Проклятые жизнью

Музыка лилась со всех сторон, проникая в распахнутые настежь окна, каждую щелочку между красной брусчаткой, которой была выложена площадь Завоевателя. Скрипка надрывно ныла, свист флейты пролетал над толпой, а звуки арфы едва ли доносились до меня сквозь шум воды в фонтане. Я сидела на мраморном краю фонтана, опустив босые ноги в ледяную воду. Золотая фигура Бьютера I или, как его еще называли, Бьютера-завоевателя возвышалась надо мной. Волевое лицо предка смотрело на запад. Он стоял на постаменте, который держали представители четырех гвардий, призванные защищать наше государство.

Волки. Воители. Алхимики. Берсерки.

Изящный меч с витиеватыми узорами на крупной рукояти Бьютер I держал в правой руке, а в левой — щит с изображениями трех лилий. Символ Бьюттерирайта. Лилии росли на каждой клумбе, люди всегда старались держать эти цветы дома в вазе. А во дворце и вовсе не было помещения, где они не стояли. Каждый день обязательно свежие, но от их резкого аромата порой кружилась голова. Однако я не жаловалась, дабы не вызвать хотя и вялый, но отцовский, гнев. От памятника первого представителя королевского рода ползла большая тень, укрывающая от палящего солнца. Я наслаждалась недолгой прохладой. Знала, что скоро побегу в улюлюкающую толпу в поисках друзей.

День мира — праздник, что праздновали жители Бьюттерирайта каждый год. День, когда Бьютер I завоевал дикие земли и переформировал темные кланы в гвардии, чтобы те охраняли покой короля и его народа. Поговаривали, что существовал и пятый загадочный клан, что не подчинился. Но я с трудом в это верила. Так или иначе мой предок их победил, и они бы были отражены в памятнике, как напоминание всем тем, кто возжелал бы на нас напасть.

С тех пор этот день празднуется с размахом. Простой народ получал два выходных подряд, на главных площадях барды распевали развеселые песни, восхваляя былые подвиги, а повара и все те, кто умел вкусно готовить, помогали накрывать длинные столы на улицах. Были и те, кто не упускал возможности подзаработать в такой день. Они выставляли торговые лавки в самом центре веселья. Я их не осуждала, потому что как раз к одной из таких я и собралась. Я надела белоснежные туфельки и ловко спрыгнула с края фонтана, случайно замочив подол такого же белого платья. Белый — традиционный цвет Дня мира. Поправив венок из стеблей лилий, я подошла к торговцу причудливыми украшениями из стекла. Разноцветные стекляшки, нанизанные на железные проволочки, лежали на прилавке. Некоторые из них были украшены полудрагоценными или драгоценными, но недорогими, камнями.

— Мир, принцесса, — пролепетал мужчина, учтиво поклонившись. Я приняла его вежливость с улыбкой и продолжила искать то, что потенциально могло понравится младшим сестрам и мачехе. Каждый год я приносила им подарки, потому что никто из семьи не горел желанием праздновать День мира среди пьяного и, как они поговаривали, невоспитанного люда. Хотя я видела по Ребекке, второй жене отца, что она не прочь была посетить праздник вместе со мной хотя бы раз. Ведь она, как и моя родная мать, которую я совсем не помнила, родом из северной страны Мекролв. А там нет столь четкой грани между высшим и нижним сословиями.

Я перебирала изящные ожерелья, невесомые браслеты, кольца из меди. Глаза в прямом смысле разбегались. Я имела возможность скупить всю лавку, но это бы означало, что я лишу других удовольствия приобрести такое чудо.

