7 часть
Я, проспав аж до половины двенадцатого дня, быстро одеваюсь и выхожу в коридор. У Стаса кухня и коридор совмещены, даже двери нет, только деревянная арка, поэтому Гордиенко меня сначала слышит, а потом и видит.
— Далеко собралась? — осведомляется с интересом, наблюдая, как я заворачиваю в ванную, находящуюся напротив. Судя по звукам, умываться. Костя, который как раз пишет вступление к эссе, удивлённо вздёргивает бровь, не ожидая встретить знакомую в доме нашего учителя. Он вчера не совсем понял, что у них за общение, но чтобы прямо так... Так, значит, Кира тут... живёт? Бычук отмечает этот факт с большой долей ахуевания.
— Неважно, ты говорил, что до одиннадцати я предоставлена сама себе, — напоминаю я, заходя на кухню. Мои волосы были влажными у лба. Точно умывалась.
— Может, хотя бы позавтракаешь? — повёл бровью старший.
— Привет, Костик, — наконец обращаю внимание на присутствие Бычука, пожимаю ему руку. Стас усмехнулся. — Какао хочу, — снова заявляю я, игнорируя один большой знак вопроса на лице друга.
— Тебя не смущает, что у меня занятие? — голос становится строже. Мужчина приосанился, глядя недовольно.
— Тогда ничего не хочу. Быч, через два часа на нашем месте, — обращаюсь в конце уже к Косте. Парень просто кивает головой.
— Что за «ваше место»? — я исчезаю так же резко, как и появилась, поэтому Стас спрашивает у ученика.
— Не могу сказать, — виновато ведёт плечами девятиклассник.
— Ну понятно, — закатывает глаза Гордиенко. Сплошные партизаны. — Давай вернёмся к структуре эссе...
***
Я заходу в участок, неуютно передёргиваю плечами и иду дальше по плохо освещённому коридору.
— Я заявление хочу подать, — объясняю я уже в третий раз дежурному, который смотрит на меня подозрительным взглядом.
— Тебе лет-то сколько? — осведомляется напускным строгим голосом, словно я его испугаюсь и передумаю.
— Шестнадцать, — отвечаю тоже без робости, громко и чётко, показывая, что меня не смущает этот факт. — Я свои права знаю и могу подавать заявление в любом возрасте, — подчёркиваю я, не добавляя, что эту информацию вычитала по дороге сюда из интернета. Дежурный нехотя проводит меня в какой-то стрёмненький кабинет с малым количеством мебели, где на меня хмуро смотрит ещё более угрюмый мужик в форме.
Я сижу перед ним, распинаюсь, что есть некий человек, который угрожал мне и моей маме, что его надо обязательно поймать и посадить, что он уже был судим, что он опасен для общества, и снова подчёркиваю, что он угрожал мне самой.
— Имя, фамилия, отчество, — говорит монотонным голосом мужчина.
— Бессмертных Кира, — цежу раздражённо, повторяя уже не в первый раз.
— Не твоё, мамино, — перебивает меня старший.
— Зачем? — подбираюсь всем телом, сажусь менее вальяжно, хмурю брови и смотрю, не моргая.
— Пошлю к ней участкового, он поговорит, возьмёт показания, и будем заводить дело, — объясняет полицейский.
— А я для вас что, шутка какая-то?! — эмоционально восклицаю я, подскакивая на месте и заставляя себя сесть обратно. — Она ничего не даст, — угрюмо добавляю я, спрятав руки в карманы и нервно постукивая ногой.
— Так на какой ляд ты меня морочишь?! — громко ударяет по столу рукой мужчина лет сорока пяти на вид, с пробивающейся в волосах сединой и старомодными усами.
— Я пришла подать заявление! — настаиваю на своём я, поднимаясь с места.
