8 часть
Месяц назад.
Стас открывает дверь, услышав звонок, и за ней обнаруживает меня, которая смотрит хмуро, исподлобья, недружелюбно, словно это не я пришла, а ко мне. Гордиенко едва заметно улыбается уголком губ, приваливается плечом к дверному косяку в вальяжной манере, чуть вздёргивает бровь.
— Привет, ты что-то хотела? — спрашивает первым, перебивая меня, которая уже рот открыла, чтоб начать. Я вздыхаю, борюсь с желанием закатить глаза, потому что это как-то, ну, не очень красиво будет, особенно учитывая, что я пришла с просьбой. Пидор прожигает меня взглядом, обводит с ног до головы, прикусывает нижнюю губу, скрещивает руки на груди и терпеливо ждёт продолжения диалога.
— Можно немного соли одолжить? — с трудом выуживаю из себя слова я, явно отправленная сюда не по своей воле. В одной руке я сжимала пустую стеклянную банку из-под кофе с остатками соли, вторую прячу в кармане мешковатой чёрной кофты.
— Конечно, — тут же отзывается Гордиенко, забирая у меня банку и возвращая её уже полной до горлышка.
— Спасибо, — говорю из приличия, хоть и не привыкла пользоваться этим словом. Поднимаю робкий взгляд, смотрю в голубые глаза. Стас мне улыбается спокойно и как-то по-домашнему. Я неловко улыбаюсь тоже, думаю на задворках о том, что Гордиенко, наверное, не такой уж и плохой человек, каким его рисуют сплетни.
Стас смотрит вслед удаляющемуся от него худому силуэту и слегка щурит голубые глаза. Он думает, что ему жаль, что она не улыбается чаще, потому что ей идёт. Стас вообще нередко думает о ней, потому что видятся часто.
Я думаю, что устала. От всего. От всех.
От мамы, которая расстраивает меня своим отношением. В детстве казалось, что её увлечение алкоголем — это временное, что ей просто нужно время, чтобы прийти в себя, но вот мне уже почти семнадцать, а мать осталась всё той же, что и пять, шесть, семь лет назад...
От Андрея, мысль о котором заставляет меня почувствовать себя загнанной в угол. Я стала реже выходить на улицу, стараюсь не задерживаться допоздна, не ходить в свою квартиру, сидеть в своем островке безопасности — квартире напротив.
И я устала от Стаса. Если поначалу тот постарался включить режим «ничего не произошло» и вёл со мной какие-то отвлечённые разговоры, то сейчас, видимо, наконец осознав всю глубину своего поступка, выглядел виноватым и старался лишний раз не докучать своим присутствием. Я вроде и радоваться должна, что от меня отстали, да только я теперь слишком часто оставалась одна — совсем одна — и отсюда вытекало следующее:
Я устала от себя. От своей вечной привычки думать о последствиях, от размышлений, от самоанализа, от попыток оправдать поступки других людей в своих глазах. Мне особо больше и делать нечего, кроме как по полочкам раскладывать опилки в своей голове.
Я думаю, что Стас сначала действует, а потом думает. У него желания застилают рациональность. Сначала эмоции — потом последствия. Я от него отличаюсь кардинально, хотя тоже думаю, что и я та ещё идиотка. Я могла бы надавить на жалость, объяснить кратко ситуацию, могла бы с силой оттолкнуть учителя от двери и зайти в квартиру, могла бы... Но я хотела тогда сказать ему про «отсосать». Мне Стас нравился, как по-другому показать это— я понятия не имела. И то, как мне на это ответил — вот это было больно. Я хочу его ненавидеть, всеми фибрами души реально хочу, но вижу перед собой виноватые голубые глаза — и злость резко спадает, будто её и не было. И поэтому я для себя — дура. А Стас всё ещё пидор.
Об этом я думаю почему-то в четыре утра вместо того, чтобы спать. Я вообще стала мало спать по ночам. Видимо, такой период бессонницы. Всё-таки я пережила большой стресс, который не мог пройти бесследно. Я, не выдержав молчаливого ёрзания по дивану на протяжении нескольких часов подряд, всё же нехотя встаю, в полутьме нашариваю джинсы и кофту, натягиваю их на себя и выхожу на балкон покурить. Стас хоть и говорил, что мне нельзя делать этого здесь, уже несколько раз палил меня с сигаретой, но особо не ездил по мозгам, видимо, не желая лишний раз доёбываться.