— У вас явный талант, — похвалила я торговца, а он снял посеревшую от времени шляпу, поклонившись в немой благодарности. Выбор мой пал на три браслета. Первый был совсем на тонкой проволочке с розовым стеклом с вкраплением кварца. Он идеально подойдет самой младшей сестричке Элли. Второй я подобрала для Амелии: проволока была уже заметнее, а стекло бордовыми без каких-либо камней. Амелия любила тяжелые цвета, отрицая любую мягкость и нежность. А для Ребекки я выбрала весьма необычный браслетик на полупрозрачной леске. Похоже, торговец решил провести эксперимент в этом году, заменив один из главных материалов своих украшений. В бирюзовые стекла были встроены крошки белого камня, что отражало всю красу королевы.

Торговец запаковал браслеты в холщевый мешочек и передал мне, после чего я вложила в мозолистую ладонь три золотых монеты. Глаза мужчина округлились и стали больше тех самых монет.

— Простите, ваша милость, но они и одной золотой не стоят...

— Хочу поддержать ваш дар.

Я поторопилась уйти, чтобы он не успел подумать о том, чтобы вернуть мне плату. Сжимая мешочек в руках, я направилась к крытой террасе таверны старых друзей. Возле нее и в обычные дни нельзя было пробиться, а сейчас и виноградинке нет места упасть. Что уж говорить о яблоках. Первый этаж таверны Эрик построил из камня, а второй, в целях экономии, из дерева. Я предлагала проспонсировать его дело, но он отказался, сославшись на то, что негоже королевской особе вкладываться в сомнительные делишки, как таверна. Не спорю, это могло оставить жирный след на моей и без того небезупречной репутации. Однако мне терять было нечего.

Черная невеста. Так меня прозвали в высшем свете из-за того, что четверо юных мужчин умерли на следующий день, как приходили ко мне посвататься. В первый раз все казалось чистой воды случайностью, второй раз окрестили несчастным совпадением, третий раз оказался закономерностью, а после четвертого больше никто не решался просить моей руки и сердца несмотря на то, что это сулило несметные богатства и высокий статус. Сначала я горько плакала, считала себя изгоем, появлялись мыслишки сброситься с балкона, потому что обо мне ходили грязные и несправедливые слухи о том, что это я убивала мужчин лишь бы не потерять прежнюю свободу. Отчасти это было правдой. Я боялась потерять волю, которой обладала, будучи принцессой. Но ни за что бы не решилась на убийство ради этого. Скорее, подкупила бы потенциального жениха. Жаль, до этого не доходило.

Среди простых людей, из более низких сословий, я чувствовала себя гораздо лучше. Их не волновало, насколько черная я невеста, ибо никто из них и не собирался на мне жениться. С ними можно не соблюдать этикет, искренне дружить, не боясь, что завтра весь дворец будет шептаться о моих секретах. Эрик и его жена Анетт — отрада моих юных дней. А до чего же хороши их детишки! Если никогда не выйду замуж и не заведу своих, то всегда буду заботиться о них.

Пробиться через вспотевших и возбужденных людей у меня получилось легко. Они сами расступались передо мной, пропускаю принцессу вперед. Колокольчик над входом прозвенел, и я оказалась в душном помещении, в котором стоял кислый запах медовухи и вонь пережаренной рыбы. Ткнувшись носом в изгиб локтя, я забежала за стойку.

— Мир, Эрик!

— Мир, Хейли!

Мы поздравили друг друга и крепко обнялись в знак приветствия. По лбу Эрика стекали струйки пота, которые он стер запястьем. Денек выдался не самым простым. Как выдался, он еще и не закончился. Я решила помочь Эрику и, убрав мешочек с браслетами в скрытый карман, стала споласкиваться в лавандовой воде из бочки посуду, чтобы поскорее освободить ее для новых посетителей.

— Где Анетт? С детьми на празднике?

— Не-а, — на выдохе проговорил Эрик, протягивая два кубка с медовухой женщине с красным вздернутым носом. Она улыбнулась Эрику оставшимися двумя зубами, из-за чего тот скривился. Он не видел ни в ком, кроме Анетт, прекрасной женщины. И дело было вовсе не во внешности. Не думаю, что такая мелочь когда-либо его волновала.

