг них снова стал густым и наэлектризованным.
— Что, Блэк? Никаких язвительных комментариев по поводу моего вида? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал легко и насмешливо. — Или тебе настолько нечего сказать?

Он медленно перевел на нее взгляд. Его глаза были холодными, как лед.
— Боюсь, что после вчерашней беседы с моим братом мои скромные комментарии покажутся тебе недостаточно интеллектуальными, Уоррен, — его голос был ровным и ядовитым. — Не хочу разочаровывать. Может, позовем его? Пусть оценит твой... наряд. У него тонкий вкус к семейным реликвиям.

Ее сердце упало, но она не подала вида. Она лишь улыбнулась, оскалив зубы.
— Не беспокойся, Сириус. Он нашел бы, что сказать. В отличие от некоторых.

Они замерли в немом противостоянии, пока остальные студенты, сияющие и возбужденные, начали спускаться в гостиную. Джеймс, сияющий рядом с Лили в подходящих мантиях, бросил на них обеспокоенный взгляд, но его утащили вперед. Ремус по руку с Доркас последовали за ними.

Вскоре гостиная опустела, наполненная лишь потрескиванием огня в камине. Они остались одни — два островка молчаливой ярости и невысказанной боли в море нарядного веселья.

Тишина в опустевшей гостиной была густой, как смоль. Фелиция не выдержала первой.

— Объясни мне, Блэк, — ее голос прозвучал резко, нарушая тягостное молчание. — В чем дело? Что тебе вообще до того, с кем я разговариваю в библиотеке? Почему один разговор с твоим братом вызывает у тебя такую... истерику?

Сириус повернулся к ней, и его лицо исказила гримаса не просто гнева, а настоящей, неподдельной тревоги.

— Ты ничего не понимаешь, Уоррен, — его голос был низким и сдавленным. — Ты понятия не имеешь, кто он на самом деле. Ты видишь вежливого, начитанного мальчика, а я вижу... — он заколебался, ища слова, — я вижу продукт той самой системы, от которой сбежал. Он не задает вопросы из любопытства, Фелиция. Он собирает информацию. Он оценивает. И то, что он обратил на тебя внимание... это плохо. Очень плохо.

Он сделал шаг вперед, его глаза горели.

— Он не просто так подошел к тебе. Ты — чистокровка из уважаемой семьи, умная, амбициозная. Ты — идеальный кандидат в их ряды. Или, по крайней мере, идеальная добыча. Я запрещаю тебе общаться с ним.

Фелиция фыркнула, хотя внутри ее начало слегка подташнивать от его слов.

— Ты запрещаешь? С какой это стати? Ты мне не отец и не муж, Сириус. Ты даже не друг.

— Потому что я знаю, чем это заканчивается! — его голос сорвался на крик, эхом разлетевшийся по пустой комнате. — Потому что я не хочу, чтобы ты стала еще одной пешкой в их больной игре! Потому что... — он запнулся, сжал кулаки и закончил уже тише, с отчаянной искренностью: — Потому что мне не все равно. Черт возьми, даже если я сам не понимаю, почему.

Его последние слова повисли в воздухе, жгучие и неловкие. Фелиция смотрела на него, и ее гнев начал медленно таять, сменяясь холодной, неприятной дрожью осознания. Он не просто ревновал. Он боялся за нее.

Она глубоко вздохнула, пытаясь совладать с хаосом эмоций.

— Хорошо, — сказала она наконец, ее голос дрогнул. — Допустим, я тебя услышала. Но это не значит, что я буду прятаться от тени твоего брата. И это точно не значит, что мы можем позволить себе опозориться на этом балу из-за нашей... личной войны.

Он молча смотрел на нее, его грудь все еще тяжело вздымалась.

— Нас ждет танец, — продолжила она, выпрямляясь и сглаживая складки на своем алом платье. — Первый танец. И мы оба знаем, что на нас будут смотреть все. И МакГонагалл, и твой брат, и... все остальные. Мы должны исполнить его идеально. Ради Гриффиндора. Ради нашего собственного достоинства.

Сириус медленно кивнул, его взгляд стал более сосредоточенным, отстраненным. Маска снова скользнула на место, но на этот раз это была маска собранности, а не безразличия.

— Ты права, — произнес он хрипло. — Перемирие?

— Перемирие, — согласилась она. — До конца танца.

Он подошел к ней, наконец закрывая расстояние между ними. Его глаза скользнули по ее платью, по заколкам-ласточкам в ее волосах, и в них мелькнуло что-то сложное — признание, восхищение и та самая боль, что не отпускала.

— Ласточки, — сказал он тихо. — Символ свободы, да? Или надежды?

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Идет тебе, — он выдохнул, и это прозвучало как самый искренний комплимент в ее жизни. — Цвет... этот красный... он... — он запнулся, с трудом подбирая слова, — он заставляет твою кожу светиться. Почти... болезненно прекрасно.

Он предложил ей руку. Не грубо, не нехотя — с формальной, но несомненной вежливостью.

Фелиция положила свои пальцы на его руку, чувствуя, как под тонкой тканью его мантии напрягаются мышцы.

— Идем, — сказал он, и его голос снова обрел привычную уверенность, хоть и лишенную насмешки. — Покажем им, как танцуют гриффиндорцы.

И они вышли из гостиной — не как враги, не как влюбленные, а как два союзника, заключившие хрупкое перемирие на поле боя, которое называлось Зимним балом.