— Ты перепутала цирк с полицейским участком, — говорит грозно, снова по столу ударяет, словно может этим запугать. — А ну-ка уходи по-хорошему, пока мы тебя не закрыли на пару суток. Ишь чего напридумывала, — мне на стену лезть хочется от твердолобости собеседника.
Я попробовала. Не получилось.
Через два часа встречаюсь с пацанами в заброшке, как и договорились.
— Этот долбоёб не принял у меня заяву, — жалуюсь я, спуская пар и выкуривая две подряд. Даня сидит на кортонах, вынимает из кармана металлическую коробочку размером со спичечный коробок с нюхательным табаком и, сделав дорожку на второй руке, вдыхает в одну ноздрю. Со стороны выглядит как-то страшненько, будто он употребляет наркотики, но последствия от такого порошка — всего лишь ментоловое пощипывание в носу и небольшой заряд бодрости. — Блять, ты опять на снафф перешёл? — усмехнулась я, наблюдая эту картину.
— А он с него слезал? — подстебнул Бычук, забирая у Данила баночку с измельчёнными табачными листьями и, обмакнув в неё указательный и большой пальцы, начинает мягко втирать в ноздри, чтоб не вдыхать слишком глубоко.
— Неженка, — улыбается по-доброму Бах, глядя снизу вверх на парня, не поднимаясь с корточек. — А насчёт ментовки вообще не удивил... Они по закону будто бы обязаны принимать заявления вне зависимости от возраста, а вроде как всегда всё равно приплетают родителей, типа дети пиздят часто, возни много из нихуя... У меня как-то для вида приняли заяву, когда из кармана вытащили кошелёк с десяткой, я тогда пол-лета работал, и больше никакого отклика. Думаю, они даже не заморачивались, сразу в печку кинули, — я обиженно соплю, понимая, что одноклассник прав, что никто мне не поможет, но всё равно как-то несправедливо это. Вот меня этот Андрей убьёт — тогда и вспомнят знакомое ушастое лицо, а будет уже поздно!.. Вообще-то грустно, м-да.
— Дай мне тоже, — вытягиваю руку, бросаю на пол сигарету, затаптываю бычок. Беру коробку, достаю свой телефон, вывожу на нём две большие дорожки и вдыхаю поочередно каждой ноздрёй. Потом долго тру пальцами нос, который чешется из-за покалывания от ментола, и чувствую себя какой-то крутой, даже покруче, чем Стас с его навороченным айкосом.
— Расскажешь, что ты утром у Стасяна забыл? — повёл бровью Бычук, опираясь рукой на плечо Баха, который из-за такого давления теперь даже при желании не встанет с кортанов.
— Живу теперь у него, так звёзды сошлись, — чихаю от перебора снаффа в носу. — Он предложил, я согласилась. Это лучше, чем квартира, где до сих пор мамина кровь на полу, — шмыгаю носом, снова тру его ребром ладони. Пацаны согласно кивают. Ещё полчаса обсуждаем, что скоро начнутся олимпиады, и снова будет мясо между «А» и «Б», обсуждаем предстоящий матч по футболу и делаем ставки на любимые команды и даже каким-то боком задеваем математичку и то, насколько она заебала задавать много домашнего на выходные. Потом расходимся.
***
— Я постирал твои вещи, — говорит Стас, стоит только мне появиться в квартире.
— Они были чистые, — я недовольно закатила глаза, скидывая с себя ветровку и бросая её на кресло. Первый денёк я, конечно, побуду хорошей девочкой и даже бардак разводить не буду, но всё равно знаю, что уже через неделю все мои шмотки будут хаотично валяться по периметру всего зала — такая я у себя неорганизованная личность.
— Только в твоём воображении, — фыркнул Гордиенко. — Где ты была? Это просто вопрос, я не допытываю. Не хочешь — не отвечай, только не надо делать такой взгляд, — по мне видно, что я от учителя всё воспринимаю в штыки, а потому недовольно вздёргиваю бровь, и по зелёным глазам можно прочесть: ты лезешь не в своё дело.
