Глава 37 Вероника
Дежавю.
Я ощущала его впервые так остро, будто кто-то нажал в моей памяти кнопку «повтор». Всё — до мельчайших деталей — было как тогда: он в белой рубашке, безупречно сидящей на плечах, строгий взгляд на лице и эта хладнокровная уверенность. Он стоял у двери своей аудитории — всё такой же, каким я его помнила. И всё же... что-то изменилось. Но не в нём. Во мне.
Полгода.
Полгода я собирала себя по кусочкам. По утрам — заставляла встать с постели. По вечерам — не писала ему. Полгода строила внутри крепость, камень за камнем, чтобы больше никогда не почувствовать себя той, кого оставили без слова объяснения.
И вот он здесь. Стоит так, будто никуда и не уходил. Ни слова. Ни попытки заговорить. Только взгляд. В котором слишком много прошлого и ни капли извинения.
Чудесно. Профессионал своего дела.
Пока остальные рассаживались, он привычно устроился на краю стола и скрестил руки — жест, от которого у половины девушек в группе всегда перехватывало дыхание. Он выжидал тишину. Белая ткань рубашки чуть натянулась на предплечьях, обрисовывая мышцы, и кто-то из девушек тихо вздохнул. Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Всё те же приёмы, те же взгляды. И даже — кажется — тот же запах.
— Группа «В», добрый день. Сегодня, как вы знаете, у вас по плану зачёт по моей дисциплине, — начал он медленно, словно смакуя каждое слово, взглядом пробегаясь по аудитории. — Я знаю, что Мария Андреевна обещала вам поставить зачёт по текущим оценкам. Очень благородно и щедро, как мне кажется, — уголки его губ дрогнули, и кто-то в зале тихо засмеялся. — Я же хотел бы убедиться, что вы действительно усвоили материал. Но давайте будем откровенны... — он встал, сделал пару неторопливых шагов к рядам. — Было бы некрасиво с моей стороны вернуться прямо на зачёт и требовать с вас то, к чему вы явно не готовились, рассчитывая просто получить оценку и уйти. Верно?
Смех прокатился по аудитории, кто-то протянул весёлое «да». С каждой фразой его улыбка становилась шире, а группа — всё рискованнее. Кто-то хихикал, кто-то кивал в такт словам. Он снова был в своей стихии, а я... задыхалась.
Как он смеет?
Как. Он. Смеет.
Пальцы сжались в кулаки под столом, ногти впились в ладони, но эта боль была ничто по сравнению с тем, что жгло внутри. Он стоял там, блистал, собирал взгляды — и ни разу не посмотрел в мою сторону. Будто это не он исчез, не он оставил пустоту, которую я засыпала делами, людьми, книгами... чем угодно, лишь бы не чувствовать. Он вернулся — и вёл себя так, словно эти полгода моей боли были всего лишь паузой в его расписании.
Аудитория смеялась, кивала. Он говорил о том, как было бы несправедливо требовать материал, если все рассчитывали на лёгкий зачёт. Он был в ударе. Владел вниманием, управлял эмоциями. И — самое страшное — всё ещё влиял на меня.
В висках стучала кровь. Под кожей кипело. И под этой лавой — то предательское, тёплое, которое я так долго пыталась задушить.
Я ненавидела его.
Ненавидела — за то, что он мог вернуться и снова ворваться в моё сердце, даже не удостоив взгляда. За то, что рушил мои стены одним своим появлением.
Но больше всего я ненавидела себя. За то, что сердце всё же дрогнуло. За то, что взгляд всё равно цеплялся за него. За то, что даже сквозь злость и боль я скучала.
Марк тем временем продолжал, всё с той же непринуждённостью, будто это обычная пара, а не возвращение в мою жизнь, похожее на ураган.
— Поэтому, — протянул он, — я предлагаю вам два варианта...
Я не слушала. Просто отвернулась и уставилась в окно. Летний пейзаж был безликим, жарким и скучным, но он хотя бы не вызывал во мне боли. Пусть и проигрывал ему — Марку — во всём.
— Вы можете сдать зачёт сейчас, традиционно по билетам, — продолжил он, и группа недовольно загудела. Он хмыкнул. — Или... на втором курсе мы устроим семинар по остаточным знаниям, и оценка оттуда пойдёт в журнал. А сейчас я выставлю зачёты, как планировала Мария Андреевна.