Холодно. Мёрзнет нос. Мёрзнут пальцы. Я сжимаю сигарету и переминаюсь с ноги на ногу в тапочках, желая поскорее выкурить её и уйти обратно. За спиной вдруг открывается дверь, Я крупно вздрагиваю всем телом, не ожидая появления кого-то другого, и роняю сигарету вниз с высоты десяти этажей.
— Ты громче, чем слон в посудной лавке, — недовольным голосом заявляет заспанный Стас, стоя в проходе. Он кивком головы указывает себе за спину. — Минус два на улице, в дом зайди, — говорит негромко, отходит на шаг назад, ожидая исполнения приказа.
— Может, я тут пытаюсь прыгнуть, — выпускаю наружу колкие иголки, хмурюсь недовольно, мнусь в метре от учителя, мёрзну, но упорно игнорирую просьбу. Стас уже ёжится от холода, проникающего в квартиру.
— Тогда тем более вернись в постель, — закатил глаза старший, сбросив всё на юношеский максимализм и отсутствие здорового юмора у девятиклассницы.
— Что, даже самоубийство мне запрещаешь? — скалюсь я из вредности, но, выдохнув в сторону, выпуская остатки дыма из лёгких, как обычно делают перед тем, как опрокинуть в себя стопку залпом, всё же захожу внутрь.
— Ты сейчас серьёзно? — наконец реагирует учитель, глядя более осознанно и менее заспанно. Щурит свои голубые глаза, хмурится, напрягается от этих слов. Я усмехнулась, оценив реакцию. — Кир, я очень надеюсь, что в тебе говорит желание разозлить меня, — Я фыркаю, но не могу не согласиться, что все мои фразы вызывают рациональную злость у Гордиенко. Я вообще не помню, когда была с ним искренней.
— Забудь, — ответила я, стаскивая с себя кофту и бросая её на кресло. Стас уже разворачивается, возвращается в спальню, но оборачивается в дверях, прожигая взглядом худую спину школьницы, обтянутую белой футболкой.
— Кир, — говорит негромко, хрипловато, привлекая к себе внимание. Я оборачиваюсь, уже взявшись за пояс джинс, чтоб стянуть их и вернуться в кровать, и веду бровью, ожидая продолжения. — Я знаю, что ты даже видеть меня не хочешь, что тебе приходится перебарывать себя каждый день, и что ты даже уйти не можешь, но поверь, я ужасно расстроюсь, если с тобой что-то случится, слышишь? Я... я ужасно сожалею о той ночи. Если кто-то и должен понести наказание — то это я. И если я могу чем-то тебе помочь — скажи мне об этом, — говорит, глядя прямо в глаза, не громко, но и не тихо. Я слушаю, не моргая. Мне эти слова были нужны, если честно, очень нужны. Не очередные извинения, а именно признание того, что Стас боится, что я что-то сделаю с собой, что я ему... небезразлична, что ли.
— Хорошо, — только и нахожу одно-единственное слово в своём словарном запасе, чтоб ответить.
— Спокойной ночи, — желает мне Стас перед тем, как закрыть дверь в свою комнату.
— Да, тебе тоже, — отвечаю на выдохе я.
Я сажусь на край дивана и тупо смотрю в пол. Перематываю слова Гордиенко в голове. Анализирую. Бешусь с самой себя, что уже не могу без этого анализа, но всё равно поддаюсь ему.
Я думаю, что я та-а-акая дура, каких свет не видывал, потому что Стаса я видеть хочу. Хочу. Хочу. Хочу. Его голубые глаза, его тёмные волосы, его родинки на шее, его губы. Хочу его слышать и слушать. Хочу вдыхать его запах. Хочу пить какао, которое он мне сварил. Хочу есть еду, которую он в меня пичкает, лишь бы в обморок не свалилась. Хочу жить рядом с ним. Хочу. Хочу. Хочу быть рядом. А Стас думает, что мне противен. Наивный.
