9 часть
Я вижу перед собой болотные замутнённые и покрасневшие от недосыпа глаза — и это глаза человека, который в этой жизни потерял всё. У Андрея во взгляде только неоправданная ненависть и лёгкая затуманенность. Его кожа серая, потому что он отравил свой организм долгими годами запоев, и руки дрожат, но холодная рукоятка бабочки в хватке зажата крепко.
— Я же говорил, что таким, как ты, опасно выходить ночью на улицу, — скалится мне в лицо, я морщусь от противного запаха, как будто испорченного спирта и дешёвых сигарет, жмусь к стене, как последняя дура на задворках сознания думаю: «А я ещё тогда была уверена, что ты — тот самый дядя, из-за которого таким, как я, опасно выходить на улицу».
— Я никому не сказала, — пыхчу из-под хватки, сжимаю руку, которой меня придушивают, но недостаточно сильно, чтоб перекрыть доступ к кислороду.
— Не ври мне, сука, — сжимает хватку сильнее. Я чувствую, как начинает кружиться голова, причём как по щелчку пальцев — мгновенно. Надо было больше есть и меньше курить, может, сейчас бы не дрожала как осиновый лист на ветру. — В ментовке приняли заявление? Приняли?! — настаивает на ответе Андрей, занося нож-бабочку, чтоб припугнуть. Я действительно ахуеть как пересрала в момент, когда надо мной вознеслось лезвие. Перед глазами всё ещё свежи воспоминания, как мама лежит на полу, зажимает рану и стонет в голос. Я боюсь боли. Я боюсь смерти. Я в этот момент понимаю как никогда, что хочу жить.
Я качаю головой, насколько позволяет крепкая хватка, и стараюсь оттянуть от себя руку Андрея. У меня начинает темнеть в глазах, и я чувствую, как мое лицо покраснело, и глаза стали снова слезиться. Я пытаюсь пнуть ногой наобум, но попадаю лишь по воздуху.
— Ты думаешь, мне есть что терять? Думаешь, не убью тебя? — я готова во всё горло кричать «Нет!», потому что знаю, что этот может. Я думаю, что все проблемы уже и не кажутся мне такими проблемными в эту секунду. Вот высвободиться бы — и, в принципе, жизнь сразу наладится. Жаль, что дошло только сейчас, когда хороших исходов ситуации так ничтожно мало.
Я думаю, что задохнусь.
Я думаю, что меня несколько раз пырнут ножом и оставят лежать на земле, пока не истеку кровью.
Я представляю, как захлёбываюсь кровью, и меня тошнит.
Издалека раздаются весёлые голоса девушки и парня. Они идут к моему подъезду, от входа в который они стоят в метрах четырёх. Я дёргаюсь, надеясь, что их услышат, и Андрей, разозлённый этим, размахивает ножом рядом с моим лицом с большой силой, свист рассечённого воздуха звенит в ушах. Я как-то инстинктивно выставляю вперёд согнутую в локте руку, и предплечье тут же пронзает острой болью, от которой я вскрикиваю, потому что хватка ослабевает. Я фактически отталкиваю раненой рукой громоздкое тело от себя и сломя голову бросаюсь к подъезду. Я падаю на колени, тут же встаю обратно, вздымая всю пыль вокруг, бегу на полусогнутых, цепляясь правой здоровой рукой за стену, отталкиваясь от неё, помогая себе. Андрей догнать меня не пытается, потому что появляются свидетели — та самая весёлая парочка целенаправленно движется в нашу сторону, видимо, покурить в темноте. Я выбегаю на свет, девушка с парнем, заметив меня, шарахаются и тоже бросаются бежать подальше от стрёмного места, не пытаясь разобраться, что произошло. Я залетаю в подъезд, плотно прикрывая за собой дверь и бегу, спотыкаясь, на десятый этаж. Меня трясёт. Меня тошнит от вида крови. Я упала, наверное, уже раз пять, пока пыталась подняться в квартиру. Я постоянно оборачиваюсь назад, больше всего боясь, что меня схватят за ногу.
Я с силой дёргаю ручку двери и, оказавшись за ней, запираю изнутри замок, дышу загнанно, тяжело, и оседаю на пол, прижимая пульсирующую от боли руку к груди, сжимая её второй ладонью. Белая футболка безнадёжно перепачкана алым. От запаха крови тошнит. В ушах шум, как будто сердце громко стучит, перекрывая все звуки.
Вдох-выдох. Вдох.
Пульс зашкаливает. В горле сухо. Джинсы на коленях порваны и перепачканы в пыли.