— Ответ «гуляла» тебя удовлетворит? — Стас, пробурчав под нос «удовлетворит», проходит мимо, и через минуту слышится хлопок двери. Ушёл куда-то. Никто не отчитывается ни перед кем, для меня такой расклад вещей приемлем.
Я завариваю себе чашку чая с яблочным запахом, добавляю много сахара, а из холодильника достаю приглянувшийся мне сырок в глазури, не исключаю даже, что специально для меня и оставили, хотя кто знает этого Гордиенко, может, сам рассчитывал съесть. Что же, его за язык не тянули, когда он разрешал брать любые продукты.
Я раскладываю перед собой на столе учебники и при помощи скотча стараюсь соединить обрывки. Стас возвращается через двадцать минут с пакетами продуктов, явно из магазина, и молча присоединяется, даже как-то не удосужившись спросить, а нужна ли его помощь. Я, в принципе, никак не комментирую, просто разрешаю тому быть рядом.
В четыре руки мы за полчаса справляемся с поставленной задачей и так же молча расходимся, словно не было этой работы. Я сгребаю теперь уже поблёскивающую прозрачным глянцем стопку воскресших книг и тащу обратно в комнату.
***
Стас просыпается чуть позже обычного — в семь двадцать вместо привычных семи утра. Он нарочно отложил будильник, чтоб полежать ещё немного. Мужчина думает, что ему предстоит сейчас разбудить ещё и девятиклассницу, но с удивлением не обнаруживает меня в зале. Мой диван абсолютно точно пуст. Словно в подтверждение мыслей из ванной навстречу выхожу я: одетая, умытая и, кажется, полностью собранная. Гордиенко... удивлён. Да, точно. Это верное слово. На всякий случай перепроверяет время на своём телефоне и убеждается, что до начала занятий ещё час с небольшим.
Я, особо не обращая внимания на заспанного учителя в серо-полосатых пижамных штанах и чёрной футболке, стоящего посреди комнаты, беру с пола рюкзак, бросаю в него учебники по расписанию и, уверенно закинув сумку за плечи, иду на выход.
— Кир, — прокашливается блондин, вынуждая меня остановиться и обернуться. — Ты... далеко собралась? — уточняет он.
— Угадай, — Стас уверен, что научил меня очень плохой привычке, когда я опять улыбаюсь сворованной у него же саркастичной улыбкой.
— Тебе больше нет необходимости выходить за час до занятий, я буду отвозить тебя на машине, — говорит учитель мягким голосом.
— Мне и так нормально, — выпустила свои иголки я, явно намеренная уйти сейчас.
— Может быть, всё-таки позавтракаем и поедем? Какао и омлет ведь лучше, чем час ходьбы на пустой желудок, — говорит очень логичные вещи учитель. Я тереблю лямку рюкзака, размышляю над предложением и всё-таки принимаю его. Гордиенко своё обещание исполняет и завтрак мне готовит, даже кладёт в напиток три ложки сахара, как я люблю.
Я впервые оказываюсь внутри салона дорогой иномарки, пусть и не самой современной, но всё равно крутой. Я вальяжно раскидываюсь в кресле, пристёгиваюсь и слежу за тем, как умело Стас выезжает с парковки. Гордиенко, увидев этот внимательный взгляд, ухмыляется кончиком губ и понтуется, вдавив педаль газа до упора, проезжая короткий пустой участок дороги от дворов к трассе. Я вжимаюсь в сидение, хватаюсь за свой ремень безопасности обеими руками и сжимаю его.
— Больше так не делай, — прошу негромко, без тени улыбки, и учитель едва заметно кивает головой. А он думал, мне это понравится...
