13 часть
— Ты, главное, не бойся, — ободряющая речь и хлопок по плечу от Баха не помогают от слова «совсем», но я всё равно улыбнулась на эту попытку поддержать меня. Я-то всё уже для себя решила, и пути назад тупо нет.
— Кир, ты только помни, что чем больше шкаф — тем громче он падает, — прыснул со смеху Даня, идя позади парней и параллельно вытягивая шнуровку из капюшона своей худи, чтоб у «Бэшек» не было возможности потянуть за неё и придушить.
— Ой, завали, а, — фыркнул на него недовольно Бах. — Ты, кстати, тоже шнур вытяни, — посоветовал он мне, кивнув на рыжего одноклассника, как бы показывая, что он имеет в виду. Я понятливо кивнула и выдернула белую верёвку, капюшон ослаб.
— Где стрелка намечается? — спросила я, осматривая свою одежду на наличие других ненадёжных элементов, за которые можно потянуть или порвать. После небольшого анализа я сняла с запястий несколько браслетов и два стальных кольца, подаренных мне тётей когда-то давно.
— Да я хер знает, во дворе, наверное, — безразлично пожал плечами Даня.
— То есть, ты даже не удосужился узнать, куда нам идти? — изогнула бровь я.
— Ой, блять, Кир, мне, может, ещё точное время надо было уточнить, чтоб не опоздали на раздачу пиздюлей? — мне хотелось закричать «да, время тоже надо было узнать!», но я сдержалась. Понятно, мы явно топаем не на светское культурное мероприятие.
— То есть, прям в школе ебашимся? Зашибись, а если учителя спалят? — привела логический довод я.
— У них сейчас следующий урок начнётся, разбегутся. А если спалят — так нам же лучше, разбежимся и меньше отхватим, — я в какой-то момент даже нашла для себя такой аргумент вполне логичным.
Компания из пятерых девятиклассников вышла во двор. Даня качнул головой влево, направляя всех в эту сторону. Там раскинулся небольшой школьный садик, а точнее — просто небольшой лабиринт из низеньких кустов, а за ними начиналось спортивное поле, где сейчас не проводился урок — физ-ра ещё шла в спортзале по причине «холодно как-то».
Глеб со своей братией сидел на траве около турников, и, заприметив «Ашек», они поднялись на ноги, выстраиваясь грозной стеной перед ними.
— Чё делать? — растерянно уточнила я, никогда ранее не участвовавшая в таких заварушках.
— Ничё не делай, подходи и бей первой, будут бить — беги, — видно, что Даня и сам напуган, когда подошло время действовать, но, как лидер класса, держится он уверенно, идёт чуть впереди остальных.
— Ага, поняла, — отозвалась я, заставляя себя делать каждый следующий шаг вперёд.
— Ого, кого я вижу, — просиял Глеб и показательно сплюнул на землю. Мне захотелось закатить глаза: что, серьёзно, настолько фильмов пересмотрел?..
— Не трепись, Глеб, мы тут не за этим, — Я бросила удивлённый взгляд на Баха. Его голос звучал непривычно уверенно и вместе с этим спокойно, будто мы собрались здесь сканворды решать или рисовать плакат ко дню победы. «Бэшки» уставились на параллельный класс с какой-то неописуемой злостью. И что только Глеб им наговорил, чтоб так настроить?.. Или они просто любят драться? Я разбираться не стала. Почувствовав, как в крови закипает обида и злость на Глеба, а в голове снова начал звучать диалог с лестничной площадки, засевший так глубоко внутри, я делаю несколько быстрых шагов вперёд, вызывая удивление у всех, и с размаху бью Глеба по лицу, попадая куда-то между носом и скулой. Больно сводит кулак.
— Ёп твою мать! — от неожиданности восклицает даже Бах, не успев сообразить, как неженка вдруг феерично открыла эту стрелку. Тут же меня кто-то хватает за воротник и тянет на себя — и очень вовремя! Кулак Глеба пролетает перед самым носом. Даня спас меня от очень неприятных болевых ощущений своей быстрой реакцией.
Даня сцепился с Пашей и даже успел повалить его на лопатки в первую минуту драки и сильно заехать по лицу. Бах закрывает меня собой, пока я, тяжело дыша, перевариваю, что только что произошло, и потираю свободной рукой саднящий кулак. У Данила, как бы он ни старался, долго сдерживать Глеба не выходит, тот, распалившись из-за обидного пропущенного удара, бьёт наотмашь, сильно и резко, не боясь всерьёз причинить кому-то вред. Даня теряет равновесие, падает на пол, тяжело дышит и хрипит, держась рукой за рёбра, в которые прилетел совсем не детский пинок, и Костя Бычук, застыв на месте за спинами одноклассников, смотрит на него с таким сочувствием в глазах, что вот-вот расплачется. Он плюёт на всё, подбегает к Баху, садится рядом с ним и помогает подняться на ноги, пока «Бэшки» самозабвенно заняты тем, что пытаются начистить морды «Ашкам».
— Давай уйдём, — просит почти умоляюще, рассматривая кровь на руках Дани, которые он порезал, когда упал на мелкие камни под ногами.
— Нет, — почти рычит, отталкивает от себя Бычука и внезапно бьёт его в скулу, смазанно, почти не больно, но так неожиданно и обидно, что парень теряется, отлетает на шаг назад и, запнувшись о щель между бетонными плитами, падает. Поднимает непонимающий взгляд и видит на себе взгляд одноклассника, и соображает, что Даня их обоих только что прикрыл. Бах чувствует себя полным мудаком, подняв руку на лучшего друга, но он выбрал меньшее зло. Узнай другие, что они между собой вовсе не враги, всё закончилось бы куда более болезненно для двоих.