Я думаю, что мне бы сейчас в чьи-то объятия и почувствовать себя защищённой.
Я думаю, что совершила огромную ошибку, непривычно для себя поддавшись эмоциям.
Я слышу стоны и ритмичные вдалбливающие звуки.
Я вспоминаю, что я, в общем-то, по-прежнему лишняя в жизни Стаса.
Я встаю на дрожащие ноги, пошатывающейся походкой дохожу до ванной, вваливаюсь в неё и плотно закрываю за собой дверь на щеколду. Раненую руку всё ещё прижимаю к груди, здоровой цепляюсь за все поверхности, лишь бы не ёбнуться на пол, потому что чувствую, что вряд ли поднимусь. Делаю ошибку — поднимаю взгляд и вижу своё отражение в зеркале. Бледная, даже синеватая, жутко замёрзшая, и единственное яркое пятно в этом силуэте — кровь. Она везде. На футболке, на джинсах, на разбитых от падений коленях, на губе, которую прикусила, когда ударилась подбородком об ступеньку, пока карабкалась по ним. Она сочится отовсюду, но особенно обильно из пореза на предплечье. Широкая рана пролегает под запястьем неровной линией. Я вздрагиваю, увидев себя со стороны. Руки начинают дрожать сильнее, задубевшие от холода пальцы я опускаю под струю тёплой воды из крана и грею с полминуты, пока к ним не возвращается чувствительность. Я, стянув с себя ремень, который опоясывал джинсы, уверенным движением складываю его пополам и рассматриваю его ещё секунд тридцать прежде, чем наконец решительно поднести к приоткрытым губам и с силой закусить зубами. Я бы, конечно, могла просто закусить губу, но та и так ужасно саднит, прокусанная чуть ли не насквозь.
Собравшись с силами, я настраиваю температуру воды, включаю небольшой напор и, мыча от боли, промываю рану. Если бы не ремень — наверное, уже заорала бы в голос благим матом. Стасу сейчас явно не до меня, да и я его видеть не особо хочу. Пусть, сука, дальше налаживает свою личную жизнь.
Бросив ремень на пол, Я вынимаю из навесного шкафчика рядом с зеркалом аптечку, в ней нахожу банальный бинт, вату и перекись. Удовлетворившись набором юного медика, переваливаюсь через бортик ванны и поудобнее устраиваюсь в ней. Ноги ожидаемо не помещаются и приходится их согнуть. Я испытываю большое желание включить лейку над собой и принять душ прямо вот сейчас, чтоб смыть с себя всю грязь, кровь, чужие прикосновения, но порыв сдерживаю.
Пока я возилась у раковины с ремнём, стоны стихли, и я обратила на это внимание лишь сейчас. Коряво вскрыв пачку с бинтом, я сначала думаю обмакнуть его в перекись и пройтись по порезу, но потом решаю, что эффективнее просто лить сразу на рану. Собравшись с духом, выдыхаю в сторону весь воздух из лёгких, как перед приёмом алкоголя, и надавливаю на пластиковую тару над краем раны. Тут же меня всю подбрасывает, и я выгибаюсь в спине, крепко сцепив зубы. Было, сука, больно. До звёздочек перед глазами. Я тут же начинаю дуть на зашипевший участок и думаю, что банально боюсь продолжать обработку, не готовая умышленно причинять себе боль. Меня слегка трясёт от пережитого шока, и я просто сижу в ванной, глядя в никуда, стараясь прийти в себя.
Дверь с той стороны пытаются открыть. Я испуганно дёргаюсь и замираю на месте.
— Кир, ты раньше в туалет сходить не могла? — рычит недовольным голосом Стас по ту сторону, зачем-то ещё раз настойчиво ударив по двери. — Если не выйдешь через две минуты, пеняй на себя, — заканчивает тем же тоном и уходит, судя по шагам, на кухню. Я невзначай думаю, что если он после секса такой злой ходит, то в обычные дни он вообще, блять, монстр. Сраный Гордиенко, какого ж хуя ты всегда такой недовольный пидор.
Я лихорадочно думаю, как быть. Я залила кровью часть ванной — отпечатки были и на двери шкафчика, и на раковине, и капли на полу, и на бортике ванны, и вот я, такая красивая, сижу тут в состоянии амёбы и чувствую себя просто ужасно, потому что в теле нет сил даже для того, чтоб банально встать. У меня трясутся ноги и кончики пальцев на руках. Меня тошнит почти беспрерывно от плотного металлического запаха. Я всё ещё тяжело дышу и ощущаю на шее проступающие синяки. И я понимаю, что всё, блять, приплыла, пришвартовалась нахуй у берега полного пиздеца.