— Да, хорошо, — добавляет он уже вслух. — Знаешь, я... В общем, понимаю, что это сейчас не к месту, но я слабо могу представить себе ситуацию, где это вообще к месту... Кир, прости меня. Я клянусь, что сожалею о той ночи, и мне жаль, просто я был так зол, что ты меня разбудила, и... Прости. Меня. Пожалуйста, — говорит внезапно на одном дыхании, пытаясь как-то жестикулировать и одновременно вести машину. Я напряженно слежу, как его пальцы то отрываются от руля, то снова ложатся на него. Больше всего я не хотела бы в дополнение ко всему ещё и попасть в аварию.
— Я постараюсь, — честно отвечаю я, понимая, что тупо говорить «Прощаю, чего уж там», потому что нихуя я ещё не примирилась с мыслью о том, что фактически Гордиенко применил насилие, которого в жизни и так через край, хоть отбавляй. Мне сложно забыть это, а тем более перестать вспоминать с внутренним содроганием.
Я прошу остановить перед поворотом в школу, настаиваю даже, и сама пешком дохожу последние двести метров, не желая, чтоб кто-то из школьников узнал, что Стас меня подвозит. Я не люблю становиться объектом чужих разговоров.
***
Привычный ментоловый холодок покалывает ноздри, когда я вдыхаю табачный порошок. Конечно же, я не стала ждать Стаса, смысла в этом не было никакого, ведь уроки закончились ещё в два, и до пяти было ещё куковать и куковать... А вот Данька с Костей быстро откликнулись на предложение прогуляться до заброшки. Для них стало уже своеобразной традицией собираться здесь каждый день. Мы всё равно не знали больше безопасных мест, где можем побыть одни, а я никогда не мешала.
Даня стоит около подоконника, прислонившись к нему, и что-то на жестах обьясняет Косте, который, в свою очередь, прислонился к Дане. Я, глядя на них, всё больше верю в то, что дружба существует, потому что вместе смотрятся они действительно... правильно, что ли. По одному я их уже не воспринимаю, для меня парни — единое целое. Неплохо так друг друга дополняют...
Костя опускает голову на плечо Дани, расслабляясь от усталости, и Бах, улыбнувшись этому действу, потрепал его волосы. Я тихо ржу, но не насмешливо, а, скорее, умилённо.
Я думаю, что мне тоже не хватает таких объятий.
Я завидую, потому что хочу, чтоб кто-то так же, дарил свою любовь.
Я некстати вспоминаю пидора, внутренне чертыхаюсь, ловлю с этого триггер.
Вынимаю из кармана сигарету, закуриваю.
— Тебе снаффа мало, да? — недовольно цокает языком Даня. — Кир, смотри, чтоб не схуёвило, — обеспокоенно произносит одноклассник.
— Нормально, — отмахиваюсь я, присев на корточки и привалившись спиной к бетонной стене.
Щёлкаю зажигалкой, вдыхаю, держу пару секунд в легких и выпускаю из себя дым.
Вспоминаю извинения Стаса в деталях. Вспоминаю почему-то его руки, сжимающие руль, и то, как он перебирал пальцами, то выпрямляя их, то снова обхватывая ими кожаный чехол, которым тот был обшит. Вспоминаю и делаю более глубокие и долгие затяжки. Странное саднящее чувство скребётся в груди. И что самое интересное — это даже не обида. Не злость. Что-то более новое, ещё не испытываемое раньше, и пока совершенно точно непонятное.
— У тебя всё нормально? — выдёргивает меня из мыслей Бычук, приподнимая голову, отрываясь от надёжного плеча. Смотрит пристально на меня из-за своих очков.
— Да, нормально, — отзываюсь я, поднимаясь на ноги. В голове чуть туманно. Я мало ем и много курю — это не слишком хорошо сказывается на организме.
— Домой проводить? — спрашивает Даня серьёзно.
— Костю проводи, — сипло смеюсь я. — Ладно, пойду, наверное. Давайте, до скорого, — отбиваю кулачки вместо официального рукопожатия поочередно обоим девятиклассникам, затем поправляю съехавшую лямку рюкзака и ухожу, уже за стенкой закуривая ещё одну сигарету, чтоб парни не видели, не волновались... Чё за меня переживать, ну правда?..