Я остаюсь один на один с Глебом. Даня, Илюха и Юра отвели в сторону всех остальных и устроили нормальный замес. Больше всего с драки кайфовал Поперечный, который с таким энтузиазмом бросался на «Бэшек», словно ему за это платили. У него была рассечена бровь и разбита губа, но он всё равно ухмылялся, отвешивая очередной удар.
Я поднимаю решительный взгляд на Глеба, тяжело сглатываю ком в горле и стараюсь увернуться от летящего в меня кулака, но тот всё равно угождает под дых. Я сдавленно мычу и начинаю оседать на пол оттого, что дыхание перехватило и ноги подкосились, но инстинкт самосохранения буквально толкает меня вверх, и я выпрямляюсь, делаю шаг назад и наотмашь отчаянно бью ногой по солнечному сплетению врага. Глеб хватается за место удара, отходит на шаг назад, смотрит исподлобья зло и раздражённо. Я хочу развернуться и убежать, но я устала вести такой образ жизни. Я, криво усмехнувшись своим мыслям, делаю уверенный шаг вперёд и бью в лицо, отчего руку простреливает новой волной боли. Глеб тут же хватает меня за ткань кофты на груди, сминает, тянет на себя и резко толкает. Я падаю, больно ударившись затылком о бетон. Голова начинает кружиться, во рту собирается привкус металла.
Периферийным зрением я замечаю, как от мощного удара в челюсть падает Даня, и слышу треск ткани, когда Баха так крепко хватают за рукав, что тот не выдерживает и идёт по швам. Мы проигрываем.
В лицо прилетает кулак. Я стараюсь не хныкать и не рыдать, но мне так больно, что я до скрипа сжимаю челюсти и зажмуриваю глаза. Пинок по рёбрам выбивает вскрик. Следующий попадает в живот, и я, свернувшись в клубок, пытаюсь прикрыть себя руками. Меня тошнит и мне физически плохо от запаха крови.
— Блять, Кира! — слышу я голос друга, быстрые шаги, переходящие в бег, и снова получаю сильный пинок по рукам, которые сводит судорогой от боли, которая электрическим током бежит по каждой косточке. В голове сплошное «хватит, пожалуйста, я больше не могу», и я задыхаюсь от нового удара. Глеба оттаскивают за плечи, а я не перестаю дрожать и сжиматься, стараясь прикрыть себя от уже прекратившихся ударов. Мне ожидаемо досталось больше всех на этой стрелке.
Потому что я — ненужная. Ни себе, ни родителям, ни школе. Меня тупо не жалко. За меня никто не вступится — и «Бэшки» это знают.
— Блять, пиздец! Кира, Кирюх, вставай, давай, нас спалили, бегом, валить надо! — трясут меня за плечи Даня и Костя. Я неуверенно убираю руки от лица, медленно переворачиваюсь на спину, тяжело и громко дыша.
— Блять, ты как? Ты встать можешь? — подключается Бычук, помогая сесть, поддерживая за спину. — Нас поставят на учёт, о Боже, — начинает паниковать Бычук, замечая, как в окнах второго этажа школы мелькает несколько силуэтов. Учителя идут.
— Валите, — хрипло отвечаю я, заваливаясь набок, но мня ловит Данил.
— Да нахуй иди, — отвечает мне Бах дрожащим, но злым голосом. Сам понимает, что будет, но меня одну не оставит. — Кость, ты реально вали, мы тут сами. Беги, блять, говорю! Тебе нельзя на учёт! — повышает на него голос и толкает в плечо для убедительности. Бычук, покачав головой, остаётся.
— Нет, — твёрдо произносит он. — Вместе получим.
— Долбоёб! — ругается Даня, смотрит по сторонам отчаянно, словно ища вход в Нарнию, где они смогут спрятаться. — Бес, вставай, ну пожалуйста! — я хочу, правда хочу, но сил в избитой тушке просто нет. Мой организм и так время от времени сбоил, а сейчас тем более отказывался идти на контакт.
Основной вход в школу находится за нашими спинами, второй — слева, прямо за углом здания, там пролегает проезжая часть. Мы находимся метрах в двадцати от этого выхода и потому синхронно оборачиваемся, услышав, как кто-то резко дал по тормозам на машине прямо перед входной аркой. Из машины выходит Стас. Я удивлённо наблюдаю за тем, как учитель стремительно направляется к нам, и парни рядом особенно очкуют, не понимают, к чему идёт дело.
— Идиоты, — шипит он на них, опускаясь рядом и кладя обе ладони на лицо своей подопечной, заглядывая в бездумные зелёные глаза. Он злой, сердитый и взволнованный. — Бегом отсюда! Бегом, я сказал! — кричит на парней Гордиенко, приобнимая мня за спину, освобождая от этого занятия ребят. Я киваю парням, подтверждая, что просьбу лучше выполнить. Костя с Даней бросаются бежать в сторону заброшки. Стас быстро и не очень бережно сгребает тело, поднимает на руки и так быстро, как может, направляется со мной к машине. Разместив меня на заднем сидении, он огибает машину, садится за руль и срывается с места. Учитель переводит напряжённый взгляд с дороги на школьный двор и видит группу учителей, которые пришли выяснить, что произошло, узнав о стрелке.
Стас думает, что успел.