Аудитория взорвалась ликующим улюлюканьем и аплодисментами. Марк сел за стол и раскрыл журнал с ленивой грацией человека, которому подвластно всё, что он видит.
— Подходите по одному. Только не толпитесь, — бросил он, не поднимая глаз.
Группа стремглав рванула к его столу, а я — нарочно медленно — достала зеркальце и проверила макияж, не разделяя всеобщей эйфории. Его довольное, чуть самодовольное лицо бесило до скрежета зубов.
Вдох. Выдох.
Даня поправил мне выбившуюся прядь, подмигнул — как будто хотел подбодрить. Лиля взяла за руку, и мы вместе поднялись. Путь к столу был коротким, но каждый шаг отдавался в груди тяжёлым глухим стуком. Друзья шли позади, бросая на меня тревожные взгляды — будто понимали, что могло случиться всё, что угодно.
Но нет. Ничего не случится. Я выше этого.
Я молча положила зачётку на край стола перед Марком... Викторовичем. Он поднял глаза — всего на миг, но этого хватило. Там было всё: сдержанность, осторожность и... вина? Или это я просто отчаянно хотела её увидеть?
Он тут же вернул взгляд в журнал. Ни «Привет». Ни «Как ты». Разумеется. Не время. Не место. Не для чувств. Не для правды. Ровным движением вывел «5», поставил подпись — быстро, чётко, и уже возвращал зачётку... но пальцы вдруг задержались на обложке на долю секунды дольше, чем нужно, словно пытаясь удержать. Он понимал, что вместе с зачёткой уйду и я, и, возможно, он хотел попросить меня задержаться, но мне было всё равно.
Я протянула руку, чтобы забрать её, и в этот момент его палец коснулся моей кожи. Лёгкое, почти невесомое прикосновение — а пронзило так сильно, как током в 220 вольт. Холод. Боль. Внутри всё рванулось в разные стороны — к нему и прочь, с одинаковой силой. Выдернув зачётку так резко, словно обожглась, и, кинув в него острый, серьёзный взгляд, развернулась и пошла прочь, оставляя друзей позади.
Какое он имеет право? Какое право он имеет касаться меня?
Быстрым шагом я спустилась на первый этаж и распахнула дверь университета. Летний воздух ударил в лицо — горячий, густой, липкий. Слепящее солнце било в глаза, но я даже не щурилась. Просто стояла и пыталась дышать.
Он коснулся меня. Словно имел на это право. Словно ничего не было. Словно не он исчез, оставив пустоту и эхо. Я закусила губу — до боли, до вкуса крови.
А что, собственно, случилось?
Вот в чём подлость. Ничего. Ни ссоры. Ни «прощай». Ни «извини». Один день он был, а на следующий — исчез, как будто его стёрли.
А я ждала.
Сначала — неделю. Потом — месяц. Потом — два. А потом начала злиться. На него. На себя. На мир, который позволяет людям уходить, будто это ничего не значит. И вот теперь он вернулся. И что? Он ждал, что я растекусь по полу? Упаду к его ногам: «О, Марк Викторович, как же я скучала!»
Нет. Нет. НЕТ.
Я вышла со двора университета и начала ходить взад-вперёд в ожидании друзей.
А если у него было объяснение? А если в тот день, когда я не пришла...? Ну уж нет. Если бы он хотел, он бы нашёл способ. Это не девятнадцатый век. Можно было написать, позвонить, да всё что угодно — только не стоять сейчас в аудитории, улыбаясь, как будто всё в порядке.
Я остановилась и прислонилась спиной к горячим железным прутьям забора, прикрыв глаза.
Почему он? Почему именно он?
Идиотка.
Я резко вдохнула и подняла голову.
Хватит. Вернулся? Отлично. Пусть преподаёт. Пусть улыбается. Пусть существует. Но я — больше не та дура, которая будет ждать.
В этот момент подошли Лиля и Даня. Они молча и одновременно обняли меня. Наверное, думали, что я разревусь прямо здесь и сейчас, но нет. Это означало бы признать поражение. Да и слёз уже не осталось.
— Ребят, — голос хрипел, но звучал твёрдо. — Идёмте в наше кафе. Мне нужен тройной эспрессо. И торт.
Потому что если и есть день, когда можно съесть целый торт без угрызений совести — то это он.