Думаю, что, если честно, хочу, чтоб за меня переживали.
Закатываю глаза, недовольная собственными размышлениями, и всю оставшуюся дорогу до хрущёвки пинаю подвернувшийся под ноги камень, что здорово отвлекает от бардака в башке. До самого подъезда я не Кира Бессмертных — шестнадцатилетняя ученицы девятого класса с очень посредственной успеваемостью, а, как минимум, Криштиану Роналду.
Напротив двери оказываюсь без десяти минут, понимаю, что пришла чуть раньше Стаса. Решаю не идти в свою квартиру, не возиться ради пары минут с замком, просто сажусь на бетонный пол и просовывает ноги в решётку, ограждающую лестницу, как в тот самый день, когда впервые осталась на ночь у Гордиенко. Эта мысль заставляет грустно усмехнуться. Тогда всё было по-другому, тогда всё было проще.
Я снова курю и думаю о том, что эта отрава скоро меня убьёт, если не сбавлю обороты. Думаю и всё равно продолжаю вдыхать дым. Есть ощущение, что только эта горечь во рту и держит меня в тонусе, не даёт выпасть из реальности. Методично так, вдох-выдох, вдох-выдох... Это как считать до десяти, тоже помогает сконцентрироваться на реальности.
— А я вот даже не удивлён, — усмехнулся Стас, поднявшись по лестнице и застав здесь меня. — Ещё бы ты дождалась меня, — фыркнул он, в шутливой манере отчитывая. Я закатываю глаза, встаю на ноги, топчусь на месте, пока учитель открывает передо мной дверь, сделав шаг в сторону, приглашает младшую войти первой. — Давно ждёшь меня?
— Нет, — коротко отзываюсь я, закашлявшись дымом. Голова слегка кружится. Нужно поесть и лечь спать, тогда наверняка сразу отпустит.
— Кир, можно я задам тебе вопрос, а ты на него максимально честно ответишь? — я дохожу до зала, бросаю на пол рюкзак, стягиваю с себя водолазку, надеваю чистую футболку и киваю головой, наконец соглашаясь. — Насколько ты ненавидишь меня по шкале от одного до десяти? — сразу же тушуется, как только слова слетают с губ, прижимается плечом к дверному косяку, смотрит в пол.
Я думаю, что нужно сказать «десять» и не робеть.
Я всё это время думала, что Стаса ненавидела.
Я понимаю, что то самое чувство — и не злость, и не обида, — разрывает меня в эту секунду изнутри на клочья.
Я ненавижу себя, когда говорю:
— Пять, — вместо тех самых десяти, что планировала сказать в самом начале. Стас удивлённо вздёргивает подбородок, смотрит своими сощуренными голубыми, ищет подвох.
Я понимаю, что всё это так неправильно и мерзко, но сознание говорит мне: «Он нравится тебе, всегда нравился, ещё до того, как всё началось, и ты не можешь возразить», и мне хочется выйти в окно вместе с осознанием этой простой вещи в таких непростых условиях. Я вспоминаю, как все в подъезде называли Стаса пидором, и вспоминаю, что я была, пожалуй, единственной, кто говорила это без злобы. Глубоко внутри даже сочувствовала ему.
Больше не сочувствую. Больше не вкладываю в обидное слово беззаботность, теперь для меня Стас реально пидор — не как ориентация, а как человек. И мне этот пидор нравится. И Я ощущаю себя мерзко и неправильно.
Я всегда думала, что сложные отношения — это как у мамы и Андрея. И лишь сейчас я понимаю, что по-настоящему сложные отношения — вот они. Когда ты человека ненавидишь, презираешь, но всё равно сердце бьётся в его присутствии быстрее. И Гордиенко об этом никогда не узнает. Пошёл он, мать его, нахуй.