— Кира, — говорит он, подняв взгляд на зеркало заднего вида. Я тихо скулила, поджав под себя длинные ноги, и кусала губы, чтоб быть как можно тише. Услышав своё имя, я открываю глаза, и Стас даже через отражение отчётливо видит, что в них стоят невыплаканные слёзы, которым я не даю пролиться, вытирая рукавом кофты. — Как ты? — сначала думал, что будет ругаться, но, увидев, в каком я состоянии, решил отложить это дело в долгий ящик.
— Больно, — произнесла я слабо, прижимая обе руки к животу.
— О Боже... — выдыхает мужчина, ощущая прилив жалости к подростку. Он берёт телефон из подставки на приборной панели, набирает Сашу, которая у него стоит в быстром наборе, и просит приехать как можно скорее.
Я закрываю глаза.
***
— Какого хера ты смеёшься? — устало спрашивает Стас, помогая мне выйти из машины. Я, повиснув на его плече, начала вдруг тихо посмеиваться, уткнувшись ему в шею разбитым носом. За то время, что мы ехали, мне стало чуть легче, и пришло осознание того, что я, мать вашу, наваляла самому Глебу — этому шкафу! Я на поставленный вопрос не отвечаю, сдавленно охаю только, делая шаг, и накрываю рукой саднящие рёбра. — Дура, — добавляет Гордиенко, открывая передо мной дверь подъезда.
Энтузиазма моего, обоснованного тем, что я была нереально крута, когда пару раз ударила Глеба, хватает ровно до двери в квартиру. Стас и так почти весь путь протащил меня на себе, а сейчас я и вовсе растеклась по полу, осев на него.
— Это додуматься только — забить стрелку в школе!.. — злится Стас, под подмышки поднимая лёгкую тушку и усаживая на мягкий пуф в коридоре. Я усмехаюсь тихонько и устало откидываюсь спиной назад, упираясь лопатками в стену. — У тебя хоть ничего не сломано? — не очень-то своевременно уточняет блондин, садясь на колено передо мной и принимаясь распускать шнуровку на кроссовках.
— По ощущениям — всё, — поморщилась я, с трудом отрывая затылок от стены, чтоб посмотреть в голубые глаза Стаса. Сердечко от его заботы забилось чаще, и я почувствовала странное желание запустить руку в его светлые пушистые волосы, но тут же решила, что это плохая идея.
— Давай конкретнее, — заглянув в зелёные глаза, произнёс он, параллельно обхватив рукой тонкую щиколотку. Потянув на себя кроссовок, он освободил первую ногу от обуви, затем вторую.
— Рёбра, руки, затылок и животик, — перечислила, прислушиваясь к ощущениям своего тела. — Можно я в школу завтра не пойду? — внезапно для самой себя и тем более для учителя, на полном серьёзе, попросила разрешения у него, как будто Стас мой родитель или родственник.
— Конечно, не пойдёшь, — заторможено отозвался старший. — Кирюш, по голове сильно прилетело? — уточнил, выгнув бровь. Я обиженно фыркнула: «Сам дурак!». — Так, ладно, иди сюда, — он попытался поставить меня ровно, но ноги разъезжались, как у новорожденного Бэмби, а рукой я хваталась за всё подряд, чтоб удержать равновесие, но в основном — за Стаса. — Понятно, — закатил глаза Гордиенко и, не теряя больше времени, поднял тощее тельце на руки. Я стыдливо уткнулась лицом в его плечо.
Мужчина, проигнорировав диван в зале, проходит в свою спальню и осторожно опускает меня на мягкую кровать.
— Тебе здесь будет комфортнее, — со знанием дела заверяет старший, отвечая на немой вопрос. — Теперь раздевайся, — я уставилась на Стаса, не моргая. — Давай-давай, надо посмотреть, что с тобой, — я вздыхаю, снова ощущая себя виноватой за то, что меня избили, и со стоном опускаю дрожащие руки на края кофты, чтоб стянуть её. Пальцы перебиты, на них к вечеру проступят синяки, кое-где кровь — то ли моя, то ли Глеба, и силы в них совсем нет, едва ли получается их полноценно сгибать и разгибать. Стас, мягко обхватив ладони, опускает их обратно на одеяло, поверх которого лежу я, и сам принимается медленно и бережно стягивать верхнюю одежду. — Тш-ш, немного осталось, — успокаивающе шепчет на ухо, когда дыхание подростка учащается и я едва не хнычу, когда мне приходится поднять руки и сесть на кровати. Каждое движение отдаётся болью.
Я думаю, что Стас бывает на удивление заботлив.
Я думаю, что я люблю его успокаивающий шёпот и нежные касания.
Я думаю, что я боец, что теперь меня не будут считать трусом.
Я тихонько всхлипываю, когда ткань кофты проезжает по открытой ссадине, розовеющей сбоку на впалом животе.
— Зачем ты в это влезла, а, малая? Сейчас не болело бы ничего, прими бы ты благоразумное решение. В конце концов, могла бы сказать мне, и никакой стрелки не было бы, — я шмыгнула разбитым носом, медленно повернулась набок и сжалась в комочек, крепко жмуря глаза, чтоб из них, не дай Бог, не покатились слёзы. Раны саднили слишком остро. Мне тяжело даётся переносить боль, а нотации Стаса ничуть не помогали в данной ситуации. — Принесу обезболку и воду, — решил старший, осмотрев подростка, и отошёл на пару минут за поиском перечисленного.
Я, тяжело пыхтя, как рассерженный ёжик, приподнимаюсь, упираясь локтем в подушку, быстро проглатываю белую таблетку в сладкой оболочке прямо из рук Стаса, немного задев влажными губами кончики его пальцев. Мужчина подносит стакан к моему рту, ждёт, пока я сделаю пару быстрых глотков, и убирает его в сторону, на прикроватную тумбочку.
