10 часть
Мне крайне тяжело проснуться утром. Я выпадаю из дрёмы и лежу, не меняя позы, пока снова не вырубаюсь, но долго это длиться не может. У соседа сверху начинает хреначить на всю многоэтажку «Утренняя гимнастика» Высоцкого, и я даже тихонько рычу в подушку, надеясь, что мне это лишь снится.
— Я умру, и в аду будет играть его плейлист, — комментирует Стас, в этот момент заходя в зал с балкона, где до этого курил айкос и думал о том, каким образом ему теперь строить отношения с этой девчонкой. С каждым его необдуманным поступком всё становилось лишь сложнее и хуже, и вот теперь пришло время вспомнить, что он взрослый мужчина и должен думать головой, а не тем, чем думал ранее. Я — несовершеннолетняя девушка, погрязшая в проблемах, и его задача сейчас — окружить меня комфортом, и даже если я по-прежнему буду ненавидеть его, Стас хотя бы будет знать, что старался это исправить.
— Может, ты уже в аду? — вопрошаю я, приподняв свою чёрную макушку и уставившись на учителя слипающимися от недосыпа зелёными глазами. Стас хмыкнул, прошёл в комнату, присел на край дивана. Я инстинктивно отодвинулась к спинке, то ли освобождая больше пространства, то ли избегая контакта.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает мужчина, протянув руку к моему лицу, и, не увидев сопротивления, нежно коснулся щеки замявшуюся от этого жеста подростка. Он повернул мое лицо на себя, внимательно рассматривая запёкшуюся полоску крови на губе от сильного укуса, и, сместив большой палец на нижнюю, слегка оттянул её вниз, рассматривая, как далеко уходит рассечение. Я скривилась от боли и ушла от касания, отпрянув назад.
— Я живой, — только и произношу я. Стас удивлённо приоткрывает рот и тут же закрывает. Ему нечего ответить на это. Я чертовски права — я живая. Это определённо хорошо. Гордиенко вряд ли бы смог смириться с обратным исходом. Он не хочет об этом думать.
— Дать тебе обезболку? — интересуется учитель, переводя взгляд на перебинтованное запястье. Он старается не думать о том, что я могла соврать про Андрея . Старается не думать, что такой порез я могла бы и сама оставить на своём запястье. Старается не думать, что я действительно могла умышленно причинить себе боль. Ведь у меня разбиты коленки и губа, а глаза были полны страха... Но А не может не думать об этой теории. Я заперлась в ванной, лежала в ней в крови, не пыталась позвать на помощь, а до этого завела разговор о суициде... Стас крепко сжал зубы, отчего желваки заходили на скулах, и отвернулся, чтоб не видеть этот бинт, служивший ему упрёком — не уследил, не уберёг.
— Вряд ли она поможет, так что не надо, — со скептицизмом отозвалась я, садясь на диване и опуская ноги на пол. Я морщусь и рычу от боли, но всё равно отказываюсь от помощи, когда поднимаюсь на ноги и бреду в ванную комнату, чтоб умыться и почистить зубы. Стас молча следует за мной, только сворачивает в противоположную сторону — на кухню.
Я вижу так и не убранный никуда со вчера ремень и беру его в руки. Провожу по крепкому материалу подушечками пальцев, рассматриваю следы от зубов и ёжусь от воспоминаний о пережитой вечером боли, которую я боюсь, не люблю, не хочу испытывать больше никогда. Я ведь реально даже думала когда-то порезать себе руку, именно так делали девчонки в школе, чтоб как-то справляться со стрессом, да вот только рука не поднялась.
Невзначай я вспоминаю , как один из маминых дружков пытался выпороть меня ремнём — только другим, более крепким, совковым, кожаным. Она тогда совсем не выбирала мужчин, приводила всю компанию, которую могла собрать за вечер, в дом и не вмешивалась, когда кому-то что-то не нравилось в моем поведении, позволяла как-то наказать меня, приговаривая, что в воспитании дочери не хватает крепкой мужской руки. Благо, я была достаточно смышлёной в свои пятнадцать, чтоб дать дёру и не появляться в квартире до рассвета.
На мне сейчас обычные чёрные пижамные штаны Стаса, которые слегка велики, но держатся на резинке, но так как возвращаться в зал лень, я опоясываю бёдра ремнём и туго затягиваю его, чтоб не падал, так как шлёвок на этих штанах, конечно же, не было. Ремень особенно сильно подчёркивает общую худобу, но я с ней давно свыклась.