А если говорить обобщённо — то жизнь как-то стала... возвращаться в норму, что ли. Меня понемногу отпускало чувство тревоги, с которым я провела не один день. Костя с Даней всё ещё были друзьями, о которых никто в школе не знал, кроме одной-единственной очевидцы. Мама шла на поправку, хоть я с ней и не разговариваю, потому что не вижу смысла и тупо злюсь от любого свежего воспоминания о ней. В школу пришло распоряжение о нескольких городских олимпиадах, а 9 «А» и «Б» снова сцепились. Все шло своим чередом, только все внутренние органы мои как будто перемололи на мясорубке и попытались засунуть этот фарш обратно. Но, нацепив на лицо едкую усмешку, я продолжала гордо смотреть этому миру в лицо и с упреком говорить: «Не ожидал, сука? А я всё ещё на ногах». Мысль о будущем переезде поддерживала меня, и я старалась не думать ни о чём другом.
Но не всегда получалось.
***
Утро субботы началось привычно — Костя снова сидел за столом и возился со структурой эссе, пока Стас пытался помочь ему разгрести эти дебри.
— Доброе утро, — здороваюсь я, проходя в комнату в ночных шортах и всё той же футболке. Волосы — взрыв на макаронной фабрике, на щеке след от подушки, глаза заспанные, большая футболка не по размеру съехала с плеча, оголяя ключицу. Стас не смог сдержать улыбку, глядя на такую уютную школьницу.
— Привет, — отбивает кулачок Костя, повеселев при виде подруги.
— Доброе, — произносит учитель, рассматривая худую длинноногую девочку. Откормить бы ее, приласкать да к рукам приучить, да только добровольно не дастся... Стас, проглотив вставший поперёк горла ком от этой досадной мысли, поспешил вернуться к репетиторству.
Я завариваю себе чай, сыплю в него побольше сахара, беру из вазочки со сладким печеньку-полумесяц и удаляюсь восвояси. Стас заметил, что я люблю начинать своё утро со сладкого, и был уверен, что меня в случае необходимости будет сложно разбудить без плитки шоколада или супер-сладкого напитка. Какао бы подошло отлично.
Занятие подходит к концу, Костя уходит. Я напоследок, застав его уже в дверях, прошу завтра в определённое время встретиться на «нашем месте», просто покурить, пообщаться.
— Сегодня придёт моя подруга, — говорит Гордиенко, ставя на плиту сковородку, намереваясь пожарить омлет.
— Твоя любовница, ты хотел сказать? — ухмыляюсь я, но эта догадка меня отчего-то не веселит.
— Да, — подтверждает мужчина, решив не отвечать колкостью.
— О-о-о, да всё серьёзно... И на каких поверхностях будешь ее трахать? Ну мне чисто иметь в виду, чтоб знать, где хлоркой пройтись, — Стас с громким звуком накрывает сковородку крышкой и оборачивается, прожигая недовольным взглядом дыру во мне, которая залезла на кухонный стол и вертела в руках зелёное яблоко.
— Где, сколько и в каких позах — моё личное дело, советую в него не лезть, — отвечает отрезвляюще-строгим тоном. Я выдаю на это кривоватую неправдоподобную усмешку.
Я думаю, что мне неприятно слышать это. А тем более представлять. Я-то уже было привыкла к мысли, что особенная, что только я могу здесь находиться, общаться со Стасом, есть приготовленную им еду, в общем-то — сосуществовать вдвоём.
— Ты будешь завтракать, — не дождавшись ответа, произносит Стас.
— Нет, — качнула головой, слезла со стола, положила на место яблоко и двинулась на выход из кухни.