— Почему она не с тобой?

— Надулась на меня с утра по какому-то пустяку, да заперлась с детьми на втором этаже. Не разговаривает.

— Так не пойдет. — Я уперлась мокрыми кулаками в бока, сдувая каштановую прядь с лица. — Мальчишки заслужили праздник! Я с ней поговорю. Молись, чтобы это и правда оказался пустяк. А то шею тебе взмылю.

Я шутливо пригрозила Эрику пальцем, словно несмышленому малышку. Вытерев мокрые ладони об подол платья, я уже собиралась подняться на второй этаж, чтобы убедить Анетт в том, что грех ругаться в День мира, а дети наверняка ждали праздник с нетерпением. Но резкая тишина оборвала все внутри меня. В голове моментально опустело, и осталась всего лишь одна мысль: «Конец празднику». Ничего, кроме появления кого-то из дворца, не могло заставить такое количество людей притихнуть.

Обернувшись, я убедилась, что мои догадки оказались верными. На пороге стоял Энтони. Как всегда, он облачился в черное, даже рубаха под темным кафтаном была такого же цвета. Рукава кафтана были расшиты серебряными нитями, образуя узор лилий, и расширялись к бледным запястьям по последней моде. Все в образе Энтони до тошноты идеально: каштановые волосы, отстриженные по плечи, пуговицы из жемчуга, застегнутые по самое горло, до блеска начищенные лакированные туфли. Все, конечно, идеально, но не для такого дня, как сегодня.

Энтони пришел за мной, а это означало, что во дворце обнаружили мою пропажу. Я натянуто улыбнулась Эрику, из-за чего болезненно закололо щеки. Безмолвно я пообещала, что еще вернусь, поговорю с Анетт и все улажу, как делала это каждый раз. Эрик порой шутил, что их брак не разрушился благодаря мне.

С понурым видом я выскользнула из-за стойки и сравнялась с Энтони. Его мрачный вид не сулил ничего хорошо, поэтому я приготовилась ближайший месяц провести в запертых покоях. Главное, чтобы меня не лишили общества прекрасных и чутких фрейлин, которые обычно скрашивали мое заточение. Тогда я буду счастлива провести очередной месяц без скучных светских вечеров. Будет не хватать только синих креветок в кляре, что подавали на особенных мероприятиях.

— Он сильно зол? — Спросила я, когда мы вышли на улицу. За нашими спинами толпа вновь заулюлюкала. Их задорный смех вырывался из распахнутых окон, и я завидовала им самой черной завистью. Мы с Энтони свернули в тихий проулок. Настолько тихий, что можно услышать, как стучали мои каблучки по каменной дорожке.

— Не передать словами, — ответил Энтони, сопровождая меня на расстоянии вытянутой руки. — Чем ты снова думала, Хейли? Отправилась на праздник одна, без фрейлин.

— Они бы сразу доложили отцу. А так у меня была хорошая фора, чтобы повеселиться.

Я подмигнула Энтони, пытаясь разбить напряжение между нами, но попытка провалилась. Энтони был немногословным и вечно отрешенным, сколько я его помнила. Хотя в моем сознании еще сохранились обрывки блеклых воспоминаний, когда он позволял себе улыбаться, глупо шутить, разыгрывать спектакли с фарфоровыми куклами. Но однажды все изменилось. Беззаботный мальчишка исчез, а на его месте появился угрюмый Энтони, который почему-то старался спасти меня от отцовского гнева. Я не знала, был ли он когда-нибудь тем мальчиком или я все это придумала. Но я отчетливо помнила, как однажды через щелочку между книжными стеллажами увидела страшную сцену, что навсегда отпечаталась в памяти. Я с содроганием вспоминала, как Робин, его отец, избил его кнутом, обмотанным крапивой. Нам было тогда по десять лет, и я тайком мазала раны на его спине заживляющей мазью. Это был наш общий секрет, потому что если бы я его разболтала, то вполне вероятно Робин лишился бы своей должности. А Энтони не хотел возвращаться к нищей жизни, которой успел «насладиться» до дворца.