Освежившись и приведя себя в порядок, я захожу на кухню, так как больше идти мне особо некуда. Здесь Стас заваривает себе кофе. Мне приятно смотреть на его сосредоточенное лицо, и я понимаю, что палево, стоя в проходе, но не могу заставить себя отвернуться.
И вот че ты на него смотришь? — с отвращением спрашивает внутренний голос.
И вот я на него смотрю, — вежливо отвечает мое подсознание.
— Саша написала, чтобы я прямо сейчас поменял тебе повязку, — произносит мужчина, не поднимая головы. Я дёргаюсь. Старший всё это время знал, что я на него пялю? Что я в комнате? Вот дерьмо.
— Я сама справлюсь, — неловко отвела глаза я и поспешила выйти в коридор, смутившись того, что спалилась. Я не должна смотреть на Гордиенко. Не должна думать о нём. Это глупо и странно. Это неправильно.
— Кира! — строго одёргивает меня учитель, выходя следом. Когда я совсем не реагирую на него, продолжая свой путь в одной мне известном направлении, Стас ловит в воздухе мою здоровую руку и тянет на себя, а в следующую секунду прижимает к стене ойкнувшую от неожиданности девушку, нависая сверху и поставив руки по обе стороны от моей головы. Я замерла, как загнанная в угол мышка. Я уставилась на мужчину своими большими зелёными глазами и вздрогнула всем телом. Запах учителя ударил по обонянию, и я стыдливо втянула в себя воздух носом, опустив голову, стараясь сделать это незаметно, ощущая мятный гель для душа, дезодорант и аромат кофе. — Посмотри на меня, Кирюш, — сердце пропустило удар от этого нежного «Кирюш».
— Стас, отвали, — противореча собственным мыслям, прорычала я, взяв себя в руки. Я сощурила глаза и уставилась на учителя с прежней холодностью, которая давалась мне тяжело.
Ятебяненавижу, — пыталась убедить себя я, но моя уверенность разбивалась о скалы ледяных айсбергов в глазах напротив.
— Слушай, ну хочешь, я не знаю, ударь меня? Только хватит так смотреть, — видимо, взгляд мой мужчина трактовал по-своему и отнюдь не столь радужно.
— Что ты несёшь? — поморщилась я, спрятав руки в карманах пижамных штанов, подпирая лопатками стену. Руки Стаса по обе стороны всё ещё не давали сконцентрироваться на чём-либо другом, как и его пытливые глаза напротив. Они стоят так близко, так непозволительно близко друг к другу. Я могу рассмотреть волокна в голубых радужках.
— Я знаю, что виноват, вижу, что ты меня избегаешь. Если это хоть немного поможет тебе сбавить обиду — ударь меня. Я заслужил, — Я фыркнула и показательно растянула губы в улыбке, которая означала «ты такой идиот».
— Может, лучше отлижешь мне? — нахально предлагаю я, поиграв бровями, как последняя дура. Гордиенко оторопел на минуту, крепко стиснул зубы и даже отстранился, убрав наконец свои руки. Я всё ещё смотрю с вызовом и даже, в принципе, не жалею, если мне за такое немножко всекут по лицу. Я откровенно нарываюсь, потому что видеть жалость в глазах человека по отношению к себе — последнее дело.
— Ладно, — наконец отвечает Стас. Я замираю, теряя всю свою напускную крутость, и удивлённо приоткрываю рот. Руки мужчины ложатся на такой ненужный этим штанам ремень и начинают ловко расстёгивать его. Я, испуганно распахнув глаза, схватила эти самые руки, блокируя их и удерживая на месте.
— Ты что?! — восклицаю я, тут же уходя от прикосновений и шарахаясь в сторону.
— Определись уже, что тебе нужно, — закатывает глаза Стас. — Всё, успокоилась? — добавляет он спустя ещё несколько секунд напряжённого молчания.
У меня сердце бьётся так, словно вот-вот выпрыгнет. Учитель почти сделал мне минет по моей же просьбе. Что за нахуй происходит в этом доме...
— Теперь дашь мне спокойно обработать твой порез? — Я, всё ещё пребывая в странном состоянии, не говорю ничего, только молча ухожу в зал и сажусь на диван. Гордиенко приносит аптечку и садится передо мной на колени, берёт в свою ладонь мою руку и вытягивает её вперёд так, как ему удобно. Аккуратно поддев кончик бинта, мужчина разрезает его ножницами сбоку, и от металлического холода, который касается кожи, я покрываюсь мурашками. — Эй, меня пугает, когда ты так долго молчишь и даже не язвишь, — с несколько нервной усмешкой произносит мужчина, подняв взгляд на загруженное лицо подростка. — Кира-а, — протягивает Стас.