— Саша приедет вечером, осмотрит тебя. Если станет очень плохо — не молчи, поедем в больницу, — предельно серьёзным голосом произносит учитель, помогая мне перевернуться обратно на спину, чтоб обработать все ранки. Я сдавленно хнычу и тяжело дышу, отчего моя грудная клетка часто вздымается. Я всё ещё без верхней одежды, и бледная кожа начала покрываться мурашками от холода. Пальцы Стаса пробежали по моим рёбрам, едва ощутимо щекоча, пока он с сосредоточенным видом проверял, не сломана ли ни одна из костей.
— Не нужно никому меня осматривать, — тон у меня вышел почему-то обиженным, хотя у меня вроде и нет причин обижаться на кого-либо, кроме себя, дурашки такой.
— Нужно, — подняв взгляд на мгновение, оторвавшись от изучения тощего тельца, заверяет меня блондин, глядя в зелёные прищуренные глаза. Его тёплые и сухие руки приятно ощущались на коже, согревали и ласково поглаживали, давили почти не больно, когда он прощупывал перебитые руки.
— Стас, там больно, — прошипела я, сдавленно простонав, когда пальцы Стаса сошлись на особенно болезненном участке — между указательным и средним пальцами, где пролёг болезненный след от ботинка, которым с силой ударил Глеб. Кожа чудом не содралась, но опухла и покраснела.
— Извини. Надеюсь, обошлось без переломов, было бы жалко такие музыкальные пальцы, — Я заржала в голос с этой фразы, а Стас, явно добиваясь именно такой реакции, поднял на меня взгляд, рассматривая улыбку на припухших от укусов губах.
— Из меня музыкант как из тебя танцор, — выдавила в ответ я. Гордиенко, смочив заранее принесённую вату в перекиси, стал аккуратными движениями оттирать запёкшуюся под разбитым носом кровь с красивого личика. Я сосредоточенно наблюдала за его действиями и морщилась от неприятных ощущений, когда вата касалась особенно чувствительных зон около крыльев носа.
— Я, кстати, три года танцами занимался в детстве, — Я улыбнулась, представляя себе танцующего Стаса. Было забавно и мило. — Так что ты могла бы стать вполне сносным музыкантом, исходя из этой логики, — я усмехнулась и отвела взгляд.
— Может, и стала бы, родись в другой семье, — голос звучал тише и грустнее, чем раньше. Гордиенко промолчал на эту фразу, не найдя нужных слов. Я была права. — Что теперь будет? — нарушила я тишину. — В школе всё равно узнают, кто был на стрелке. Свои же и сдадут. Как думаешь, меня поставят на учёт? — Стас категорично качнул головой.
— Мы всё уладим, — произнёс он уверенно. — Думаю, из этой ситуации найдётся выход, если немного подумать.
— Было бы хорошо. Ладно я, а Косте на учёт нельзя, — Стас по-доброму усмехнулся. Избитая я лежу перед ним, едва шевеля конечностями, мне грозит постановка на учёт в полиции, а я волнуюсь лишь за друга, которому досталось вдвое меньше.
— Разберёмся, — и этому голосу мне хотелось верить. — Хочешь чего-нибудь? — спросил мужчина, закончив с обработкой и помогая мне натянуть футболку обратно, чтоб не смущать меня лишний раз.
— Нет... хотя... какао, если не сложно. Сладкое. Две... нет, лучше три ложки сахара, — Стас, растянув губы в умилённой улыбке, тихо рассмеялся, не сдержавшись при виде смутившейся меня от своей же просьбы.
— Ух ты, вот такой ты бываешь?.. — вопрос повисает в воздухе без ответа. — Конечно, сейчас сделаю, — легко похлопав меня по коленке, заверил учитель и поднялся с края кровати. — Отдыхай, — бросил он, обернувшись через плечо в дверном проёме.
Гордиенко задумчиво помешивает молоко в сотейнике и смотрит перед собой, не особо обращая внимание на то, что пришло время добавлять какао-порошок. Он думает о девочке, которая осталась лежать в его постели. О ее красивой улыбке, тихом голосе, которым та озвучила просьбу, о перебитых пальцах и ее ссадинах на рёбрах и животе.
Стас думает, что я не заслужила того, что со мной происходит.
Стас думает, что он многое бы отдал, чтоб вернуться в тот день, когда испортил мою жизнь своим необдуманным поступком.
Стас думает, что надо бы уехать из этого города поскорее и начать нормальную жизнь.
Стас добавляет какао-порошок и три ложки сахара.
— Держи, — он аккуратно опускает в протянутые ладошки тёплую чашку и помогает приподняться.
— Спасибо, — искренне произношу я, отведя взгляд вниз, рассматривая свои руки и фиолетовую пузатую кружку.
— Поспишь? Тебе бы сил набраться, совсем бледная, — вздыхает Стас, с сожалением осматривая меня и чувствуя свою ответственность за мое состояние.
— Да как-то не хочется, — подумав, покачала головой я. Как назло, именно сегодня я выспалась.
— Как хочешь, но с кровати я тебе встать не дам, — предупредил Гордиенко, щуря свои голубые глаза и следя за тем, как щёки мои розовеют от горячего пара какао. Сладкое немного отрезвляет меня, даёт заряд бодрости. Я тихонько мычу, когда напиток обжигает ранки на губах, но пью.
— А пописать? — задаюсь вопросом, который первым приходит в голову. Стас тихо смеётся и качает головой, мол, Бессмертных, ну какая же ты Бессмертных.
— Ну только если пописать, — согласно кивает головой, всё ещё не переставая усмехаться.