— Стасик, тебе не понравилось? — раздаётся на кухне второй голос.
— Нормально, — совсем не нормальным голосом отзывается Стас, словно отвечая лишь для вида. Я зачем-то прислушиваюсь, мне же, блять, надо хоть на чём-то концентрироваться.
— Тебе не понравилось, — вздохнув, подтверждает свою догадку Саша.
— Извини, — только и отвечает мужчина, возвращаясь к запертой двери и стуча в неё уже более настойчиво. — Если ты там пытаешься покончить с собой, то я убью тебя, а если нет, то я не знаю, что с тобой сделаю, — строгим тоном произносит Стас, снова ударяя ладонью. — Кира! — в конце рычит, взывая хоть к какой-то ответной реакции. Я откидываюсь на край ванны затылком, смотрю в потолок и не понимаю, как выходить из ситуации. — Я выбиваю дверь через три секунды, — настороженно добавляет учитель, видимо, испугавшись уже всерьёз.
— Я не пытаюсь покончить с собой! — единственное, что додумываюсь выкрикнуть я севшим голосом. — Но мне определённо нужна помощь, — заканчиваю обречённо. Дверь Стас выламывает с ноги, снеся щеколду, которая, отлетев вместе с куском дерева, падает у противоположной стены, рядом с раковиной.
— Блять! Кира, какого хуя, — мужчина со степенью полного ахуевания осматривает комнату, которая горит красными отпечатками крови, ремень на полу и меня, лежащую в максимально незащищённой позе. Я бледная, под глазами особенно ярко выделялись синие тени, на шее усиленно пульсировала артерия, которая словно могла вот-вот лопнуть от напряжения, некогда белая футболка, намокшая от крови, облепила худые рёбра. — О Боже... — вот теперь он выглядит уже обеспокоенным. Оказывается рядом в мгновение, обхватывает руками лицо, осматривает болезненно опухшую и отдающую вкусом металла губу, осматривает рану на руке, и его голубые глаза широко распахнуты, а губы приоткрыты, но он словно не может выдавить из себя ни слова.
— Твою мать, — констатирует всю ситуацию Саша, стоя в дверях.
— Что с тобой, блять, случилось? — шокированно спрашивает Стас, склонившись надо мной и положив руку на щёку, повернув лицом на себя, вынуждая смотреть в глаза. Мне больно от любого прикосновения, я морщусь.
Даже в таком состоянии я думаю, что была права. Стас сначала эмоционирует, а потом уже включает рациональность. Значит, все расспросы будут потом. Отлично.
— Отойди, Стас, — командным тоном, который никак не сочетается с ее солнечной внешностью, произносит Саша, отталкивая мужчину в сторону. — Так, перекись — неплохо, — замечая антисептик, со знанием дела кивает она. —Стас , тащи зелёнку или йод, что есть, нужно обработать рану, — добавляет она, обернувшись через плечо. — Так, Кирочка, сейчас мы тебе поможем, — сжав мое плечо и глядя в глаза, уверенным тоном произносит Саша.
О том, что эта самая Сашка — врач, и ей не двадцать с мелочью, как предполагала Я, а двадцать шесть, я узнаю, когда мою рану тщательно полоскают антисептиками. Я громко дышу, выгибаюсь от боли, как побитый щенок. Стас в этот момент ощущает, как его сердце сжимается и сам едва не кривится от боли, глядя на страдания тощей девочки.
— Обхвати мою руку, — говорит он тихо, присев рядом на коленях и протянув широкую ладонь. Я сжимаю её насколько хватает сил, вкладываю всю ненависть, ревность и боль. Стас сдавленно мычит, но кроме этого никак не подаёт виду, что я сжимаю его пальцы ощутимо сильно, даже болезненно.
— Надо в больницу поехать, зашить, — говорит Саша серьёзным голосом, хмуро рассматривая рану и принимаясь за её перевязку.
— Нет, — твёрдо заявляет подросток.
— Кира, — строгий голос учителя вклинивается в разговор. — Если Саша говорит, что нужно зашить — значит, нужно.
— Я не поеду никуда, — хмурюсь я.
Спор продолжается ещё около минуты, в конечном счёте я остаюсь непоколебима в своём решении.
— У тебя останется большой шрам. Есть вероятность, что попадёт инфекция, нужно будет постоянно менять повязки... — всё старается переубедить меня Саша.