— Почему ты никогда не облачаешься в белое в День мира? — Я не оставляла попытки вывести Энтони на разговор. Мы росли вместе, и для меня важно сохранить с ним теплые отношения. Именно Энтони убеждал меня в том, что я вовсе не черная невеста и все со мной хорошо. Он говорил, что это боги уберегают меня от недостойных мужчин.

— Ты же знаешь, что этот праздник для народа, а не для нас, — пояснил Энтони, когда мы вышли к задним воротам, замаскированным под живую изгородь. Тайный проход на чрезвычайный случай во дворце. Там нас уже ожидали двое гвардейцев. Они с опаской осматривались по сторонам, пока не завидели нас. Мужчины встретили меня коротким поклоном. Я догадалась, что Энтони по своей воле пошел меня искать, пока за мной не отправили целый отряд.

— Не знаю, чем мы от них отличаемся. К чему все эти разделения? — Продолжала я настаивать на своем. На заднем дворе дворца бегали три любимые гончие Филиппа. Собаки заливисто лаяли, носясь друг за другом. Они побежали к лабиринту из живых кустов. Мне он не нравился, потому что в сезон цветения я так ни разу и не смогла его пройти. Только в позднюю пору сезона листопада, когда листья опадают и сквозь голые ветви видны все тропы и тупики, я проходила напролом. По левую сторону от гравийной дорожки находился вечный сад. Своими размерами он превышал таверну Эрика в четыре раза. Когда я была маленькой, старшая фрейлина часто рассказывала мне о том, что отец построил сад для моей матери. В нем росли десятки экзотических растений. Удивительные звери там тоже нашли пристанище: кхинские змеи, тигровые лягушки из Мекролва, пташки с красными брюшками с острова Бьютера I и многие другие. Мы с Ребеккой заботились о фауне из разных государств.

— Я предпочитаю не задавать вопросы к уже устоявшимся правилам и традициям, а особенно к разделению. У народа свои праздники. Аристократам тоже есть что отмечать. — Энтони приблизился ко мне, и нас больше не разделяло прежнее расстояние. Пока рядом не было никого из придворных или других людей, мы позволяли себе подобные вольности. — День мира ориентирован преимущественно на крестьян и средний класс, потому что они должны быть благодарны за то, что твой предок подарил им свободу и отстроил столь величественную столицу.

Мы зашли в двустворчатые двери и оказались в зале для музицирования. Только из этой комнаты представлялось возможным выйти на задний двор. Из-за больших окон во всю стену зал всегда был наполнен светом на рассвете. Энтони прокашлялся и учтиво поклонился мне, потому что мы были не одни.

— Я оставлю вас, ваша милость, — сорвалось с гранатовых уст Энтони, но Филипп остановил его жестом руки.

— Ты знаешь, что мы, как и Хейли, доверяем тебе, — Филипп обратился к Энтони. Двери, ведущие на улицу, закрыла Амелия, а Элли не сдвинулась с дивана. Сестра сидела спиной к нам в неестественной позе. Слишком уж прямой была ее спина, хотя Элли всегда сутулилась. Неужели снова случился приступ?

Я осторожно обошла диван, встав перед ней. Элли отвела от меня покрасневшие глаза. Веки ее опухли от слез. Черные кудри струились по прикрытым розовым кружевом плечам. Для девушки выйти за пределы спальни с распущенными волосами считалось позором. Элли учитывала все подобные моменты, потому что боялась так и не выйти замуж, как я к двадцати годам. Внутренне выпустил иглы комок тревоги, царапая дно моего сердца.

— Что случилось, Элли? — Я опустилась на колени рядом с ней и уложила ладони на пышный подол ее платья, показывая, что я здесь, рядом, нечего бояться. — Тебя кто-то обидел?