— Уговорил, — ответила я со смущённой улыбкой.
Вся я — съёжившиеся от боли, обиженная и сломленная — стала вдруг нежной и чувственной, сидя на мягкой кровати в тёплой комнате и сёрбая вкусное какао, приготовленное с любовью. Стас меня такой раньше не знал. Мне всего-то нужно было немного внимания, заботы и сочувствия, чтоб стать лучшей версией себя. И улыбка у меня красивая, и голос милый, тихий и как будто немного заспанный, когда я говорю после долгого молчания. Глаза у меня светло-зелёные, как будто в эпоксидной смоле застыло отражение летней травы под палящим солнцем. И брови у меня трогательно вздымаются наверх, когда я удивлена или испугана, а ресницы дрожат, когда я злюсь. Гордиенко раньше ошибочно думал, что я такой никогда не была.
А на деле я такой была всегда, пока не стала взрослее. И вовсе я не грубая, не злая. Я — это сгусток защитной реакции на реалии жизни, в которые погружена многие годы. И Стасу кажется, что медленно, шаг за шагом, он открывает для себя настоящую меня.
Стас смотрит на разбитые губы, которые опухли и наверняка очень болезненно саднили, на застывшую на них сладкую плёнку от напитка и ловит себя на мысли, что хочет эти губы поцеловать.
Стас ловит на себе ответный отрезвляющий взгляд и отмирает.
— Почитать тебе вслух?.. — спрашивает он немного растерянно, испугавшись, что я прочитала его мысли — на лице же всё наверняка написано было.
— Да? — удивлённо отвечаю я, подрастерявшись от такого внезапного предложения. Гордиенко кивает, встаёт и берёт с края стола томик в простом зелёном переплёте.
Стас целый час читает мне вслух Булгакова, пока я, убаюканная его размеренным голосом, не засыпаю. поджав ноги к животу и обняв руками подушку. Во сне я дрожу, и мужчина укрывает меня тёплым одеялом.
Саша, уставшая после смены в больнице, пьёт со Стасом кофе на балконе, пока я, разбуженная ее приходом, а точнее звонком в дверь, прихожу в себя после долгого дневного сна.
— Вечно ей достаётся, — поджимает губы Саша, делая затяжку сигаретой, а следом глоток кофе.
— Да, она магнит для неприятностей, — невесело хмыкнул Стас, оборачиваясь через плечо на стеклянную дверь — не вышла ли я, не жду ли уже их?.. Не хотелось надолго оставлять меня одну.
— И... как складывается ваше общение? — неловко интересуется девушка, бросая сигарету в пепельницу и перебирая в руках белую чашку.
— Лучше, — пожимает плечами блондин.
— Надеюсь, она будет счастлива рядом с тобой, — подытожила Саша, вздохнув. — Хотела бы я сказать, что без тебя плохо, но знаю, как ты не любишь все эти разговоры о прошлом, — Стас ответил таким взглядом, что сразу стало ясно — он действительно не рад, что врач произнесла это вслух. — Но я по твоим объятиям всё равно скучаю пиздец, — добавляет она и быстро уходит в квартиру, чтоб не нарваться на пару ласковых от бывшего. Гордиенко все эти сопли размазывать не любил никогда. — Ну давай, показывай свой боевой раскрас, — сменив тон на весёлый, с порога произносит Саша, проходя в комнату Стаса , где на кровати сижу я, ощущая себя неловко под двумя внимательными взглядами.
Спустя недолгое время девушка заключает, что серьёзных последствий не обнаружила, но всё равно настоятельно рекомендует постельный режим и отдых.
— Если я в школу не приду без причины, то точно поймут, что я на той стрелке была, — хмуро резюмирую я. — И парней одних оставлять не хочу, им достанется...
— А если пойдёшь, то, блять, не догадаются, — закатывает глаза Стас. — По тебе же прямо не видно, — рыкнул он недовольно.
— Блин, — вздохнула я, соглашаясь с аргументом.
— Саш, сможешь ей справку нарисовать, что она болеет? — врач задумчиво смотрит на школьницу.
— По закону только на десять дней могу, потом надо больничный оформлять, а она, как я поняла, добровольно на это не пойдёт... — Я утвердительно качнула головой, Стас вздохнул, скрестив руки на груди. — Но раны за это время подзатянутся, я думаю, и история замнётся, скорее всего.
— Осталось только убедить учителей, что тебя там быть не могло и вообще ты просто болеешь, — заключил Гордиенко.
***
— Павел Алексеевич, не понимаю, о чём вы. Я лично видел, как Бессмертных покинула школу сразу после завершения уроков, да и выглядела она неважно — бледная, уставшая, я ещё на уроке внимание обратил, — врать директору было на удивление просто. Стас и бровью не повёл, говоря это всё. Благо, ученики и «А», и «Б», принимавшие участие в стрелке, оказались благоразумны и не стали сдавать друг друга, хотя по боевому раскрасу многих вычислили сразу, а те, кто оказался смышлёнее — остались дома.
— И всё же удивительное совпадение, что она заболела именно сегодня. Я звонил ее маме, она даже не в курсе, а на просьбу прийти в школу для выяснения обстоятельств никак не отреагировала, уже в который раз... — Стас стиснул зубы. — Надеюсь, у Бессмертных будет официальная справка из больницы, иначе, если она просто прогуливает, у меня будут основания предположить, что она всё же участвовала в драке, — Стас едва удержался от того, чтоб довольно хмыкнуть. Потому что справка у неё уж точно будет.
— А что там с Глебом? Видел его с утра, весь в синяках, — «Моя девочка постаралась», — проскочила донельзя довольная мысль в голове.