— Я не хочу сейчас говорить, — отзываюсь притихнув, внимательно наблюдая за руками учителя.
— Ладно, — отвёл взгляд старший, возвращаясь к запястью. Сняв бинт, он ещё раз придирчиво осмотрел порез на левой руке. — Подадим заявление на этого Андрея? — спрашивает Гордиенко, вынимая мазь, которую советовала Сашка, и нежными прикосновениями покрывал ею края раны.
— Я же сказала, что не хочу сейчас разговаривать, — насупилась я, окончательно закрываясь в себе.
— Ты ведёшь себя как ребёнок... — фырчит Стас и тем не менее осторожно сжимает запястье, боясь причинить боль, и так же бережно наносит широкие ровные слои бинта один поверх другого, формируя надёжную повязку.
— Зато ты как взрослый, — ёрничаю я, явно произнося фразу с долей иронии.
— Не больно? — уточняет мужчина, пропустив колкость мимо ушей.
— Нормально, — кивнула головой я.
Учитель, отложив аптечку в сторону, сложил обе руки на худых коленках подростка и положил на них подбородок, всё ещё не торопясь вставать с колен. Я уставилась на него оторопело. Стас мягко мне улыбнулся.
— Кирюш, мне невыносимо видеть тебя такой, — говорит он вдруг, рассматривая снизу вверх красивое лицо девушки. Она выглядела растерянной. — А ещё мне невыносимо видеть, какая ты худущая, — добавил он, приподняв подбородок. — Пойдём завтракать, — уютно, по-семейному произносит он, выпрямляясь и протягивая руку. — Пожалуйста, — добавляет Гордиенко, заставляя выкинуть из головы все протесты. Я, всё ещё подозрительно косясь на старшего, принимаю протянутую ладонь, и учитель легко вздёргивает меня на ноги.
Я ем вкусное пюре с мясными котлетами и не могу поверить, что Стас реально так заморачивается с едой.
Стас думает, что у него может получиться сделать меня чуть счастливее, если он очень сильно постарается.
Стас звонит своему бывшему однокласснику, который сейчас работает в прокуратуре, чтоб проконсультироваться. Ситуацию с приёбнутым необходимо решать.
***
— Выглядишь пиздецки, — комментирует Бах, окинув взглядом подругу. Я, всё такая же высокая и тощая, что совсем не удивительно, была бледновата, мои волосы растрёпаны, а моя губа, всё ещё распухшая и болезненно саднящая, была с запёкшейся ниткой крови. Мои ноги слегка подгибаются, когда я поднимаюсь по ступенькам на второй этаж заброшки, потому что колени всё ещё ноют и саднят.
— Чувствую себя так же, — фыркнула я, придавая тону напускной весёлости, чтоб не напрягать парней. — Привет, — я пожимаю руки парням и расслабленно приваливаюсь плечом к стенке. Запястья надёжно скрыты рукавами серой толстовки, так что девятиклассники точно не спалят мою перебинтованную рану. Я... не хочу, чтоб за меня переживали.
— Как дела вообще? — осведомляется первым Костя обеспокоенным голосом.
— Да нормально всё. Правда, всё ок, хули вылупились так, — улыбнулась я, скрывая за этим игривым настроем общее подавленное состояние. Мне хотелось увидеться с друзьями, убедиться, что у них всё хорошо, выкурить по сигарете и немного сбавить нахлынувший стресс. Я чувствую, как все отрицательные эмоции копятся во мне, и просто надеюсь, что не сойду от этого с ума в будущем. — Есть что вкусненькое? — улыбаюсь уголком разбитых губ, смотрю с прищуром.
— Ха, бро, ты щас ахуеешь, чё Костя достал, — смеётся Бах, пихая парня в плечо. Бычук недовольно поправляет слетевшие от толчка очки средним пальцем и стаскивает с плеча рюкзак, с которым не расстаётся даже на будничной прогулке.
Школьник, недолго копаясь, вынимает железную круглую банку стильного чёрного цвета. Я выгибаю бровь.
— Этот задрот заказал по интернету снюс, — горделиво улыбается Даня, явно довольный своим другом. Костя, усмехнувшись, открывает крышку и подходит ко мне . В банке полно небольших, как будто бы крафтовых, полупрозрачных пакетиков с табаком внутри, размером не больше маленькой карамельной конфеты.