— Я не позволю протыкать мою кожу иголкой, — ерепенюсь я. Я думаю о том, что больше не хочу чувствовать боль. Не хочу покидать квартиру. Не хочу выходить на улицу. — Я не поеду.
— Блять, ты просто невыносимая, — закатывает глаза Стас, стоя уже в центре комнаты. Саша принимается обрабатывать губу подростка зелёнкой. Учитель, заприметив валяющийся ремень, поднимает его и рассматривает отметины от зубов. Внутри что-то больно колется от понимания того, что я закусывала его, чтоб быть тихой.
— Что с тобой произошло? — обеспокоенно спрашивает Саша, переключаясь на разбитые коленки. Я шмыгаю носом, ужасно вымотанная испытанием болью.
— Андрей, — говорю одно слово и затыкаюсь. Стас медленно убирает ремень на край раковины, всё ещё пытаясь уложить у себя в голове произошедшее.
— Андрей? — переспрашивает Саша, наклеивая пару пластырей на царапины на коленках.
— Он напал на тебя? — оторопело переспрашивает Стас, обернувшись на меня. Я киваю головой, морщась от вкуса зелёнки во рту. — Он угрожал тебе раньше? — Я снова кивнула. — Бля-я-ять... Почему ты молчала об этом? Кира, какого хуя ты ничего об этом не рассказывала? Мы могли бы... могли бы вместе разобраться, подать заявление, сделать хоть что-то... Как он вообще тебя нашёл? Куда ты убежала? — я, вздёрнув подбородок, прожигаю Гордиенко таким взглядом, от которого учителю мгновенно становится стыдно.
— Мне надо было остаться и слушать вас? — ужасно обиженным тоном выдавливаю я и сжимаю губы в тонкую полоску. В этой фразе всё — обида, недопонимание, злость и ревность, которую я почти готова начать демонстрировать активно, настолько мне неприятно видеть Стаса с кем-то другим. Я ненавижу его. Я не понимаю себя.
— Саш, ты можешь уйти сейчас, пожалуйста? — оторопев на мгновение, уставившись в глаза мне, вдруг совсем не гостеприимно просит свою любовницу Стас. Девушка, понятливо кивнув, быстро покидает комнату, а затем и квартиру. Гордиенко даже не провожает ее. Я думаю, что это как-то... ненормально. — Завтра же мы поедем в участок и составим заявление. Он пытался тебя убить — и это очень серьёзно, — подходит ближе, смотрит сверху вниз. Тон становится тише, как будто что-то в голове у Гордиенко встало на свои места.
— Я пыталась, заяву не приняли, — отстранённо произношу я, пытаясь встать, держась за бортики, но ноги не слушаются. Я оседаю обратно и сдавленно мычу сквозь стиснутые зубы.
— Блять, полный пиздец, — запрокинув голову, ругается Стас, словно обращаясь к кому-то свыше. — Ненавижу этот район, — рычит звенящим от злости голосом, говоря фразу действительно искренне. Затем подходит ближе, присаживается на край ванны, смотрит на меня своими сощуренными, взглядом прожигает. Я поднимаю на него свои большие зелёные глаза, смотрю в ответ с вызовом. Стас качает головой, сочувствующе поджимает губы, рассматривая перепуганную девятиклассницу, которая пытается показать, что ситуация под контролем, но ни черта это не так. — Хочешь, я твоего Андрея напою и из окна выкину, скажем, что в пьяном угаре выбросился? — говорит вдруг, не отводя глаз. Я нервно улыбнулась, а затем тихо рассмеялась, тут же зашипев от боли.
— Он с тобой пить не сядет, — говорю в ответ, думая, насколько ниши мысли сходятся насчёт этого долбоёба. Даже забавно, если не вспоминать, как Андрей уже дважды чуть меня не убил. Если честно, это страшно. Но у меня уже нервы сдают по полной, поэтому я усмехаюсь как последняя дурачка, представляя, как Стас выбрасывает того через окно. Гордиенко сильный, он сможет.
— Почему? — вздёргивает бровь Гордиенко, склоняясь надо мной и осторожно берет за перевязанное запястье, разворачивая на себя и убеждаясь, что кровотечение остановилось, и на марле крови не больше, чем было, когда Сашка закончила перевязку.
— Ты пидор, — с полным удовлетворением от того, что произнесла это вслух, ощущая собственную безнаказанность в данном контексте, с улыбкой отвечаю ему я. Стас усмехнулся, ничего не ответил на это. Встал на ноги, склонился надо мной, протянул руки.