— Будет поставлен на учёт, он там был без сомнений. Он, кстати, и утверждает, что Бессмертных тоже была там, но его слова не сходятся с вашими, а доверять учителю я склонен больше, чем хулигану, — Стас кивнул головой.
— Не в первый раз Глеб пытается испортить кому-то жизнь. Проблемный ученик, — перевести тему получилось идеально. Павел Алексеевич согласно покивал головой, поворчал на девятиклассников и покинул учительскую.
***
— Что-то ты неважно выглядишь, — причитает Стас, осматривая худой силуэт посреди смятых простыней. Я плохо спала ночью, поскольку выспалась накануне днём. Я лениво валялась в своём гнёздышке хаоса и пожаловалась, что мне жарко. Гордиенко прошедшей ночью спал на диване.
— Мне просто жарко, — фыркнула я, не соглашаясь с этой претензией. Блондин молча подсел рядом и накрыл рукой мой лоб. Щёки у меня были розовые, одета я была в лёгкую светлую пижаму, а кожа была горячей.
— Не просто жарко, у тебя температура. Кирочка, ну как ты умудряешься?.. — я проворчала в ответ что-то невнятное.
Гордиенко принёс градусник, заставил измерить температуру, послушал недовольное сопение подростка на протяжении пяти минут, а затем принёс разбавленный порошок от простуды, который должен был снизить температуру. Тело мое с трудом восстанавливалось, и, конечно, такая нагрузка на неокрепший организм ослабляла здоровье.
— Это побочный эффект от твоей дурости, — со всей серьёзностью заявил Стас. Я смешливо фыркнула, меня эта фраза повеселила. — Я буду спать с тобой сегодня, мне не нравится твоё состояние, — вот тут мне уже перестало быть смешно.
— Мне не нужна нянька, я уже взрослая, — Стас смерил меня таким взглядом, что мне захотелось заткнуться сейчас же.
— Тебе может стать плохо ночью, а я смогу на это вовремя отреагировать. И даже не бухти, — Я закатила глаза, но в душе мне стало тепло. Я хотела спать рядом со Стасом. Я любила Стаса. Я чувствовала себя дурой.
Учитель спит на другой половинке кровати и никак не нарушает мое личное пространство. Я не сплю, смотрю на закрытые веки, губы, уголок скул мужчины и не могу заставить себя отвернуться. В полумраке спальни я вытягиваю вперёд руку и кончиками пальцев несмело касаюсь открытых ключиц блондина. Его кожа тёплая, она почти обжигает подушечки пальцев. Я, осмелев, накрываю её всей ладонью. Стас во сне реагирует на касание, слегка меняет своё положение и неожиданно накрывает тонкую кисть своей рукой.
— Хочешь, чтоб я обнял тебя? — хрипло спрашивает он, сонно приоткрыв глаза. Я почти что готова вслух запищать от ужаса и стыда. Я выхватываю ладошку из слабой хватки, прижимаю к груди и отворачиваюсь к учителю спиной, с ужасом ощущая ускорившееся сердцебиение, когда накрываю руками грудную клетку. Я боюсь, что Гордиенко тоже его слышит.
— Нет, — отвечаю я, закусив уголок подушки.
Божечки, какая дура, просто пиздец.
На утро Стас не помнит этой ситуации, он уже был в полусне.
Я помню её прекрасно.
***
— Кира, — Стас, вернувшись вечером домой, настойчиво зовёт меня с порога. — Кира! — я высовываю голову из кухни.
— Что? — спрашиваю я, высовываясь в коридор полностью. Стас взволнован, и он быстрым шагом подходит ко мне. Я отшатываюсь на шаг назад неосознанно, побоявшись такого напора. — Да что, блин, такое? — не выдержала я.
— Я только что узнал, когда поднимался наверх... Весь подъезд гудит, — я всё ещё не понимаю, случилось что-то хорошее или плохое, потому что по лицу Стаса угадать просто невозможно. — Андрей, он... — Я рефлекторно стискиваю зубы. Единственная новость, которую я хочу узнать об Андрее — это когда он наконец сдохнет, а остальное меня не слишком волнует. — Он мёртв, — я неосознанно приоткрываю рот, потрясённая этими словами. Да ладно, блять, вот настолько мысли материальны?..
Я подаюсь вперёд и попадаю в тёплые объятия Стаса. Мне ни капли не совестно, что я рада этому известию.
— Он заслуживал этого, — шепчет Гордиенко над ушком, ласково гладя по спине. — Он больше не причинит тебе вреда, — мне хочется плакать от облегчения.
— Как это произошло? — спрашиваю я, вздёрнув голову. Наши лица оказываются так близко, что в других обстоятельствах это было бы даже неловко. Стас смотрит на меня сверху вниз.
— Не поверишь, но этот мудак поскользнулся на бутылке, которую сам же и выпил, и разбил башку о бордюр, сразу насмерть, — и эта ирония судьбы заслуживает высшей оценки по моему мнению.
— Эта смерть ему к лицу, — хмуро произношу я, и мой взгляд полон холодного безразличия.
Я не сплю всю ночь. Прокручиваю в голове по сотому кругу, что Андрея больше нет, что он мёртв и это навсегда, и это вызывает бурю чувств внутри. Стас обеспокоенно спрашивает, в порядке ли я, когда просыпается посреди ночи, чтоб выпить воды, и заодно проверяет подростка, а я смотрю на него из темноты и даже не сразу замечаю, погрузившись глубоко в свои мысли. Мужчина снова спит отдельно, ведь температура у меня спала и мое восстановление шло своим чередом.