— Это все отец. — Всплеснула руками Амелия. В отличие от Элли она держалась стойко. Платиновые, как и у Филиппа, локоны фрейлины уложили в аккуратную прическу, которую венчала невесомая из чистого золота диадема. Рубиновое платье контрастировало с белым корсетом и жемчугом, которым было расшито ситцевое декольте. Жемчуг нынче был в моде. — Довел ее до обморока с утра!

— Как? — Опешила я. Конечно, некоторые аристократы шептались о том, что правитель выжил из ума, но я не думала, что это окажется правдой. Особенно после того, как их отправили в пожизненную ссылку за клевету в монастырь на остров Бьютера I. Значит, их наказали за правду?

— Отца посетили страшные думы после собрания гвардий. — Филипп выступил вперед, сложив ладони в молитвенном жесте. Он делал так в мгновенья, когда нервное напряжение достигало пика. Я сократила расстояние между собой и братом, взяв его холодные руки в свои.

— Я не понимаю, — голос мой дрожал, потому что в бирюзовом взоре Филиппа я встретила совершенную опустошенность. — Он хочет выдать Элли за кхинского аристократа? Или за кочующего западного царя?

Филипп покачал головой, и я прикусила нижнюю губу. Что еще могло быть хуже? Энтони облокотился спиной об стену рядом с клавесином. Он наблюдал за нами, и по выражению его лица я догадалась, что он все знал. Знал и не сказал. Почему никто, Йанзиклф [1]бы их всех побрал, не решался рассказать мне?!

— Он... — начал Филипп, но шум распахнутых дверей не дал ему договорить. Еще не повернувшись, я узнала отца по одышке, что непременно появлялась после вдыхания дыма восточных курительных трав. Филипп поник, и мне пришлось отпустить его руки. Все устремили взгляды на правителя и поспешили поклониться. Я последовала их примеру. Когда отец гневался, нам приходилось проявлять высочайшую степень учтивости и следовать всем правилам этикета, которые только существовали.

— Все вон, — хрипло приказал отец. — Кроме Хейли.

Энтони первый покинул зал, а за ним Амелия увела Элли, что снова разразилась в горьких рыданиях. Я поклялась, что выясню причину ее слез. Филипп продолжил стоять рядом со мной, словно мне грозила серьезная опасность. К чему такие переживания? Будто впервые меня накажут заточением. Не сошлет же отец меня в монастырь.

— Ваша величество, вы совершаете большую ошибку. — Филипп сглотнул, сжимая кулаки до побеления костяшек. — Как это воспримет общество? Хейли ведь от королевской крови...

— Молчать! — Громогласно приказал отец, заходя в зал. — Когда станешь правителем, тогда сможешь перебивать, кого душа пожелает. А покуда корона на моем челе, ты должен мне подчиняться.

Я заметила, каких же усилий стоило Филиппу замолчать. Он стиснул челюсть, что та заскрипела над моих ухом. Как же вырос мой брат. Я не узнавала в нем неуклюжего малыша, которому выбирала его первую погремушку. Филипп размашистым шагом удалился, оставив нас с отцом наедине.

— Ваше величество, простите меня, — решила я первая покаяться, надеясь смягчить наказание. — Я обещаю, что больше не покину дворец в День мира без сопровождения фрейлин.

— Твои фрейлины сосланы кхинскому императору в качестве наложниц. Давно пора было понять, что они скверно тебя воспитывали и совершенно не следили за тобой.

— Что?! Наложницы?! — Во рту у меня пересохло. Какой же глупой я была, беспечно сбегая из дворца! Кончик носа защипало. Я разрушила судьбу невинных женщин: довела до того, что их продали за какие-то сушеные травы. — Наложницы ведь хуже монастыря. Молю вас... верните их, я исправлюсь. Они в этом не виноваты. Они ни о чем не знали!

