Глава 30 Вероника
Каникулы закончились внезапно — еще вчера мы с Даней и Лилей валялись у меня на кухне до трех ночи, обсуждая абсурдные теории заговора про деканат, а сегодня уже стояли перед университетом, щурясь от непривычно яркого зимнего солнца.
— Новые предметы, — Даня зевнул, разглядывая расписание на телефоне. — О, смотрите, «Психотерапия кризисных состояний» по средам.
— Надеюсь, нас будут учить, как пережить эти пары, — фыркнула Лиля, поправляя огромный шарф.
Мы столпились у дверей аудитории 304, переминаясь с ноги на ногу. Десять минут до начала пары, а коридор уже гудел от шепота:
— Говорят, в этом семестре Марк Викторович обещал разбор реальных кейсов...
— Надеюсь, он даст доступ к своей библиотеке...
— Слышал, он в командировку уезжал?
Я прижалась спиной к холодному стеклу окна, стараясь не выдавать дрожь в руках. Даня, стоящий рядом, бросил на меня оценивающий взгляд и намеренно громко заговорил:
— Да ладно вам, как будто других преподавателей не существует и не о чем больше болтать!
Ровно в 8:00 за поворотом коридора раздались шаги. Несколько человек невольно выпрямились, поправляя одежду. Но когда звуки стали отчетливее и в них угадывался стук каблуков, а из-за угла показалась знакомая строгая клетчатая юбка и аккуратный пучок волос, аудитория дружно выдохнула.
Наша куратор остановилась перед дверью, перекладывая стопку бумаг из руки в руку, а затем открыла дверь и вошла внутрь. Её каблуки отчётливо стучали по полу, подчёркивая гробовую тишину. Вся группа, включая меня, рассаживалась по своим местам с недоумением.
— Доброе утро, — она положила папку на кафедру и оглядела зал. — С этого семестра «Клиническую психологию» буду вести я. Программу не меняли, так что продолжаем по тому же плану.
В аудитории повисло молчание, но ненадолго.
— А где Марк Викторович? — наконец спросил кто-то с задних рядов, за что я была ему очень благодарна, так как сама не решилась бы задать такой вопрос.
Мария Андреевна на секунду замерла, перекладывая листы в папке.
— Это не ваша забота. Открываем тетради, тема сегодня — психосоматические расстройства.
Лиля под столом ткнула меня коленом, я не шевельнулась. Мария Андреевна начала лекцию, но я не слышала ни слова. В голове крутилось только одно: «Неужели он уехал?». Рука сама потянулась к телефону. Последнее сообщение так и висело в истории:
«Старый аэропорт. 20:00»
Пальцы сами потянулись к клавиатуре, будто могли отправить ответ спустя две недели молчания. «Я приду. Я передумала. Подожди».
Но экран погас, отражая моё искажённое лицо.
Я должна была прийти.
Должна была увидеть его в последний раз — не преподавателя, не Марка Викторовича, а просто человека, который смотрел на меня так, словно я единственный свет в этом проклятом университете.
Где он сейчас? В каком городе? Или даже в какой стране?
Мария Андреевна что-то писала на доске, но я видела только его почерк — острый, нервный, с сильным нажимом. Такими буквами он исправлял мои конспекты. Такими же, наверное, подписал заявление об уходе.
— Вероника? Вы согласны с этим утверждением?
Я подняла глаза. Вся группа смотрела на меня.
Какой был вопрос, я не знала, ведь сейчас меня волновало лишь одно: что мне делать дальше?
Он исчез так быстро, словно его и не было в моей жизни, словно пять месяцев я прожила в каком-то сне, а сейчас очнулась. Забыть его? Согласиться принять такую судьбу?
— Благоволина? — куратор всё ещё пыталась достучаться до меня.
— Нет. — Мой голос прозвучал громче, чем я планировала. — Не согласна.
Мария Андреевна подняла бровь.
— И почему?