— Давай, — тихонько шепнул где-то над ухом, призывая к действиям. Я сильно выёбываться не стала, осознавая, что сама далеко не уйду. Подалась корпусом вперёд, завела руки за шею учителя и ждала, пока тот поможет привстать. Гордиенко, видимо, решив долго не изъёбываться, подхватил меня под колени и поднял на руки. Я против воли всхлипнула от боли и сильнее вжалась в учителя, плотным кольцом рук обнимая за шею.
— Тш-ш, — успокаивающе произносит над ухом он, бережно прижимая к себе.
Стас пахнет потом и почти выветрившимся приятным одеколоном.
Стас тёплый.
У Стаса сухая свежая футболка, в которую я уткнулась носом, и она пахнет порошком для стирки.
— Ты ненормально лёгкая для своего роста, — отмечает вслух мужчина негромким голосом, осторожно опуская тело на диван. Я морщусь и прикрываю глаза. Я ужасно устала и хочу вырубиться. У меня всё болит. Мне тошно. Меня как будто пару раз пропустили через мясорубку вместе со скелетом. Я— просто биомасса в этот конкретный момент. Я хочу, чтоб просто перестало болеть. И снаружи, и внутри. Меня словно наизнанку вывернули и поменяли всё местами. — Я помогу переодеться, — тихим успокаивающим шёпотом произносит Гордиенко, видя общее подавленное состояние подростка, и приносит из своей комнаты свежую чёрную пижаму. — Я чувствую себя неправильно, — говорит он вслух, включая мягкий настенный свет, чтоб ориентироваться в пространстве.
— Почему? — тихо осведомляюсь я.
— Нужно было снять номер в отеле, а не приводить Сашу сюда... Я привык так делать, но ведь я теперь живу не один, это неправильно по отношению к тебе, — Я усмехнулась, мысленно послав Стаса нахуй. Что же он раньше не включил эту логику. Но я ничего не говорю вслух. Смотрю только так, что Гордиенко хочется обратно свет выключить, лишь бы этот взгляд не видеть. — Осуждаешь меня? — Я, подумав, кивнула головой. — И на сколько же ты теперь меня ненавидишь? От одного до десяти, — я прикрываю глаза, думаю над ответом тщательно. Гордиенко напрягается. Он-то даже не уверен, что всерьёз хочет знать ответ.
— Девять, — произношу я.
Стас думает, что сильно проебался.
Стас думает, что не хотел бы знать этот ответ.
Стас бережно снимает футболку с меня, протирает тело влажной тканью, смывая разводы крови, просочившейся в нескольких местах, затем аккуратно сдёргивает джинсы. Я шикнула, снова саднят коленки, но позволяю себя раздеть. Затем учитель помогает надеть свежий комплект и приносит таблетку обезболивающего, потому что смотреть на меня больно. Он привык, что я всегда сильная, дерзкая и колючая. И всё это время в голове пульсирует «девять... девять... девять...». Почему девять? Почему не чёткая десятка? И что именно испортило эту оценку? Повлияли сухие поступки? Или эмоции?
— Можно ещё один вопрос? Тоже от одного до десяти, — накрывая меня тёплым одеялом, спрашивает Гордиенко задумчивым тихим голосом.
— Угу, — не сразу соглашаюсь я.
— На сколько я... нравлюсь тебе? — задавать вопрос было страшно, и ожидание ответа было томительным. Я смотрела на него так, словно Стас попросил меня помочь спрятать труп.
— Я не хочу отвечать, — наконец произношу я, глядя серьёзно и недовольно. — Это идиотский вопрос, — добавляю я, чтоб укольнуть.
— Я расстанусь с Сашей, — говорит невпопад, выключает свет в комнате.
— Мне похуй, — фырча в ответ уже в темноте. Стас уходит в спальню.
Я переворачиваюсь набок, утыкаясь в спинку дивана, и сжимаю в руках одеяло. Меня всю всё ещё наизнанку выворачивает, и этот разговор лишь подлил масла в огонь.
Я наконец разрешаю себе. Впервые искренне разрешаю себе расплакаться в подушку, беззвучно закусив край одеяла. Я Стаса ненавижу не больше, чем на девятку. На десятку тянет только Андрей.
И эта единица перевеса заставляет меня дрожать как в ознобе, не понимая, почему нормальная жизнь так внезапно превратилась в это.
Я думаю, что хочу знать, как на вопрос о симпатии ответил бы сам Стас.
Я думаю, что так низко в собственных глазах ещё не падала.