Глава 29 Вероника
Поезд опаздывал. Я стояла на перроне, переминаясь с ноги на ногу и каждые три минуты машинально проверяя телефон, хотя прекрасно знала — мама не из тех, кто предупреждает о своем прибытии смсками. В кармане куртки лежали два билета — завтра мы с ней идем на тот самый спектакль, о котором она мечтала с университетских времен. Я уже представляла, как ее глаза загорятся, когда она увидит афишу: «Три сестры» в постановке Ефремова. Именно эту версию она смотрела в записи раз двадцать, но живьем...
Громкоговоритель хрипло объявил о прибытии поезда. Сердце ёкнуло, когда знакомый силуэт в бежевом пальто показался в дверях вагона. Мама озиралась по сторонам, и когда наши взгляды встретились, её лицо озарилось улыбкой.
— Доченька! — Она бросила чемодан и раскрыла объятия.
Я вжалась в её плечо, вдыхая знакомый аромат духов — ландыши и что-то тёплое, древесное.
— Ты так похудела, — мама отвела меня на расстояние вытянутой руки, и в её взгляде читался весь материнский арсенал: беспокойство, упрёк и бездонная нежность.
— Ну ма-ам, — протянула я, подбирая её чемодан.
Мы медленно шли к выходу, её рука тёплой тяжестью лежала на моём плече.
— Ну что, где твой... как его... Даня? — она игриво подняла бровь. — Уж не прячется ли?
— Готовит сюрприз, — улыбнулась я, представляя, как мой лучший друг в этот момент переворачивает очередную партию подгоревших сырников на нашей крохотной кухне.
Вызвав такси, через двадцать минут мы были уже дома. У двери, как и ожидалось, нас встретил аромат корицы и горелого масла. Я специально попросила маму зайти очень тихо — хотела застать Даню врасплох.
На пороге кухни замер мой лучший друг в дурацком фартуке «Шеф-повар», с ложкой в одной руке и потрёпанным «Кулинарным справочником для холостяков» — в другой. На столе дымилась груда чего-то, отдалённо напоминающего сырники.
— Ольга Сергеевна! — Даня застыл, как первокурсник на первой сессии. — Я... э-э-э... Приятно познакомиться!
Мама рассмеялась тем самым смехом, который заполнял всё пространство:
— Здравствуй, Даниил! Ну что, шеф-повар, кухня ещё цела?
Глядя, как они знакомятся — мама с материнской снисходительностью разглядывает его «произведения искусства», а Даня, обычно такой уверенный, стал трогательно неуклюжим — я почувствовала, как что-то тёплое и светлое разливается у меня внутри.
Сырники Дани оказались на удивление съедобными. Мама, конечно, тут же взяла командование на кухне, но старания друга мы оценили по достоинству.
— Ну что, — мама разлила душистый чай по кружкам, устроившись поудобнее, — рассказывайте, как жизнь. Кроме учёбы. — Она игриво подмигнула и перевела взгляд на моего соседа. — Вероника, не нашла себе тут симпатичного парня?
Я подавилась чаем, и обжигающая жидкость комом пошла в горло. Даня резко закашлял, делая вид, что давится крошками сырника.
— Мам! — я ощутила, как по щекам разливается горячая волна стыда.
— Ну что ты, — мама невозмутимо отломила кусочек пирога, — вполне нормальный вопрос. Ты же взрослая девушка.
— Нет, — я уставилась на узор на своей тарелке, чувствуя, как горюю. — Не... не нашла.
— Точно? — мама прищурилась, изучая моё лицо. — А симпатичные-то хоть есть?
Даня фыркнул. Я со всей силы пнула его под столом.
— Ну... — я сделала вид, что раздумываю, лишь бы отвлечь маму. — На нашем курсе есть парочка...
— А преподаватели? — невинно спросила мама, подливая себе ещё чаю.
Ложка, которую я держала, с противным звоном шлёпнулась на пол. Даня замер с набитым ртом, его глаза стали круглыми, как блюдца.
— Ольга Сергеевна, вы гений! — выдохнул он, наконец проглотив.
Мама удивлённо посмотрела на нас, а потом вдруг рассмеялась, и весь натянутый воздух в кухне лопнул.
— Ладно, раз уж зашла речь, поделюсь секретом.
Она откинулась на спинку стула, и её глаза заблестели, словно у девчонки.
