8 глава
От лица Карины
Прошло два дня.
Два долгих, размытых дня, которые слились в одно сплошное пятно из слез, воспоминаний и попыток отвлечься. Я не выходила из квартиры Виолы. Мы смотрели дурацкие комедии, которые заставляли нас смеяться до слез, и трогательные мелодрамы, которые заставляли нас плакать до икоты. Мы болтали обо всем на свете, кроме него. И даже во время самого искреннего смеха, в самые, казалось бы, легкие моменты, я чувствовала тупую, ноющую боль под ребрами, словно кто-то оставил в моей груди открытую рану, которая не желала затягиваться.
Ночью, когда Виола засыпала, я пробиралась в ванную, включала воду, чтобы заглушить звук, и, сидя на холодном кафельном полу, тихо рыдала в полотенце. Я выплакивала все, что копилось за день — всю тоску, все «а что, если» и все несбывшиеся мечты о нашем общем будущем.
Но сегодня я решила, что с меня хватит. Нужно было ехать за вещами. Окончательно. Я взяла с собой Виолу — для моральной поддержки и помощи донести сумки. Сердце бешено колотилось, когда я вставляла ключ в замок нашей... его квартиры. Мои пальцы дрожали.
Дверь открылась, и меня встретил не он, а Яр. Он стоял в прихожей с банкой энергетика в руке и смотрел на нас с таким удивлением, будто мы были пришельцами с другой планеты. Его взгляд перебегал с меня на Виолу, и он буквально офигел, роняя челюсть.
— Виол? Карина? Вы что, знакомы? — выдавил он наконец.
Мы с Виолеттой переглянулись, и в ту же секунду до нас обеих дошло. Яр. Тот самый Ярик, музыкант, парень Виолы. И Яр — лучший друг Винсента. Мы начали смеяться. Это был нервный, истеричный, но искренний смех абсурда ситуации. Наш смех был таким громким, что из кухни, видимо, прибежал он.
Мой Вин. Он замер в дверном проеме, вытирая руки о кухонное полотенце. На его лице было написано такое же изумление, смешанное с легкой паникой. Нас словно парализовало. Мы стояли и смотрели друг на друга — два острова боли в океане нелепого веселья наших друзей.
Спустя пару минут неловкого ступора, я, собрав всю свою волю в кулак, прошептала: «Пойдем, Виол»,
и мы прошли в спальню. Пока ребята болтали в гостиной, мы начали собирать мои вещи в большой дорожный чемодан и коробки. Виола, пытаясь разрядить обстановку, тихо рассказала, что Яр тоже переезжает — будет жить с Винсом как минимум пару месяцев. «Мальчишник», — горько усмехнулась я про себя.
Я механически складывала одежду, книги, косметику. И тут, в глубине шкафа, за свитерами, моя рука наткнулась на картонную коробку. Я вытащила ее и открыла крышку. Дыхание перехватило.
Я совсем забыла про нее. Это была моя «шкатулка памяти». В ней лежали все открытки, которые он подсовывал мне в сумку перед важными выступлениями, засушенный цветок с нашего первого свидания, смешные совместные фото, распечатанные на плохом принтере, билетики в кино, записки с признаниями, которые он оставлял на холодильнике... Все эти маленькие, никому не нужные мелочи, которые были нашим миром. Хотелось зарыдаться с новой силой, но я сдержалась, лишь сжала в руке смятый клочок бумаги с его корявым
«Люблю тебя больше жизни».
Я захлопнула крышку, словно опасаясь, что воспоминания вырвутся наружу. Рука не поднялась ее выбросить.
«Может, когда-нибудь посмотрим», — прошептала я себе и аккуратно, почти с благоговением, убрала коробку в самую дальнюю коробку с вещами, подальше от глаз.
Сборы заняли почти три часа. Когда все было упаковано, мы вышли в коридор с огромными сумками. Виола обняла Яра на прощание, что-то шепнула ему на ухо. А я... я лишь стояла и смотрела на него. На моего Винса. Он смотрел в ответ, и в его глазах я читала ту же боль, то же отчаяние и ту же бесконечную нежность, что и в моем сердце.
Возможно, я никогда его не забуду. Возможно, я уже никогда не буду по-настоящему счастлива с кем-то другим. Ну и пусть. Главное, чтобы с ним все было хорошо. Чтобы он нашел свой путь и свое счастье, даже если оно будет без меня.
Мы вышли за дверь. Щелчок замка прозвучал как приговор.
От лица Винсента
Яр, видя мое состояние, уговорил меня пустить его пожить у меня. «Хотя бы на пару месяцев, братан. Тебе одному тут с ума сойти легко». Я не стал сопротивляться. Его присутствие хоть как-то скрашивало звенящую пустоту квартиры.
Я пытался заглушить боль действием. Встал пораньше, пошел на кухню готовить. Сначала завтрак, потом обед, потом ужин — все сложные блюда, которые требовали концентрации. Я стоял у плиты с наушниками в ушах, слушая демки будущих каверов, и пытался не думать.
И вдруг сквозь музыку я услышал громкий, знакомый женский смех. Сердце екнуло. Я выдернул наушники и пошел в коридор, и обомлел. В прихожей стоял Яр в обнимку с Виолеттой, лучшей подругой Карины. И рядом с ними... моя Душа.
Мой мозг отказывался складывать картинку. Оказалось, Яр, тот самый таинственный парень, с которым он встречался, — это и есть Виола. Мы все начали смеяться. Это был смех сквозь боль, смех от нелепости и абсурда происходящего. Карина пошла собирать вещи, а я, чтобы не сойти с ума, вернулся на кухню, к своим кастрюлям, делая вид, что все в порядке.
Три часа я готовил, резал, мешал, мыл посуду — делал что угодно, лишь бы не слышать доносящиеся из спальни звуки, лишь бы не представлять, как она забирает свою жизнь из нашего общего гнезда.
Когда я наконец вышел из кухни, все было кончено. Она стояла в прихожей с огромными сумками, а Яр помогал Виоле донести одну из коробок. Я замер и просто смотрел на нее. Клянусь, я никогда не представлял эту картину так ярко и так болезненно. Это выглядело как кадр из какого-то дешевого, мелодраматичного кошмара. Но это была наша с ней жестокая реальность.
Она посмотрела на меня. Всего одну секунду. Но в этом взгляде была целая вечность. Потом она развернулась и вышла за дверь. Виола с Яром последовали за ней.
Дверь закрылась. Я остался один посреди прихожей, пахнущей едой и тоской. Я готов был страдать всю оставшуюся жизнь, носить эту боль в себе, как клеймо. Лишь бы она была счастлива. Потому что у меня не было и никогда не будет ничего дороже нее.
Я оглядел квартиру. Наше «семейное гнездышко», которое я с таким трепетом выбирал перед тем, как мы съедемся. Каждый уголок здесь дышал ею, нашими воспоминаниями. Я понял — я не смогу здесь жить. Эту квартиру придется продать. Сдать. Что угодно. Только бы не видеть этих стен, которые видели наше счастье и теперь были свидетелями нашего конца.