Я сделала шаг к отцу, а он от меня. Никакие слова не выразили бы его презрение столь ярко, как подобный жест. Я отступила назад, смиренно опустив голову.

— Думаешь, что дело только в этом? — Усмешка на оплывшем лице вышла чересчур ядовитой. — Если бы единственным твоим преступлением было щеголять, словно продажная девка, среди челяди во время вульгарного праздника, то наказал бы я только тебя.

Жестокие слова прошлись ржавым лезвием по самому сердцу. Он никогда не оскорблял так даже предателей короны. Мне почудился неразборчивый шепот из теней в конце зала, но я списала эти галлюцинации на страх, что набатом бился в висках. Пространство немного плыло вокруг. От слез? Или я тоже вот-вот потеряю сознание? Все же я выдавила из себя вопрос, засевший рыбной костью в глотке:

— В чем же еще я провинилась, ваше величество?

Полы кафтана, что едва ли сходился на округлом животе отца, зашуршали, а цокот маленьких каблучков отразился от стен. Отец подцепил мой подбородок горячими пальцами, и в ноздри мне ударил аромат полыни и чего-то едкого. Он действительно вдыхал ядовитые травы, дарящие временное удовольствие.

— Твои глаза. Ни в моем роду, ни в роду твоей матери не было золотых глаз, — сипло говорил отец, а я едва держалась, чтобы не сморщиться и не вырваться из его хватки. Я не знала, насколько сильно разозлит его подобная дерзость. Полагала, что стану следующей наложницей злосчастного императора. — Сначала считал это благословением от всевышних, но недавно Робин открыл мне истину.

Ах, Робин... без него и здесь не обошлось. Я молила всевышних о том, чтобы поскорее бы Филипп стал королем и убрал мерзкого старика из совета. Я не понимала, почему он так возненавидел меня, что постоянно науськивал отца против меня.

— Ты проклята.

Проклята. Словно приговор. Голова пошла кругом, ноги стали совершенно ватными, потому что теперь мне не отделаться простым заключением в покоях. Что же он придумал? Что же придумал Робин?

— Золотые глаза, все твои женихи умирают при загадочных обстоятельствах. Даже мать твоя промучилась девять дней в горячке после родов, а затем умерла! — Отец перечислял приписанные мне грехи, что били наотмашь. Обжигающие слезы потекли из уголков глаз. — И ты, между прочим, родилась в Проклятую Луну. Однако волком не воешь. Просто чудовище.

— Отец, неужели...

— Я тебе не отец!

— Хорошо, — проглотила я кислую обиду перед тем, как продолжить. — Ваше величество, неужели злато глаз моих проклятье? Я ведь от вашей крови. Значит ли это, что вы сами породили чудовище?

Ответом мне послужила хлесткая пощечина. На этот раз я не устояла на ногах, свалившись на ледяной паркет. Левая щека горела из-за тяжелой руки отца, а слезы лишь сильнее раздражали явно покрасневшую кожу. Я подавила всхлип, не позволив ему сильнее втоптать меня в грязь.

— Следи за свои змеиным языком, девчонка. — Он возвышался надо мной, а носок его туфли оказался прямо перед моим носом. Я съежилась, страшась очередного удара. До чего же очерствело некогда любящее отцовское сердце? — Я не обреку наш род на позор. Утром ты отправишься в гвардию Воителей. Ты объявишь всем на площади, что это твое искреннее желание защищать свой народ, черная невеста.

Я замерла. Казалось, любое движение еще пуще распалит короля. Черная невеста. Гвардия. Три слова эхом отдавались в голове. Белоснежная ткань моего платья темнела из-за соленых слез, что я уже не могла и не хотела сдерживать. Особенно, когда осталась одна.

[1] Бог, изгнанный из пантеона Истинных богов, которым в основном поклоняются в гвардиях. Однако имя Йанзиклфа стало нарицательным, и его используют в качестве аналога «черта» приверженцы Всевышних.