— Нихуя-я-я кошерно, — отзываюсь я, вынимая один из таких пакетиков. — Как его правильно?.. — уточняю я.
— Под губу или за щеку положи и рассасывай. Только не проглоти, — добавляет Бах.
Стоять в одной комнате с табаком за щекой довольно странно. Но, в принципе, опыт интересный.
— Бля, а снафф остался? — не выдержав такой скуки, осведомляюсь я.
— Ой, блять, эстетка, — закатил глаза Даня, но всё-таки протянул баночку с остатками нюхательного табака. Я, сплюнув снюс под ноги, щедро вдохнула в себя снафф. Глаза защипало от ментола. Стало как-то лучше. Легче.
Парни говорят о какой-то ерунде и больше всего о школе. Они тактично избегают темы со Стасом, хотя им и интересно, какие отношения между нами, но не вмешиваются.
***
Когда я возвращаюсь в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь, я с порога понимаю, что дома не одна. Рядом с привычной обувью Стаса стоят яркие красные кроссовки, выделяющиеся из общей гаммы бело-серо-чёрных оттенков. На кухне раздаются спокойные голоса — в одном сразу угадывается Стас, а во втором узнаётся Саша.
— Надеюсь, ты спокойно отнесёшься к моему решению, — произносит Гордиенко. Я, тихонько сняв с себя обувь, крадусь походкой подбираюсь к кухне, останавливаюсь в паре шагов, чтоб лучше слышать разговор. Мне интересно, я ничего не могу с собой поделать.
— А мне казалось, у нас могло что-то получиться, — вздохнула Саша, и я тут же живо представила, как она отвела взгляд к окну.
— С самого начала у нас были свободные отношения. Секс — и ничего больше, мы договаривались, — напомнил Стас, судя по звуку, поставив на кухонную тумбу стеклянный стакан.
— Так почему бы не оставить всё как есть? — уточняет Саша, подходя ближе к мужчине — это я понимаю по звуку шагов и приближению голоса. Девушка до этого стояла в дальней части комнаты, а сейчас переместилась к Стасу, который стоит около плиты.
— Потому что я больше не могу и не хочу заниматься сексом с тобой, — подчёркнуто выделяет последнее слово блондин. У меня от такого грубого отношения даже рот приоткрывается. Гордиенко, где твои чёртовы манеры!
— Понятно, — досадливо хмыкнула Саша. — Это из-за той девочки? Она... милая, — Стас замолчал на долгие секунды. У меня сердце пропустило удар, и меня словно током прошибло. Разговор идёт обо мне?.. Я испуганно смотрю по сторонам, словно меня могли застать в эту самую секунду, и мои уши предательски краснеют от стыда. Я не должна это слышать, не должна знать. Всё и без того слишком сложно.
— Да, из-за неё. Надеюсь, мы с тобой останемся друзьями? Я бы не хотел потерять тебя, — Саша хмыкнула, что-то негромко ответила, а после продолжила громче:
— Дружим и никакого секса... Эх, Стас, я буду скучать по этому, — Гордиенко рассмеялся первым, девушка подхватила весёлость.
— Мне приятно это знать, — смеётся в ответ Гордиенко, приобнимая девушку.
— Так какие у тебя... планы? На эту девочку, — наконец, осведомляется та.
— Если бы я знал... — ответил голубоглазый, покачав головой. — Просто... просто она не заслужила этого всего. Я и так наделал много ошибок.
— Значит, обрубаешь все концы и пробуешь начать сначала? — хмыкнула Саша.
— Вроде того, — задумчиво ответил Стас
Я ощущаю себя жутко неправильно, ведь я этого слышать не должна была. Всё и так было сложно, а теперь я чувствую себя совсем сбитой с толку, растерянной и ошарашенной. Я, сделав глубокий вдох, испуганно смотрю по сторонам, словно меня могли заметить в этот момент, и инстинктивно бросаюсь к двери, чтоб поступить, как всегда: сбежать от проблем.
И тут же замираю на месте, уже потянув ручку вниз и приоткрыв дверь. В подъезде тихо, слабо сияет лампочка, пахнет сигаретным дымом. Я, немного приведя дыхание в норму, делаю шаг назад и нарочно громко захлопываю дверь, обозначая своё появление.
Я думаю, что надо было зайти так с самого начала.