— Ты. Будешь. Завтракать, — по отдельности чеканит каждое слово Гордиенко, неожиданно поймав за руку и развернув меня к себе. Я неловко уткнулась в его шею и тут же оторопело попыталась сделать шаг назад, но Стас прижал тонкое запястье к своей груди, запросто удерживая школьницу на месте. Я рыпнулась, постаралась высвободиться, но учитель явно превосходил меня в силе. По телу пробежали мурашки. Я буквально чувствовала сердцебиение Стаса и ловила каждый его вдох. — Я не спрашиваю, понятно? Тебе нужно поесть, ты ужасно худая и постоянно отказываешься от еды, я понимаю, что у тебя стресс, что аппетита нет, но я не хочу потом откачивать тебя, так что ты сейчас позавтракаешь, — и отпускает, осознав, что держит слишком долго. Я, сбросив с себя наваждение, показательно скалюсь, смотрю как-то обиженно исподлобья, делаю шаг назад сразу же.
— А что ты со мной не хочешь? — выпускаю наружу привычные иголки, цепляясь к словам. Говорю с провокацией и явным намёком на совершённую в прошлом ошибку. Мужчина тяжело вздыхает, поднимает глаза к потолку, словно ища в нём ответ на вопрос о том, как сменить наполнитель в голове школьницы, потому что мои опилки явно испортились.
Я думаю, что мне обидно, что Стас так и не ответил на вопрос.
Я думаю, что я расстроена новостью о любовнице Стаса.
Я хотела и дальше думать, что я особенная.
Я завтракаю в пустой кухне. Аппетита нет, но Стас прав — надо.
***
Любовницу зовут Саша. Она красивая и улыбчивая. Я понимаю, почему Стас предпочитает ее. Я ругаю себя за такие глупые мысли. Я ревную.
Саша появляется в квартире в восьмом часу, Стас формально знакомит меня с девушкой.
— Кир, это Саша. Саша, это Кира, я говорил тебе о ней, — кареглазая девушка со светлыми волосами и смуглым оттенком кожи выглядит так, словно прилетела сюда с какого-нибудь ЮБК*. Ей не хватает солнцезащитных очков и дурацкого брелока с Чёрным морем, настолько она летняя и солнечная. А у меня вот есть такой дурацкий брелок из Крыма.
— Привет, я рада с тобой познакомиться, — искренне заверяет меня девушка . Мне стыдно от того, насколько фальшивую улыбку я натягиваю в ответ. Саша, кажется, с искренним дружелюбием пожимает мне руку, а я думаю лишь о том, что эта девушка намного лучше, чем я сама — и это только первое впечатление.
— Вино или коньяк? — на ходу уточняет Гордиенко, проходя на кухню.
— Конечно коньяк, — девушка всё ещё стоит в прихожей, напротив меня, я прожигаю ее взглядом, и, стянув с себя куртку, весело подмигивает замершей мне на месте и выключает теперь уже ненужный свет возле входной двери. — Присоединяйся, если захочешь, — шепчет на ухо, проходя мимо, опаляя кожу горячим дыханием.
Я остаюсь стоять в полутёмной прихожей. Свет сюда льётся лишь из кухни, которая расположена в трёх метрах. Я смотрю в пол, на стоящие рядом ботинки Стаса и ее гостью, и ощущение такое, будто щедро ливанули спирта на открытые раны. Внутри всё жжётся и болезненно горит.
Из кухни раздаётся громкий смех, слышно, как алкоголь льётся по рюмкам, как Сашка нетерпеливо нарезает что-то на закусь и как полушёпотом спрашивает: «Эта девочка уйдёт через полчаса? А то неловко как-то...», на что Стас не отвечает.
Я чувствую себя уроненной на пол кружкой, по которой пошли трещины, и она вот-вот лопнет, если слегка сдавить края. Я впервые чувствую, что действительно могу заплакать. У меня спёрло дыхание, и я постаралась сконцентрироваться на вдохах и выдохах, приводя его в норму.
Я думала, что Стас больше не сможет сделать мне больно.
Я думаю, что Стас смог.
Я тихонько прохожу в зал, сажусь на диван и утыкаюсь взглядом в телефон, а уши затыкаю наушниками, лишь бы не слышать. На улицу идти страшно, я вечером ещё ни разу не появлялась на ней с той самой ночи.
В квартиру тоже страшно. Там ужасно тихо. А ещё грязно. Я так и не убрала свою комнату. И Андрей будет искать меня там в первую очередь. Я догадываюсь, что он уже там был, потому что замок явно пытались чем-то вскрыть, он весь в царапинах.