— Когда я была на втором курсе, у нас вёл семинары ассистент — Дмитрий Сергеевич. — Мама вздохнула, и казалось, она снова видит его перед собой. — Высокий, в очках, с такими... такими красивыми, чёткими чертами лица. Настоящий молодой профессор.
— Мам! — я ахнула. — Ты мне этого никогда не рассказывала...
— Рано тебе было! — она отмахнулась, но смех её стал мягче. — Так вот! Весь курс был в него по уши влюблен. А он даже не замечал этого, вечно был погружён в свои книги и конспекты.
Даня захихикал, подмигивая мне.
— Ольга Сергеевна, вы — моя новая героиня. Я в восторге!
— Ну и что было дальше? — не удержалась я, сама не ожидая от себя такого интереса.
Мама лукаво улыбнулась, но в уголках её глаз затаилась лёгкая грусть.
— А ничего. Он уехал в Ленинград защищать диссертацию. — Она пожала плечами, и этот жест словно подводил черту под целой историей. — Жизнь, знаете ли, не роман.
В её глазах мелькнуло что-то неуловимое — далёкое, словно старая фотография. Я опустила глаза, а Даня тихонько коснулся ногой меня под столом — мол, держись.
— Ну что, — мама вдруг хлопнула в ладоши, решительно сметая нахлынувшую ностальгию, — какие у нас на сегодня планы? Мы с тобой погуляем по городу, а вот Даня...
— А мне пора ехать домой, — сказал он, слишком быстро переведя взгляд с мамы на меня, словно пойманный на чём-то.
Через десять минут он уже упаковывал чемодан с преувеличенной, почти болезненной аккуратностью. Его пальцы, обычно ловкие и уверенные, сейчас казались скованными. Он трижды перекладывал одну и ту же футболку, пытаясь добиться идеальной складки, и тщательно, до педантичности, подбирал носки в пары. Я стояла в дверях, кусая губу до боли, наблюдая за этой странной, затянувшейся церемонией прощания.
— Нервничаешь так, как будто в первый раз в отчий дом едешь, — попыталась я пошутить, но голос дрогнул.
Он не ответил сразу, лишь нервно провёл рукой по волосам. Взяв свой любимый свитер с оленями, он скомкал его, потом, спохватившись, резко встряхнул и начал заново складывать, с нелепым усердием.
— Просто... Хочу, чтобы всё было идеально, — наконец пробормотал он, глядя куда-то вглубь чемодана, а не на меня. — Мама у меня... ну, любит порядок.
Я кивнула, хотя насторожилась. Что-то было не так. Даня, чей рюкзак вечно напоминал поле боя, никогда не беспокоился о «порядке» дома.
— Ладно, — он с силой щёлкнул замками и резко выпрямился. — Всё, я готов.
— Я провожу тебя до вокзала, — предложила я, уже протягивая руку за курткой.
— Не надо! — он выпалил слишком резко и громко, потом сдавленно кашлянул и смягчил голос. — То есть... зачем тебе тащиться? Я сам справлюсь. Побудь лучше с мамой.
Мы замерли у двери в тягостном молчании, и я с болезненной ясностью осознала: он намеренно избегает моего взгляда.
— Дань... — я сделала неуверенный шаг вперёд.
Он резко, почти порывисто обнял меня — так крепко, что у меня перехватило дыхание и в глазах потемнело. Это было объятие, в котором было больше отчаяния, чем нежности.
— Всё будет хорошо, Никусь, — прошептал он прямо в мои волосы, и его голос дрогнул. — Я вернусь. Через две недели. Максимум.
Когда он отпустил меня, я успела заметить, как он быстрым движением тыльной стороны ладони смахнул что-то с лица. Его глаза были подозрительно блестящими.
— Ты... — я попыталась поймать его взгляд, но он уворачивался. — Ты точно вернёшься?
Даня фыркнул, и его улыбка вышла натянутой, кривой:
— Конечно! Кто ещё будет спасать тебя от твоих дурацких решений? — Он потянулся за пуховиком. — Просто... городок очень маленький. Не хочу встретить там некоторых личностей. В особенности отца.
— Я всегда на связи, — я снова обняла его, чувствуя, как напряжены его плечи. — Если что — звони в любое время. И помни, что здесь тебя ждут. Всегда.