— Потому что... — Я сделала глубокий вдох.
Слова застряли где-то глубоко, но не те, которых ждала преподаватель, а те, что вертелись в моей голове. Я не знала, чего она ждала от меня и какой ответ правильный, я лишь знала и чувствовала, что какая-то часть меня исчезла, умерла, и эта потеря выбивала почву из-под ног.
В аудитории повисла тишина. Лиля и Даня смотрели на меня с беспокойством и даже какой-то жалостью. Я не знала, что говорить, но знала лишь, что не могу сейчас оставаться здесь, в этой аудитории, где нет его... где теперь все окна закрыты, не впуская свежий воздух внутрь, чтобы я могла дышать.
— Извините, я себя неважно чувствую, могу я выйти? — спросила я, отчего Баталова немного зависла, но после легонько кивнула, а сама переключилась на другого студента.
Быстро кинув тетрадь с ручкой в сумку, я помчалась к выходу, при этом смотря на доску и вспоминая день зачета, когда он был так близко... что я буквально впечаталась в неё под его пристальным тяжёлым взглядом. Нет, я не смогу этого выносить, по крайней мере сейчас. Мне нужно всё обдумать, нужно прийти в себя, нужно...
— О, Ник, привет, а вас что, пораньше отпустили? — уже убегая с университетского двора, меня окликнул Глеб, опустивший окно у водительского сидения и смотрящий на меня.
— Нет, мне просто стало нехорошо, и я решила уйти, — ответила я, молясь, чтобы он ничего больше не спрашивал.
— Так давай я тебя отвезу домой, а потом вернусь за Лилей, может быть, ты ещё не выздоровела до конца? — засуетился парень.
— Да нет, не стоит, правда, я доеду сама, тут недалеко, — я попыталась уйти от ответа, делая шаг к дороге, которая вела на автобусную остановку.
— Нет-нет, садись, я не могу тебя, больную, отпустить толкаться в переполненном транспорте, — Глеб вышел из машины и направился к пассажирской двери, которую вскоре открыл, приглашая меня внутрь.
Я поняла, что от него мне уже не сбежать, поэтому молча села в машину и, пока мы медленно разворачивались, смотрела на парковку, отчаянно ища среди машин знакомый мне чёрный форд с номерами 020. Дыхание сбилось, когда за окном парковка исчезла, сменившись на пейзажи городских улиц с магазинчиками, а я ещё раз убедилась, что он уехал, не оставив и следа...
По пути домой я как муха прилипла к стеклу, не поворачивая головы в сторону Глеба. Он, к моему большому счастью, не донимал вопросами и не лез в душу, а просто вёл машину. Ухватившись за соломинку в виде того, что я всё ещё не отошла от болезни, я быстро попрощалась и скрылась в своей маленькой студии, мечтая оградиться ото всех, хотя бы на какое-то время.
Мозг соображал лихорадочно. Я измеряла шагами свою комнату, держа в руках телефон и покусывая губы. У меня был его номер телефона, но могла ли я просто взять и позвонить ему? Или хотя бы написать...? Эта мысль окутывала спокойствием и надеждой, но храбрости для этого было маловато. Остановившись посреди комнаты, я устремила свой взгляд на ноутбук, пока шестерёнки в голове продолжали крутиться.
Когда я сохраняла его номер, автоматически синхронизировалась соцсеть. Тогда я мельком увидела его страницу. Сейчас — открыла её снова.
Пустая. Почти. Один снимок — он на квадроцикле, улыбается, несколько лет назад. Четыре десятка друзей, несколько сотен подписчиков. Открытые аудиозаписи. Последний раз был в сети несколько дней назад.
И всё.
Я просматривала его личную страничку в поисках хоть какой-нибудь зацепки или намёка, оставленного мне, но ничего не было. Я обречённо выдохнула. Что я вообще делаю? Он уехал и, если это так, то скорее всего со своей невестой. Боже... Я захлопнула ноутбук и, запустив пальцы в волосы, издала жалостливый вопль. Внутри все органы словно перекручены, я спускаюсь на пол и, прислонившись к кровати, начинаю тихо рыдать.