Через полчаса в зал, который соединяет коридор и спальню учителя, заваливается Сашка. А следом Гордиенко. Стас целует её на ходу в губы, девушка идёт спиной назад, и Стас фактически ведёт её, чтоб та ни во что не врезалась. Я ставлю громкость в наушниках на минимум рефлекторно. Стас приникает спиной к стене рядом со входом в спальню, Саша наваливается на него сверху, она чуть ниже, и целует Гордиенко в шею, скулу, щёки. Гордиенко неотрывно смотрит на меня, сидящую напротив в зажатой позе. Я смотрю на него.
Мне кажется на секунду, словно Гордиенко даже не интересна Саша, старательно выцеловывающая его тело, потому что он неотрывно смотрит на меня и как будто хочет прекратить всё это. А потом вдруг хватает Сашу за волосы, заставляя ее запрокинуть голову и, не отводя взгляда, впивается в губы своей любовницы, всё ещё наблюдая за тем, слежу ли за ними я. Я вырываю из ушей наушники, бросаю телефон на диван и, подорвавшись с места, в одной лёгкой футболке выбегаю на лестничную клетку, а по ней вниз — на улицу, потому что в лёгких закончился весь воздух.
Я думаю, что вот теперь я Стаса, пожалуй, наконец-то ненавижу.
— Кажется, мы ее напугали, — улыбается беззаботно Саша, обернувшись через плечо. Стас хмуро смотрит вслед убежавшей мне. Так лучше. Он не хочет, чтоб я была здесь, когда они занимаются сексом.
Стас пытается убедить себя, что поступает правильно.
Стас пытается убедить себя, что он совсем не использует Сашку, чтоб перестать думать обо мне.
Стас пытается убедить себя, что не любит эту зеленоглазую.
Стас втрахивает Сашу в кровать, но это не приносит того удовлетворения, что во все предыдущие разы. Ему хочется быть грубее, жёстче, потому что он зол. Саша терпит все шлепки, укусы, царапины и громко под ним стонет. Стас думает, что эта мелкая — просто чудо, но он не хочет быть с мной.
***
Я громко дышу, прогоняя через лёгкие морозный воздух, без маршрута иду куда-то, дрожу и обхватываю себя руками. В глазах стоят слёзы, которые я в жизни не позволю себе пролить из-за пидора, и пытаюсь сморгнуть их. Перед взглядом всё размыто из-за этого, и я чувствует себя чашкой. Чашкой, на которой много трещин. Чашкой, которую уронили, и она разлетелась на осколки.
Я думаю, что не представляю, что дальше. Вернуться в квартиру Стаса? Сделать вид, что ничего не произошло? Сделать вид, что мне вовсе не разбили сердце?
Я натурально всхлипываю без слёз и тут же испуганно затыкаю себе рот ладонью. Нет. Я не будет истерить. Не буду плакать. Не буду проявлять лишних эмоций. Стас мне ничего не должен был. У Стаса своя личная жизнь, о которой он предупреждал. Это его квартира. Его любовница. Его жизнь. И мне нет места в этой жизни — этот факт нужно принять.
Мне нет места в его жизни.
Мне нет места в жизни.
Мне нет места.
Я одна. У меня разбитое сердце и желание больше никогда и ничего не чувствовать. Напихать бы в сердце сухой травы, чтоб во мне не осталось места ни для кого другого.
Я уже подхожу к подъезду, жутко замёрзнув, когда меня резко хватают за шкирку и куда-то тащат. Я хватаю чужие руки, стараясь оттянуть их от себя, и меня грубо швыряют к стене в темноте, куда не попадает свет от единственной лампочки под козырьком входа в хрущёвку.
Но даже в темноте я узнаю лицо Андрея. Внутри всё холодеет, и тело сковывает дикий животный страх. Кажется, что сердце вот-вот остановится от этих американских горок.
В руке у Андрея блестит и отливает стальным холодом металла в слабом лунном свете балисонг, он же нож-бабочка. Крепкая хватка на шее перекрывает дыхание.
Я думаю, что шестнадцать лет — слишком мало, и что я не успела ничего сделать в своей жизни.