Я думаю, что мне бы сейчас спрятаться ото всех и обдумать услышанное.
Голоса на кухне замирают, а затем слышатся шаги.
— Привет, — махнула рукой из-за спины Стаса Саша, когда оба вышли в коридор.
— Тебя долго не было, — осведомился Гордиенко, окидывая меня пристальным взглядом. — Ты такая бледная. Всё нормально? — обеспокоенно добавил он. Я и сама понимала, что на мне лица нет, и даже не могла выдавить из себя улыбку, только лишь кивнула головой и двинулась вперёд.
— Привет, — отозвалась негромко, стремясь скрыться в зале, но Гордиенко феерично обламывает меня, когда я пытаюсь протиснуться мимо. Мужчина просто выставляет руку и обхватывает ею плоский живот девочки, и притягивает к себе, вынуждая меня притормозить и оказаться вжатым спиной в мужскую грудь. Я смотрю недовольно, как рассерженный ёжик, и чужие руки ложатся на плечи, разворачивают меня лицом к учителю. У Стаса взгляд встревоженный и напряжённый.
— Мне, наверное, пора, — неловко отзывается Саша, понимая, что в этой ситуации она уже третья лишняя.
— Нет, — не оборачиваясь, продолжая смотреть в зелёные глаза, отвечает старший. — Я бы хотел, чтоб ты осмотрела её порез, если ты не против, — добавляет он. Я, чуть прищурившись, смотрю на него глазами ядовитой кобры и едва сдерживаюсь, чтоб не оскалиться, как бездомный пёс на угрозу.
— О, хорошо, без проблем, — тут же отозвалась Александра, неловко улыбнувшись мне, которая перевела на неё взгляд из-за плеча учителя.
Я думаю, что сейчас пошлю их обоих нахуй и убегу на балкон курить.
Я вспоминаю, что порез и правда надо бы продезинфицировать, я ведь не дурашка, и лучше пускай это сделает Саша, чем Стас.
Я смирно сижу, пока девушка довольно нежно обращается с моим запястьем.
Саша уходит, как только заканчивает с обработкой.
— На ужин гречневый суп, — информирует Стас, привалившись плечом к дверному проёму и наблюдая, как я переодеваюсь. Я его совершенно не стеснялась, всё же Гордиенко уже видел меня в одних трусах, когда переодевал.
— Я хочу лечь спать, — упрямо поджимаю губы я, стягивая вслед за футболкой джинсы. Тощий силуэт кажется болезненным, Стас недовольно покачал головой. Я стою спиной к нему и этот жест не замечаю.
— Поужинай — и ложись, — отзывается учитель. Я, бросив шмотки на диван, развернулась в профиль к старшему, копошась в вещах, разбросанных на кресле.
— Я устала, хочу спать, — упрямо продолжаю я, вытягивая из кучи чёрного что-то чёрное и рассматривая в полумраке комнаты. Понюхав и удовлетворившись запахом, я натягиваю на себя футболку с надписью «Полетели» на груди и следом выуживаю из бардака шорты, в которых спится уютнее всего.
— Ты анорексичка? — хмурится Гордиенко. Я, не сдержавшись, коротко заржала.
— Нет, — фыркнула я, заканчивая с переодеванием.
— Так какого хера тебя так сложно накормить, — недовольным тоном произносит мужчина, закатив глаза.
— Я привыкла есть мало, окей? — Гордиенко внимательно наблюдает за тем, как я хмурюсь и отвожу взгляд. — Мама не заботилась о том, чтоб накормить меня, а нормальных продуктов дома почти никогда не было, так что тебе не нужно пытаться заставлять меня есть по три раза в день. Если я захочу — то пойду и сожру что-то, не сомневайся, — Я не часто бываю столь откровенная с ним, и Стасу действительно стыдно, ведь он и сам должен был понять это.
— Прости. Просто ты такая худая... Да, я понял, это не моё дело, а ты уже взрослая, — заметив колкий взгляд, быстро капитулировал он. — Спокойной ночи, Кирш, — и это ласковое прозвище раз за разом разбивает меня на куски. Стас уходит на кухню. Я обессиленно падаю на диван и запрокидываю голову на его мягкую спинку.
Я думаю, что «Кирюш » из губ Стаса звучит как то, что я хотела бы слушать вечно
Я думаю, что всё стало слишком сложно. Я боюсь. Я хочу другую — нормальную — жизнь. Но погрязла в этой руками и ногами. И что с этим делать — я пока не придумала.