Почему? Почему мои первые чувства принадлежат мужчине, который не свободен? Наше с ним будущее уже решено, и оно точно не будет счастливым. Как мне это пережить? Пройдёт ли это? А даже если со временем мне станет легче, то Марк навсегда оставил свой след и отпечаток на моём сердце. Сквозь слёзы я чувствую, как грудная клетка словно превращается в прах, а моё тело становится безжизненным. Я никогда не испытывала подобных чувств, и эти ощущения для меня в новинку, и я была сбита с толку. Значит, любовь — это боль и страдания? Или мне просто повезло меньше всех остальных?
Я не помню, как именно это случилось — как сорвалась с места, как соскользнула с грани между терпением и отчаянием, между тишиной и криком, между «я справлюсь» и «не могу больше».
Всё произошло как-то внезапно, бессмысленно, без команды извне — будто что-то внутри оборвалось, и я сорвалась на бег. Не переоделась — просто накинула первое попавшееся худи, натянула капюшон на голову, засунула в карман наушники, даже не думая включать музыку. Звук сейчас был бы только помехой — в моей голове и так гремел шторм.
Снег, как в немой старой ленте, медленно падал с неба — тяжёлый, как молчание после громких слов, как пауза после признания, которое никто не услышал. Он цеплялся за ресницы, за плечи, за дыхание, как будто хотел остановить меня — не опускать меня туда, где боль.
Но я продолжала бежать — по узкой обледенелой дорожке, сжимая пальцы в кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони. Туда, где он мог быть. Где он ждал. Куда я не пришла.
Старый аэропорт.
Зачем я иду туда? Я не знаю. Наверное, просто хочу убедиться, что его там нет. Что это всё — правда и он исчез, что я осталась одна.
И вот я уже близко. Полупустая стоянка, потрескавшийся бетон, замёрзшие замертво лужи и тишина. Снег здесь ложился толще. Ни единого следа автомобиля. Ни фар. Ни шагов. Никого. Ни силуэта. Ни взгляда, который прожигал меня насквозь. Ни голоса, который заполнял меня изнутри.
Ничего.
Я сделала шаг вперёд. Один, второй. Как будто если пройти чуть дальше, он появится. Просто чуть позже. Просто чуть глубже в тени. Просто где-то рядом. Но снег всё ложится и ложится на землю, и мои следы — единственные на этом пустом пространстве.
Я остановилась резко, с такой силой, что подкосились ноги. Внезапный порыв ветра, резкий и безжалостный, сорвал капюшон с головы. Холодный воздух обжёг лицо, а волосы, вырвавшиеся на свободу, взметнулись и хлестнули по щекам, смешавшись с внезапно хлынувшими слезами. Они текли горячими ручьями, не встречая преград, оставляя на коже ледяные дорожки. Дыхание сбилось в горячие рваные выдохи, а грудь сдавило так, будто мне вырезали сердце и забыли обратно вложить.
И — пустота.
Я замираю. Сердце колотится в груди так, будто хочет выскочить наружу. Стою, как потерянный ребёнок. Смотрю туда, где могла бы быть его фигура, прислонившаяся к машине. Где мог бы быть его голос. Его взгляд. Но снова лишь пустота.
Я медленно выдыхаю и почти шепчу:
— Тебя не было.
Молча. Осторожно. Чтобы самой себе поверить.
— Тебя просто... не было. Ты мне приснился.
Слова тают, как иней на губах.
Я повторяю:
— Ты мне приснился.
Потому что, если он — сон, если всего этого не было, тогда не больно. Тогда не страшно, что он уехал. Не страшно, что я не пришла. Если он — выдумка, тогда я никого не потеряла.
Тогда можно жить дальше. Наверное.