Он коротко помахал рукой моей маме, которая молча наблюдала за нашей сценой с порога кухни с понимающим и чуть грустным выражением лица, и ушёл. Я стояла, прижав ладонь к холодному стеклу, и смотрела, как он, так и не обернувшись, садится в такси. Словно старался не оставить себе ни единого шанса передумать.
— Хороший парень, — тихо заметила мама, ставя передо мной дымящуюся чашку чая. Её голос был мягким и полным невысказанного сочувствия.
— Да, — выдохнула я, всё ещё глядя в пустоту за окном. — Даня... он отличный.
Не теряя ни минуты, мы с мамой решили исследовать новый для неё город. Мамин приезд стал для меня глотком свежего воздуха. Она впервые оказалась в новом городе, и я с удивлением осознала, как сильно хочу показать ей эту часть своей жизни.
— Так это твой университет? — мама восхищённо смотрела на главный корпус, когда мы проходили мимо. Её глаза блестели, как у ребёнка в парке развлечений.
Я показала ей и кафе, в котором мы часто зависаем с Лилей и Даней, и сводила её в галерею, зная, что она очень любит рассматривать картины. Мы бродили по улицам и паркам, болтая обо всём, что накопилось за несколько месяцев разлуки. Потом забежали в кондитерскую, где готовили огромные круассаны, и делились одной чашкой какао, как в мои школьные годы.
— Твой отец хоть звонит тебе? — вдруг спросила мама, лениво облизывая миндальную крошку с пальцев.
— Звонит... иногда, — ответила я, пожав плечами. — Ты же знаешь, он вечно занят. А сейчас, когда уехал за границу, кажется, вообще потерял счёт времени.
— И куда его на этот раз занесло? — голос мамы стал настороженно-ироничным.
— На Кипр, — сказала я, стараясь говорить спокойно. — Кстати... он пригласил меня в гости. На пару недель, после сессии летом.
Мама подняла брови и поставила чашку с чаем на стол чуть громче, чем нужно.
— Одна? И что ты там будешь делать?
Я чуть усмехнулась, глядя на её лицо — одновременно обеспокоенное и упрямое.
— Просто отдохну. Море, солнце, книги... Он обещал взять пару выходных, показать мне остров.
Мама закатила глаза, но ничего не сказала. Я воспользовалась паузой.
— Мам, я знаю, у вас с ним не всё просто. Но он всё-таки мой папа. И мне хочется провести с ним хоть немного времени. Это не против тебя. Это... просто нужно мне.
Она посмотрела на меня пристально, задерживая взгляд дольше обычного. В её глазах плавали осколки былых обид, старая боль, но сквозь них пробивалось что-то новое — понимание.
— Ну... только будь осторожна. И не забывай писать мне, ясно? — её голос дрогнул на последнем слове.
— Конечно, мам, — я с облегчением улыбнулась, чувствуя, как камень с души сваливается. — Но я ещё не уехала, если что.
Телефон в кармане отозвался тихой, но отчётливой вибрацией, когда мы выходили на залитый вечерним солнцем тротуар. Сообщение было коротким, как удар: «Старый аэропорт. 20:00». Отправитель — М.В.
Сердце провалилось в пустоту, а затем забилось с такой силой, что звон отдался в висках. Это сообщение было ключом, поворачивающим время вспять.
— Что-то важное? — мама обернулась, заметив, как я замерла посреди пешеходного потока, будто вкопанная.
— Нет, — я почти физически ощутила тяжесть лжи на языке и сунула телефон в самую глубь кармана. — Просто... Даня спрашивает, не нужно ли чего привезти из дома.
Мы пошли дальше, но волшебство вечера испарилось. Яркие вывески померкли, звуки города стали приглушёнными, будто доносились из-за толстого стекла. Старый аэропорт... То самое место, где мы с Марком впервые остались наедине. Место, хранившее таинство нашего начала.
— Ты вся напряглась, — мама мягко взяла меня под руку, и её прикосновение вернуло меня в реальность. — Может, зайдём в парк? Там сейчас должны зажигать гирлянды.
Я лишь молча кивнула, стиснув зубы до боли.
Часы показывали 19:00. Я была абсолютно уверена, что он уже ждёт. Он всегда приходил заранее.