Я в деталях представляю себе, как это произошло. Вот он, громоздкий и мерзкий, уже пьяный и весь серый, ведь тело давно изуродовано последствиями такого образа жизни, делает неловкий шаг назад, пытаясь, видимо, поймать равновесие, и натыкается стопой на пустую бутылку, вот она с характерным звоном катится вперёд под его весом, и наконец он громко падает на асфальт, а затылком ударяется о бетонный бордюр. И снова, снова, снова в голове эта картинка. И в какой-то момент на губах мелькает полная удовлетворения усмешка. Он заслуживал именно такой смерти.
Я с удивлением думаю о том, что, кажется, моя жизнь налаживается.
Я думаю, что можно снова выходить на улицу и не бояться, что Андрей найдёт меня.
Я думаю, что его мерзкие руки больше никогда не коснутся мамы.
Я думаю, что я действительно могу уехать отсюда, из этого серого прогнившего города, и от облегчения на закрытых глазах проступают слёзы.
Я так рада мысли, что смогу оставить этот груз за плечами.
Мне всего шестнадцать, я просто хочу жить.
***
Я, идущая с заброшки, где мы собрались с парнями впервые после стрелки и обсудили все последние слухи, просто радуюсь, что ни Даню, ни Костю не поставили на учёт, хотя разбирательства всё ещё идут полным ходом, но, кажется, директор начинает терять интерес к этой драке, ведь на носу проверка из района, и он куда больше обеспокоен, в порядке ли вся документация и готова ли наша школа с достоинством пройти эту проверку.
Когда парни уходят, я поднимаюсь на крышу, окидываю долгим взглядом раскинувшийся внизу вид. Это становится «моим» местом, мне нравится находиться здесь, наверху. Город как на ладони, свежий ветер и никого рядом. Я смотрю на покосившиеся дома в округе и думаю о том, что обязательно доучусь и уеду, и не вернусь больше никогда. И хочу оставить плохие воспоминания в прошлой жизни, закопать их в этом районе и не возвращаться к этой могиле никогда. Хочу оставить эту жизнь здесь и не вспоминать о ней.
Я вынимаю из кармана полный коробок с сигаретами, ещё запечатанный в плёнку, и прячу под неровно лежащую плиту у края крыши. Я чувствую, что впереди ждут нелёгкие месяцы учебы в школе, и я наверняка вернусь сюда ещё не раз в поисках успокоения, так пускай они всегда будут под рукой, когда понадобятся.
Я, недолго постояв у края, ухожу домой.
И, погружённая в свои мысли, я не сразу замечаю её.
Мама, одетая во всё чёрное, вероятно, возвращалась с похорон этого ублюдка. Она даже в чистой чёрной юбке в пол и вязаном кардигане выглядит как-то небрежно. Сухие дрожащие руки сжимали чёрные перчатки. Волосы были наспех собраны в какой-то странный то ли распавшийся пучок, то ли хвост. Осунувшееся лицо с морщинами как будто состарилось на десяток лет за прошедшее время с момента, когда она оказалась в больнице с ножевым ранением. Удивительная собачья преданность к отбросу общества вызывала у меня то ли жалость, то ли брезгливость.
Мама заметила меня, уже стоя около подъезда их дома, когда курила дешёвые «Родопи», которыми провоняли её пальцы. Я поджимаю губы. Внутри меня какой-то отчаянный порыв подойти, обнять, отвести её в квартиру и поговорить по душам, но мама смотрит на меня зло, как на врага, и отвожу глаза, как будто это я — грязная, пропахшая дешёвой «Беленькой» и тяжёлым табачным смогом. Она докуривает и молча уходит, не сказав ни слова.
Я как никогда ясно осознаю, что у меня больше никого не осталось, кроме Стаса. И никому я больше нахер не нужна.
***
— Думаешь об этом, да? О его смерти, — Я вздрагиваю от голоса Гордиенко и согласно киваю головой, возвращаясь к своей чашке чая, которую гипнотизирую на кухне взглядом уже долгое время. — Знаешь, что на этот счёт сказал бы Булгаков? — Я тихонько усмехаюсь — в этом весь Стас. Учитель русской литературы.
— Что? — всё-таки любопытство берёт верх.
— «...Человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус». Это цитата из его «Мастера и Маргариты», и она как никогда уместна сейчас, — Я одобрительно хмыкаю.
— Человек смертен... — задумчиво вторю я.
А потом накрывает какое-то неудержимое желание прочитать всего «Мастера и Маргариту» от начала до конца. В голове слишком много своих мыслей, и ужасно хочется послушать каких-нибудь чужих. Я слишком устала быть наедине с собой.
Я хватаю томик Булгакова и жадно вчитываюсь в каждую строку. Я читаю весь вечер напролёт, всю ночь и, чем дольше делаю это, тем больше расслабляюсь. Эмоции, штормящие внутри океаном, угасают, а размышления в голове теперь связаны только с сюжетом книги.
Я так взволнована событиями последних дней, что сон ушёл на второй план. Я как будто прихожу обратно в себя, когда за окном уже рассветает.
«Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат...».
Последние строки прочитаны. Я тру красные от чтения всю ночь напролёт глаза и удивляюсь самой себе. Раньше таких порывов я за собой не наблюдала. И вырубаюсь я почти мгновенно, как касаюсь головой подушки, и сплю так крепко, что даже утром Стасу не удаётся поднять меня к завтраку.
