Глава 4
Мягкая кровать и крепкий чай согрели меня. Я закрыла окна шторами и включила лампу. В тот момент для меня существовала только эта тетрадь - аккуратно исписанная карандашом, полная чужих мыслей и боли. Руки понемногу согревались, и я продолжила читать:
> 13 апреля
Ничего особенного в этом дне, разве что у меня сильно болели зубы. Но я знаю, что никто мне с этим не поможет. Я лечусь холодом - прикладываю щеку к промозглому полу, и становится легче. Сегодня он не приходил. Надеюсь, не придёт и завтра. Я боюсь его и молюсь, чтобы больше никогда его не увидеть. Мне удаётся писать хоть что-нибудь, потому что мне кажется, что я скоро сойду с ума. Не только от одиночества и холода, но и от мысли, что останусь здесь навсегда. Это слово - навсегда - пугает, когда речь идёт о времени, наполненном страданием и болью.
Сердце уже не болит. Я привык.
> 14 апреля
Кроме чтения, я ничем не занимаюсь. Только по утрам слушаю птиц, а ночью, если небо ясное, сквозь щели смотрю на звёзды. Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как он меня здесь запер. Знаю только, что сегодня 14 апреля. Он проговорился о дате, когда пьяный пришёл ко мне. Я его не слышал - я только думал о его настроении: тронет ли он меня или оставит в покое. Считывать его состояние - моя обязанность. Готовить ли своё тело и разум?
Я больше не плачу. И уже ничего не чувствую.
Он тогда только коснулся моих волос и, посмотрев на меня, сказал: «У тебя красивые глаза».
> 15 апреля
Я выпил немного колы, которая оставалась на дне. Прочёл ещё одну книгу - я просил его купить её для меня. Теперь он начал прислушиваться: знает, что мне нужно учиться.
Я должен ходить в школу, брать уроки на пианино, а не сидеть взаперти, ожидая то ли смерти, то ли жизни.
Джош ко мне не заходил. Часто он бывает занят и я очень этому рад.
Чем он занимается - я не знаю. Он встретил меня в лесу, сказав, что знает короткий путь. У него крепкие руки и сильное тело, а я был совсем один. Мои родители не знают, где я.
На краю страницы, возле этих слов, было приписано:
«Я скучаю по вам».
И тогда мне стало всё предельно ясно: этот юноша столкнулся с насилием. Кто он? Как его зовут? В каком году это произошло? - всё оставалось тайной. Никаких чётких данных не было. Но по состоянию тетради и стилю письма я понимала, что случившееся произошло давно.
«Жив ли он?» - эта мысль вспыхнула в моей голове и не отпускала. Я читала, не отрываясь:
> 18 апреля
Последние два дня писать было нечего. Впрочем, мои дни стали одинаковыми. Я хочу сбежать, но всё наглухо закрыто.
Я могу закричать, но знаю, что меня никто не услышит.
Сегодня он пришёл со своими друзьями. Они смеялись, глядя на меня, и что-то обсуждали. Принесли немного еды - это всё, что меня заинтересовало, потому что я был очень голоден.
Их издёвки и домогательства уже не пугают. Я разговаривал с ними спокойно - без страха, чего бы раньше никогда не сделал.
Их глупая речь стала мне привычной. Странно, но звуки, хоть какие-нибудь, помогали справиться с давящей тишиной.
> 19 апреля
Мне по-прежнему не разрешается даже на мгновение выйти на улицу. Он просто боится и я понимаю его страх.
Он боится, что я расскажу, и его поймают. Что он больше не сможет никого словить и посадить в клетку.
Мои отчаянные просьбы вдохнуть воздух он воспринимает с яростью.
Я стал аккуратно с ним говорить, потому что иначе моё лицо снова окажется в крови.
Это не входило в мои планы,но я должен предпринимать хоть что-то, чтобы выжить. Чтобы однажды снова увидеть своих родителей - я знаю, они меня ждут.
Даже если сразу не получится, для меня главное - не сдаваться.
Иногда рядом с записями были рисунки. Не унылые - но наполненные тоской и безысходностью.
И в этот момент несколько моих слёз упали прямо на слова... на слова человека, которого, возможно, уже нет в живых.