Мы сидели на холодной лавочке, наблюдая, как на главной аллее одна за другой вспыхивают тысячи огней. Мама что-то рассказывала про инвентарь для своего нового салона, но её слова разбивались о навязчивый образ, стоявший перед моим внутренним взором: он, прислонившийся к своей чёрной машине, с глазами, в которых читалась та же буря сожаления и надежды, что бушевала и во мне.
Я сжала телефон в кармане так, что корпус упёрся в ладонь. Острота этого момента пронзала меня насквозь. Он сделал свой выбор, когда произнёс: «Я помолвлен». Я сделала свой, оставшись сидеть здесь, с мамой, в уютном круге тёплого света от гирлянд. Рациональное решение, правильное решение. Но почему же тогда в груди было так пусто?
Мама нежно обняла меня за плечи, и я прижалась к ней, как в детстве.
— Всё будет хорошо, — прошептала она, будто читая мои мысли.
И я хотела верить. Хотела верить, что этот разрыв — не конец, а начало чего-то нового. Что когда-нибудь боль утихнет, оставив после себя лишь лёгкую грусть, как после хорошего спектакля. Но сейчас... Сейчас она жгла, как свежий порез. И всё, что я могла — это дышать. Глубоко. Медленно. Один вдох. Один выдох.
Шаг за шагом. День за днём. Пока не заживёт.
Время с мамой пролетело как один тёплый, немного сонный день. Она смотрела на мой город глазами туриста и родителя одновременно — восхищалась фасадами старых зданий, но тут же замечала: «А вот тут фонарь не горит, темно вечером будет, ты не ходи одна». Она купила мне тёплый плед («Ты же мёрзнешь всегда»), три банки домашнего варенья («Чтобы не на одной лапше жила») и новую лампу для рабочего стола («Глаза беречь надо»).
В последний день мы валялись на диване, смотрели старый французский фильм и ели торт, который мама испекла, пока я спала. Она гладила мои волосы, как в детстве, когда я болела, и что-то напевала под нос.
— Ты счастлива здесь? — вдруг спросила она, когда титры уже бежали по экрану.
Я притворилась, что не расслышала. Потом сделала вид, что задумалась. Потом просто кивнула. Мама не стала допытываться. Она просто обняла меня крепче.
На вокзале мы не плакали. Мама ненавидела прощания со слезами.
— Расти, доченька, — сказала она, целуя меня в макушку. — Но не слишком быстро.
И уехала.
Дом опустел. Я ходила по комнатам, трогала вещи, которые держала мама, вдыхала её след на подушке. Потом позвонила Лиля. Через час она была у меня на пороге с Глебом, огромной пиццей и настольной игрой, в правилах которой никто из нас не собирался разбираться.
— Ну что, грустим? — Лиля плюхнулась на диван, рассыпая крошки.
— Нет, — я потянулась за кусочком пиццы. — Просто... так стало тихо без неё и Дани.
Глеб молча налил нам всем лимонад. Сегодня он почему-то предпочёл не вставлять свои странные, местами забавные реплики.
Мы болтали о ерунде — о нашей преподавательнице, которая носит слишком много духов; о соседской собаке, которая донимает Лилю; о том, как вчера Глеб чуть не сломал себе ногу на гололёде по пути из магазина домой.
— Кстати, о Даньке, — Лиля вдруг оживилась. — Он звонил?
Я покачала головой.
— Странно, — нахмурилась она. — Обычно он каждый день спамит мемами.
Глеб бросил ей предупредительный взгляд.
— Что? — Лиля развела руками. — Это же правда странно!
Я потянулась за телефоном, потом передумала. Если бы у Дани были проблемы, он бы написал.
— Может, у него там, в деревне, интернет плохой, — пожала я плечами.
— Или он наконец нашёл себе девушку, — фыркнула Лиля.
Глеб швырнул в неё подушкой. Мы смеялись. Громко. Слишком громко для пустой квартиры. А потом вдруг замолчали.
— По маме скучаешь? — тихо спросила Лиля.
Я посмотрела на окно, за которым медленно падал снег.
— Да, — сказала я.
Потом глубоко вздохнула. И по нему тоже, — подумала я, но не сказала.
Лиля и Глеб, заполнившие вечер своим присутствием, сейчас спорили о чём-то несущественном. Их голоса, перекрывающие друг друга, смех, звон посуды — всё это создавало иллюзию обычного вечера. Я сидела на полу за маленьким журнальным столиком, смотрела в окно и думала о нём. О Марке.