***
Я резко сажусь в кровати и загнанно дышу. Я веся взмокшая от пота, волосы налипли на лоб, футболка прилипла к телу. Сердце бешено колотится в грудной клетке. Кажется, я даже вскрикнула. Мне давно не снились кошмары, я совсем отвыкла от этого чувства страха и дезориентации, когда тебя застаёт столь резкий подъём посреди ночи. По комнате разливается мраморно-синий цвет от луны, и я откидываюсь обратно на подушку, рассматривая потолок. Я всё ещё тяжело дышу.
Мне снился кошмар, в котором я видела Андрея. А я уж было размечталась, что больше никогда не увижу эту рожу. Снова этот ублюдок шёл на меня с ножом, снова угрожал, а когда замахнулся и ударил, то я резко проснулась. Сон был реалистичным и оттого таким пугающим.
Я прокрадываюсь на кухню, стараясь по пути не разбудить мирно спящего учителя, набираю себе воды и жадно пью. Затем выхожу на балкон, курю и возвращаюсь обратно на кухню. Снова шумлю, пока достаю чашку, пытаюсь тихонько заварить себе какао, но в гулкой тишине слышится каждый шорох, и, забив на это дело, я пытаюсь всё же вернуться в спальню и просто попытаться уснуть, а вдруг получится.
— Ты такая тихая, — слышу я сонный, но уже полный сарказма голос. Замерев на месте, я тихо ругаюсь себе под нос и оборачиваюсь через плечо на приподнявшегося с дивана мужчину.
— Прости, пожалуйста, — стыдливо извиняюсь я. Я искренне не хотела мешать сну учителя.
— Кошмар приснился? — угадывает Стас.
— Да, вроде того, — отвечаю я, неловко сжимая одной рукой запястье другой.
— Я могу лечь с тобой, если ты боишься сейчас спать одна, — Я показательно громко фыркаю.
— Ещё чего, я не ребёнок, ничего я не боюсь, — Стас падает обратно на подушку, зевая.
— Как хочешь. Но, если что, зови.
Я ухожу в спальню и закрываю дверь, а затем припадаю к ней спиной.
Я думаю, что, может, и стоило бы согласиться, но слишком стыдно.
Я думаю, что, наверное, Стас бы меня даже обнимал ночью.
Я осуждаю себя. Я всё-таки большая девочка!
Я пытаюсь уснуть.
Перед глазами отрывки из сна. Я накрываюсь одеялом с головой, как будто это спасёт, как будто так не будет страшно. Но это не помогает. Едва ли я начинаю проваливаться в дрёму, как жуткое лицо всплывает в подсознании. Андрей нанёс слишком много морального и физического ущерба, чтоб так быстро выкинуть его из мыслей.
Меня бросает в дрожь и всю потряхивает. Я даже неосознанно всхлипываю и тут же затыкаю себе рот руками. Я сделала это неосознанно, само вырвалось из груди.
Дверь открывается. Я вздрагиваю. Стас молча заходит в спальню, бросает свою подушку на соседнюю часть кровати и залезает под одеяло, а его теплые руки притягивают дрожащее тело к себе.
— Упрямая, — говорит он негромко, опуская мою макушку на свою грудь. Я облегчённо зажмуриваю глаза и сильнее обнимаю мужчину поперёк живота рукой.
— Спасибо, — шепчу я с искренней благодарностью. Я засыпаю, убаюканная размеренным дыханием учителя и мягкими поглаживаниями по лопаткам.
А ближе к рассвету я снова просыпаюсь от кошмара. И на этот раз мои щёки мокрые от слёз, я бледная и испытываю настоящий ужас.
Во сне я видела мёртвого Стаса, который истекал кровью в моих объятиях, а я не могла сделать ни-че-го. И это бессилие вымотало меня во сне, будто я всю ночь разгружала вагоны. Я откидываю одеяло с себя по пояс, тянусь к лицу блондина, кладу ладошку на его скулу, веду по ней дрожащими пальцами и заплаканными глазами смотрю на его закрытые веки. Он дышит, и он живой, а очередной кошмар наяву был лишь сном, но я должна была в этом убедиться. Крошечная капелька влаги срывается с глаз, падает на губы учителя, и тот, нахмурившись во сне, открыл свои голубые глаза. Я дёрнулась.
— Ты чего? — сонно, но уже взволнованно спрашивает Гордиенко. Я свою руку с его лица так и не убрала. — Снова кошмар? — спрашивает он, думая, что ему показалось. Я стыдливо тянусь рукой к лицу, чтоб стереть влагу, но Стас перехватывает мою ладонь, которую я наконец убрала с его скулы, в воздухе и внезапно подносит к губам, оставляя легкий поцелуй-касание. Меня всю передёргивает от этого нежного жеста. — Всё хорошо, я рядом, — шепчет он хрипло, глядя снизу вверх на нависающего над ним подростка. И снова целует, теперь чуть ниже, у основания запястья. От этой успокаивающей заботы всё внутри сбивается в ком.
Я подаюсь лицом вперёд, всё ещё не осознавая, что решилась на этот шаг, и Стас, поняв, чего я хочу, немного раньше, чем сама я, приподнимается, отрывает голову от подушки и касается приоткрытых губ своими. Он кладёт руку на мою тонкую талию, а вторую заводит за ушко, поглаживает чувствительную кожу подушечкой большого пальца. Стас мягко переворачивает меня на спину, нависает сверху и целует мягко, с нежностью, с любовью, ласково поддевает то нижнюю, то верхнюю губу, не пытается сделать поцелуй жёстким или властным. Его рука оглаживает впалый живот и тазовые косточки, а другая гладит по волосам.
И я неумолимо таю от этой нежности.
Я никогда не чувствовала такой ласки и трепета по отношению к себе.
Я даже не осознаю до конца, что Стас реально целует меня .