Его сообщение горело в памяти, как незаживающая ранка: «Старый аэропорт. 20:00». Я закрыла глаза и увидела его там — высокую фигуру в полутьме, тлеющую сигарету в пальцах, взгляд, устремлённый в сторону моего дома. Ждал ли он меня до конца? Когда именно развернулся и уехал?
«Он помолвлен», — напоминала я себе, сжимая кулаки до боли в суставах.
Но разве это стирало моменты, когда его голос становился мягким, рассказывая о любимой музыке? Или то, как он невзначай смотрел на меня? Или его руки — уверенные в работе, но дрожащие, когда он обрабатывал мне порезы после той небольшой аварии?
— Ник, ты чего притихла? — Лиля бросила в меня свёрнутый фантик от конфеты.
— Ничего, — улыбнулась я, но она уже щурилась, изучая моё лицо.
— И что же я только что сказала?
— Эмм, ты так много говоришь, что всего и не запомнить, — уклончиво ответила я, отчего Глеб хмыкнул в знак согласия, а Лиля с укором на него посмотрела.
— Двадцать восьмого января у меня выступление, ты придёшь? — спросила Лиля, глядя на меня серьёзно.
— Двадцать восьмого января у меня день рождения, — ответила я с улыбкой, наблюдая, как у Лили от удивления медленно открывается рот.
— Но на твоей страничке написано, что оно в июне, двенадцатого!
— Да, потому что я не люблю отмечать свой день рождения. Я на год постарею, что за праздник?! Поэтому поставила левую дату. Когда поздравляют в обычный день, это даже забавно, — рассмеялась я, глядя, как Лиля и Глеб смотрят на меня с округлившимися глазами. — Да ладно вам, вы что, впервые видите человека, который не радуется тому, что на год ближе к смерти?
В этот момент краем глаза я заметила, как взгляд Лили скользнул куда-то за мою спину, и на её лице промелькнула едва сдерживаемая улыбка. Глеб тоже уставился в ту же точку, его глаза весело подмигнули невидимому мне гостю. Но прежде чем я успела обернуться, знакомый голос прозвучал прямо у моего уха, а сильные руки обняли меня сзади:
— Никусик, ты всегда будешь молода и красива!
Это была полная неожиданность — Даня должен был вернуться через несколько дней. Но теперь он стоял позади меня, весь засыпанный снегом, с огромным рюкзаком за плечами и ухмылкой во всю физиономию.
— Даня!!! — подскочила Лиля, чтобы обнять прибывшего гостя. — Ты где пропадал, малыш? Мы тут уже думали, тебя медведи в деревне съели!
Тот сбросил рюкзак, с которого посыпались снежинки, и устроился на полу между нами.
— Ну, знаете, как оно бывает, — он вытащил из кармана смятый пакетик с домашним печеньем, — приехал в родное гнездо, а там мама с новым увлечением — теперь она фанатеет от сыроедения и духовных практик. Так что я, — он торжествующе развёл руками, — предпочёл сбежать обратно к нормальным людям, — сказал друг, заставляя нас всех засмеяться, и сел рядышком со мной.
— Кстати, о днях рождения. Я придумал гениальный план. Мы отмечаем твой день два раза в год: один — официально, для соцсетей, второй — тайно, для своих. Так и старение тебе покажется не таким уж и страшным, а наоборот — весёлым.
— Гениально, — захлопала в ладоши Лиля, но тут же полезла в сумку за телефоном, — ладно, записываю: двадцать восьмого января — секретный день рождения Ники.
Глеб молча протянул Дане кусок пиццы, на что тот ответил театральным поклоном:
— Спасибо, добрый человек. А теперь, — он повернулся ко мне, — рассказывай, что это ты тут такая задумчивая? Небось, опять о своём преподавателе грустишь?
Я швырнула в него подушкой, но он ловко поймал её одной рукой, продолжая ухмыляться.
— Всё, хватит, — Лиля хлопнула в ладоши, — доедаем пиццу, открываем настолку и забываем про всяких там Марков! Сегодня вечер в честь Ники!
И хотя я знала, что не забуду — ни его, ни тот старый аэропорт, — в этот момент, с друзьями, смехом и нелепой игрой в руках, казалось, что всё действительно будет хорошо.